Это в русской художественной литературе одна из первых батальных картин, описывающих битву и главного её героя – Петра I. Пётр находился в гуще сражения, проявляя личную храбрость в бою, что также нашло отражение во всех исторических, мемуарных и художественных произведениях, стало общим местом при описании Полтавского сражения. Но именно Феофан Прокопович впервые в ораторской прозе живописует батальные сцены, в центре которых изображён Петр и как полководец, и как воин: "…страшный и славный позор!..посреде острия мечов, посреде огненных градов, посреде многотысящных всюду летающих и свирепеющих смертей, ни смерть, ни язва не приближися к тебе…" (I, 37). Далее следует знаменитый пассаж о "железном желюде" (т. е пуле), пробившем "шлем" Петра, но не повредившем венценосной головы. Действительно, не только шляпа, но и седло, на котором восседал царь, были прострелены. Феофан Прокопович и этот факт обыгрывает в "слове", противопоставляя мужество Петра бегству из-под Полтавы Карла XII. На риторический вопрос: "Ныне же что сотворися?" – Феофан отвечает восторженно: "Да слышат грады, и страны, и царствия, да слышит и удивляется весь мир!" (32). А на вопросы: "Кое се наше блаженство? Кое благополучие?" – оратор в духе поэтики древнерусской литературы отвечает формулой: "Напоиша землю нашу врази кровию своею, иже пришли бяху пити кровь ея; отяготеша трупием своим, иже мышляху отяготити ю игом своим; повергоша себе под ноги нам, иже на выя наша наступати готовляхуся" (33). Здесь несомненно влияние на Феофана "Слова о полку Игореве" через жанр-посредник – воинскую повесть (хотя, безусловно, самого "Слова" Феофан знать не мог).
Далее он описывает логическое продолжение Полтавской битвы, т. е. бой у села "Переволочны", произошедший 30 июня 1709 г.: огромное количество шведов после поражения устремились на юг Украины, где их настиг А. Д. Меншиков и в результате боя заставил сдаться. Феофан не только здесь точен как историк, но и при упоминании о дальнейшем преследовании шведов русским отрядом под командованием генерала Волконского. На реке Бук была одержана ещё одна победа над шведами, но Карл и Мазепа всё-таки смогли сбежать в Турцию. Отступление шведов и две новые победы русских даны Феофаном ещё и в свойственном для него сатирико-панегирическом стиле (соединение двух стилей): он открыто издевается над шведами, хромотой Карла, изменником Мазепой – и, наоборот, воспевает силу и храбрость русских, описывая "верх победительной славы" (33). Феофан в этой части слова прибегает к Вергилию (анекдоту из его биографии), говорившему: легче отнять дубинку у Геркулеса, чем хотя бы один стих у Гомера. Следом за обращением к Вергилию упоминается Марс: "Твой же Марс, о монархо всероссийский, мужественне того из рук ему исторже" (34), а затем параллелизм Пётр – Карл XII обыгрывается на библейских образах: Давид – Голиаф. Воспевая торжество России, Феофан иронизирует над "свейскими" войсками и с сарказмом вопрошает: "Где гордость, где кичение о своей храбрости, где презорство первое, им же вся народы яко безсильныя презираху" (34). Сославшись на изречение Соломона (гл. XVI): "Неблагодарное упование, яко зимний иней, растанет и излиется, яко вода неключима", – Феофан осудил неблагодарность "зменника" Мазепы: не хотел жить "в чести" (35).
Для Феофана-политика важно то, как эта великая победа отзовётся в других странах, в книгах исторических, в народной памяти. Оратор подчёркивает самостоятельность этой победы: без всякой иноземной помощи были повержены непобедимый доселе Карл и "зменник Мазепа": двоих "змиев, две лютыя ехидны сильне растрезал и умертвил еси" (36). Значимость произошедшего подчёркивается метафорическим изложением библейской легенды: Пётр, "яко Самсон", "растерзал льва свейского" (36).
