Однако предтечей А. Д. Кантемира в жанре "разговора" явилось одно из первых изданий гражданской печати XVIII в. – стихотворный переводной диалог с неизвестного латинского оригинала – "Краткая беседа Милости с Истиною" А. Х. Белобоцкого, напечатанный в Санкт-Петербурге в 1712 г. Перевод был "ответом Белобоцкого на религиозные преследования, которые он наблюдал в своих странствиях, на нападки фанатиков, жертвой которых был он сам: в Польше преследуемый иезуитами, в Москве – ревнителями исконного благочестия". С гуманных просветительских позиций в "Беседе…" трактуется проблема снисхождения, милости к грешнику, суровая Истина уступает в конце диалога всепобеждающей Милости, что сближает позицию неизвестного гуманиста, автора "Беседы…", её переводчика с отношением к этому вопросу Феофана Прокоповича: идея веротерпимости, так ярко воплотившаяся в творчестве Феофана Прокоповича (в том числе его религиозных трудах), определила религиозную политику Петра I. "Интересно, – пишет А. Х. Горфункель в примечаниях к статье, – что в "Беседу" проникли сведения о существовании учения о множестве миров: "кровь Христа, аще бы тысяша еще миров к сему было, вси от грехов отмыти довольна"". Таким образом, почти за 20 лет до перевода А. Д. Кантемиром "Разговоров о множестве миров" Фонтенеля идеи великих итальянцев прозвучали в России.
* * *
В русской литературе у истоков жанра стоит Феофан Прокопович. Его "Поэтика" и "Риторика" свидетельствуют о глубоком усвоении им традиций эстетической мысли античности, Средневековья, культуры нового времени. Предклассицист по своим эстетическим взглядам, Феофан Прокопович не оставил сколько-нибудь развёрнутых суждений о жанре "разговоров". Однако разбросанные в "Поэтике" замечания позволяют говорить, что русский автор, отдавая предпочтение "разговорам" Лукиана и Вергилия, был достаточно оригинален в теории и практике жанра. Поэт должен "воспевать вымышленное", "диалогисты же воспроизводят и изображают, но делают это не стихами, а в прозаической речи" (346). Подражание или поэтический вымысел, утверждает теоретик, может иметь место и в диалогах. "Ведь все, кто излагают свои чувствования в диалогизмах, явно пользуются поэтическим подражанием, так как они рисуют беседующих между собой лиц, изображая их разнообразные душевные и телесные движения" (348), но делают они это в прозе. Феофан Прокопович "поднимает" жанр, называя в качестве образцового автора Лукиана. В обращении "Человеку, назвавшему меня Прометеем красноречия", античный автор говорит, что его "произведение слагается из двух частей – философского диалога и комедии", "диалог и комедия звучат как самый высокий и самый низкий тона, разделённые дважды полною гаммой". Анализ двух "разговоров" Феофана Прокоповича убеждает, что русский автор во многом следовал античным образцам.
Вопрос о датировке "разговоров" в научной литературе, посвящённой творчеству Феофана Прокоповича, остаётся проблематичным: П. О. Морозов считает, что оба "разговора" написаны ещё в Киеве, до отъезда в Петербург, т. к. их язык близок к малороссийскому. И. А. Чистович, Н. И. Петров, Н. К. Гудзий относят создание "разговоров" к 1716 г., т. е. уже к петербургскому периоду творчества. Опираясь на свидетельство И. А. Чистовича, что в своей школе на Заячьем острове Феофан Прокопович завёл сценические представления, можно с большой долей уверенности говорить и о том, что именно для своих школяров он создал "разговоры" и что, по всей вероятности, они были разыгрываемы ими в период летних рекреаций – по типу и подобию Киево-Могилянской духовной академии.
"Разговор гражданина с селянином да певцем или дьячком церковным" (научное издание этого произведения осуществлено П. В. Верховским) ставит острую по тем временам проблему борьбы сторонников просвещения с людьми невежественными, противниками знаний, образования. Завязкой произведения является сцена перебранки, ссоры гражданина с селянином, перешедшая в длинный разговор о невежестве русского народа, о необходимости образования, правда, все это освещено религиозностью, церковными делами. В основе композиции лежит бытовой сценарий – древнейшая структурная единица текста. Если вспомнить идею М. М. Бахтина о "первичных" (бытовых) и "вторичных" (литературных) жанрах, то нельзя не увидеть, что "диалог", "разговор" является тем жанром, который сумел структурно сохранить родство со своей первоосновой – бытовым диалогом.
Этот жанр непосредственно включает в свою конструкцию "первичный" жанр, т. е. литературный жанр "разыгрывается" по законам речевого общения. Можно говорить об исторической преемственности, о типологической повторяемости содержания, об устойчивости поэтической конструкции, но, думается, в данном случае всё гораздо проще: бытовой диалог, речевая деятельность определили судьбу, жизнь литературного жанра.
Наряду с религиозными темами (необходимость знать молитвы, можно ли считать религиозное невежество грехом, проблема веротерпимости – и в связи с этим вопрос о католичестве, о "латинниках" и т. д.) Феофан Прокопович выдвигает важнейшие проблемы эпохи петровских преобразований. На первом плане – обличение невежества как основной силы, противостоящей реформам, движению вперед.
В ответ на реплику Певца о том, что не все знают и понимают молитвы, что "невежество бо не творит греха", Гражданин заявляет: "Невежество сугубо есть: одно простое и незлобное, другое нарочное, злобное и упорное". В духе просветительства, далеко выходя за рамки богословия, Гражданин разъясняет Певцу и Селянину пользу знаний, необходимость образования. "Всяк разуметы должен", – совсем по-петровски звучит безапелляционный приговор Феофана Прокоповича в устах Гражданина. Особенно достаётся от Гражданина "злым невеждам, который в невидении самохотно пребывают". К таким относит он Селянина, упорно не желающего учиться, живущего по старинке, жаждущего отсудить двор соседа и т. п. Гражданин долго и настойчиво разъяснял Певцу и Селянину вред от невежд всех мастей, необходимость каждого в познании сомневаться, вопрошать учителя, опасаться за своё "невидение".
Певец постепенно соглашается с Гражданином, живо расспрашивает его о непонятных вещах. Селянин же остаётся непреклонным в своем невежестве, с издёвкой заявляя: "Когда бы я с такими книжниками, как ты, часто сидел и слушал вас, мудрейшего и святешого паче мене не было. Однако ж стану у тебе, Дяче, хотя на полгода учиться писма, авось как умру писменный, просто до неба пойду".