* * *
Не вызывает сомнений, что младший сподвижник и единомышленник Феофана Прокоповича Антиох Кантемир не только в своих сатирах оставил "знаки" внимательного прочтения "разговоров" главы "учёной дружины", но не случайно обратился к переводу произведения этого жанра – популярной книги Фонтенеля "Разговоры о множестве миров". Жанр с удачной подачи Феофана Прокоповича был уже в определённой степени усвоен, кроме того, вполне вероятно, что Кантемир знал стихотворение Феофана Прокоповича (на латыни) о папе, преследовавшем Галилея, "деятельного служителя природы", учёного со "светлыми мыслями", "проницательным умом". Эта блестящая эпиграмма может служить своеобразным прологом к переводу Кантемира.
История создания перевода и все перипетии его публикации, значение перевода в русской общественной мысли, в формировании русской научной лексики изучены достаточно хорошо. Однако недостаточно исследованы место этого произведения в истории русской литературы первой трети XVIII в., его жанровое своеобразие. Этому мешало то обстоятельство, что на "Разговоры о множестве миров" русские читатели и исследователи смотрели исключительно как на переводное произведение, не видя в нём акта собственно литературной жизни эпохи, тем более не связывая с ним формирующейся подспудно, крайне сложно для эстетики 1720-1730-х гг. жанровой системы. Как и Феофан Прокопович, Кантемир создаёт свой перевод в рамках тех просветительных задач, что были поставлены перед искусством ещё Петром I. Наличие переходности не означает отсутствия целостности, системы, своей эстетики, пусть и с элементами эклектики. Всё это позволяет без особых натяжек солидаризироваться с теми учёными, которые определяют начало XVIII в. в русской литературе как эпоху предклассицизма. Нельзя не предположить наличия у предклассицистов определённой жанровой политики. У Феофана Прокоповича и Антиоха Кантемира различная степень близости к классицизму, что наглядно отражает и жанр "разговоров". Характерно "Авторово предисловие" в переводе А. Кантемира, в котором даётся эстетическая установка: "Должен я объявить тем, которые честь будут книгу сию, имея уже некоторое знание в фисике, что я их не намерен учить, но только забавлять, представляя им некаким приятнейшим и больше веселым образом то, что они основательно уже знают, а которым такие дела не знакомы, объявляю, что думаю, что могу их вдруг и учить и забавлять".
Несмотря на очень серьёзную философскую тему – "таким образом сделан мир сей", автор и переводчик сознательно отходят от строгого научного диспута собеседников, равных или нарочито противопоставленных (здесь автор преследовал бы сатирическую цель) по образованию и интеллектуальному уровню. Последнее было излюбленным приёмом в "разговорах" Феофана Прокоповича, где спор часто переходил в ссору. Если так можно выразиться, в "Разговорах о множестве миров" представлена совершенно иная культура ведения беседы – беседы между означенным в "разговоре" "Я" и некой маркизой.
И. В. Шкляр считает введение образа маркизы, описание природы в "Разговорах о множестве миров" приёмами оживления научного трактата. В данном случае речь должна идти о развитии традиционных композиционных форм: ещё у Лукиана фигура вопрошающего играла весьма значительную роль в структуре диалога; сохранил этот образ и Феофан Прокопович, несколько утрировав и снизив его, что, видимо, шло от фольклорной традиции. Откровением для русского читателя явилось то, что в роли Любопытного выступила женщина. При этом в авторском предисловии нарочито оговорено, что это сделано "для ободрения госпож через образец одной жены". Тем самым представлена в действии сама политика Петра I в области этикета: маркиза задаёт вопросы не просто ради любопытства, но является женщиной, "которая, не выходя из пределов особы, не имеющей ни малого знания наук, однако ж разумеет то, что ей говорится, и изрядно распоряжает в голове своей без помешательства все вихри и миры". Стремление изобразить женщину по-новому, в духе времени, присутствовало в русской драматургии первой трети XVIII в. и анонимной повести, но там не было такого естественного, такого свободного "вхождения" образа в систему образов произведения.
Антиох Кантемир призывает "бережно" вводить "посторонние украшения", считая, что он "законными их учинил природною разговоров вольностию". Заметно выделяется среди других "посторонних украшений" вечерний пейзаж. "Время было очень приятно: холодок весьма усладительной утешал нас по дни зело теплом, каков мы тогда имели; луна взошла перед тем за час времени, и лучи ея, которые к нам чрез ветви древес проницали, утешное в них составляли зрелище. Небо было весьма чисто, так что не видать было ни одного облачка, который бы мог закрыть и помрачить хотя одну из самых меньших звезд. Все они казались чистаго и блистательнаго золота, и еще больше украшение подавал им голубой свод, к которому они прилеплены". Прецедентов изображения подобного пейзажа в нашей литературе переходного периода не было. В структуре данного произведения пейзаж является экспозицией с очень естественным и логическим переходом от восхищения вечером, ночным небом к серьёзному разговору о мироздании, об истории астрономии и, наконец, о гелиоцентрической системе Коперника. В русском классицизме, особенно в творчестве М. В. Ломоносова, пейзаж будет играть столь же заметную роль.
Композиционной основой "Разговоров о множестве миров" является, как и в классических античных, восточно-европейских образцах этого жанра, вопросно-ответная форма, но автором и переводчиком сделана успешная попытка создания иллюзии естественности беседы, её непринуждённости, попытка автора "скрыться" за действующими лицами при сохранении политической актуальности поднятых проблем.