Заключение "слова" выдержано в сугубо панегирических тонах, Феофан поёт славу русскому воинству, звучит отголосок упоминавшегося выше метафорического образа битвы-пира из древнерусской литературы, но в трансформированном, эмоционально ином виде: появляется образ вина радости и наступившего услаждения, всенародного веселья, ликования, единения царя и воинства: "Достоин царь таковаго воинства и воинство таковаго царя" (36). Перед тем, как обратиться к Богу, чтобы он укрепил эту победу, Феофан (уже как церковный деятель) надеется, что "проклятая уния, имевшая в отечество наше вторгнутися, и от своих гнездилищ изверженна будет, святая же православно-кафолическая вера благополучне прострется" (37).
Светское по содержанию, "Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе" ещё очень близко к традиционному жанру проповеди. Прославляя апофеоз Северной войны – Полтавскую баталию, Феофан Прокопович воспевает подвиг русского народа и Петра Великого, но не выходит в целом за традиционные рамки в освещении темы "войны и мира": Стефан Яворский, Гавриил Бужинский, Феофилакт Лопатинский в своих словах и речах так же обыгрывали эту оппозицию, так же прославляли Петра (другое дело, что под их пером всё это приобрело божественную окраску).
Через 8 лет Феофан вернётся к теме Полтавской победы и произнесёт 27 июня 1717 г. в Троицком соборе "Слово похвальное о баталии Полтавской" (48–59), о чём будет подробнее говориться ниже, в разделе о Петербургском периоде творчества Феофана-оратора.
* * *
В словах и речах Феофана Прокоповича, как было отмечено выше, присутствует драматургический элемент. Это не было его изобретением. Так, у Стефана Яворского, кроме эпического элемента, был и драматический, что в своё время заметил ещё Ю. Ф. Самарин. Однако то, как Стефан-проповедник вводил в свою ораторскую прозу драматургический элемент, не устраивало Самарина: "Драматическая форма нисколько не условливается у него самим содержанием; это одна только форма, фигура вопрошения, которую можно приложить ко всему". Недостатком проповедей Стефана Яворского, по Самарину (сославшемуся на мемуарные источники), является манера их произнесения – чрезмерная мимика и жестикуляция, которые учёный считает излишними, даже неприличными: "Слишком выдающееся лицо проповедника производит самое невыгодное впечатление и делает его похожим на актёра". Феофан же был куда более строг, академичен, хотя эмоций, пафоса и в его "словах" и "речах", безусловно, хватало, но актёрствовать при произнесении проповеди Феофан Прокопович не призывал и себе не позволял.
Взаимовлияние драматургических и ораторских жанров – это отдельная тема при изучении литературы Петровской эпохи, предмет специального исследования. Однако наши наблюдения свидетельствуют, что как таковых "разговоров", диалогов в "словах" и "речах" Феофана Прокоповича практически нет, в отличие от проповедей Стефана Яворского, который и в этом шёл за западными католическими авторами. Если Стефан Яворский пытался смешить своих слушателей, то Феофан Прокопович использовал сарказм, иронию, сатиру, но на поводу у слушателя не шёл. Даже в торжественных, благодарственных проповедях, что называется, сделанных "на случай", "мы не узнаём в Стефане Яворском, – пишет Ю. Ф. Самарин, – современника, принимающего живое участие в том, что вокруг него совершается".
Действительно, сопоставление "слов" Феофана Прокоповича и Стефана Яворского по случаю победы русских войск под Полтавою свидетельствует, что Феофан Прокопович создаёт, по существу, новый жанр в ораторской прозе – батальную живопись, а Стефан Яворский высокопарно, скучно и длинно витийствует: Карл XII сравнивается у Яворского с Навуходоносором, с лютым зверем львом, рыкающим на Россию; зачем-то проповедник пытается обыграть месяц, в котором произошла битва, описывает некие знамения и т. д., и уже только в финале "речи" он славословит Петра. Даже сами названия "слов" Яворского несут в себе старые традиции. Так, по случаю победы русских над шведами при взятии Шлиссельбурга в 1703 г. Стефан Яворский сочинил "слово", название которого состоит почти из ста слов: "Колесница торжественная, четырьмя животными движима, от Иезекииля пророка виденная на новый год от Р.Х. 1703, художествам проповедническим уготованная". Ю. Ф. Самарин подробно пересказывает с обильным цитированием эту "речь" Стефана Яворского, так же как и следующую "речь", созданную в 1704 г. и посвящённую взятию Дерпта и Нарзвы. И опять в названии и этой "речи" есть аллегоричная "колесница четырёхколёсная".