Обратившись к пейзажному описанию, мы показываем, что роман Е.И. Замятина – мистерия наоборот, в которой автор применяет принцип зеркального отражения. Если традиционно мистерия имеет вектор нисхождения в ад, а оттуда – восхождение к Богу, то в романе Замятина дан путь от мертвой души к ее воскрешению, и затем для автора дневника следует омертвение, для героини I-330 – мученическая смерть ради спасения души. Мистериальный план разворачивается и в сюжете повествования, и в аккомпанементе этому сюжету в описаниях. Так, солнце (розовое, веселое), ясно (в начале и в конце романа) – это смерть чувств, мыслей героя, ясность мертвенности); туман, облака, ветер, буря – пробуждение чувств, любви – жизнь души. Конфликт рациоцентризма, рассудочности и эмоций, кажется, доведен писателем до логического конца.
Солнце в данном случае оказывается не только элементом пейзажа, но и символом (даже аллегорией) Благодетеля, Бога. Е.И. Замятин использует христианский образ, который "нисходит с небес. Он – новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних"; "Благодетель – есть необходимая для человечества усовершенствованнейшая дезинфекция" (346). Небо – образ сознания рассказчика, математика, нумера Д-503. Описание неба появляется уже во второй его дневниковой записи. "Но зато небо! Синее, не испорченное ни единым облаком…" (238). Ничем не испорченное, "неомраченное безумием мыслей" (240). Сознание нумера Д-503 такое же ясное, как у всех остальных нумеров: "…мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо" (238). Они едины и счастливы в своем единстве: глаза, "отражающие сияние небес, может быть, сияние Единого Государства" (265); "углубленная, строгая, готическая тишина" (265); "солнце – сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное – снизу" (264). Единство в понимании неба гражданами единого государства полемично по отношению к собственно христианскому единению в образе соборности. В соборности доминантна Гётерофония, по мнению П.А. Флоренского, свободное обращение к Богу каждого в отдельности в молитве, в литургии вообще, и общее, объединяющее всех чувство соборного обращения к Богу, когда "Я" и "МЫ" – не легион, а собор.
Туман, облачность – указание на зарождение души нумера Д-503. Не случайно облачность появляется сначала "внутри нумера". Затем она выплескивается наружу, нарастая по мере развития сюжета: "…облако на гладкой синей майолике" (253); "Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью и не видно: что там – дальше, выше" (275); "Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой тканью, если бы знать: что там – выше? И если бы знать: кто – я, какой – я?" (279). От ясности к ощущению тайны, таинственности, и первый раз нумер осознает себя отдельно от остальных нумеров, первый раз он видит в зеркале отдельные черты своего лица. "Появление облаков" в сознании Д-503 связано с его новой знакомой, нумером I-330.
Образ нумера I-330 – образ революции, в выдуманном Замятиным мире; эта женщина пытается разбудить от летаргического сна дремлющую душу нумеров, провести через туман, через "немое бетонное небо" к солнцу свободы мыслей, свободы выбора (ведь Бог в христианстве дает человеку выбор). Через этот путь проводит Е. Замятин своего героя, с неподражаемым мастерством художника, где каждое слово значимо, ясно, прозрачно.
Д-503 на протяжении романа находится на перепутье двух дорог: первая – это ясный, солнечный, безмятежный мир, к которому он привык с детства; вторая – мир смятенных чувств, мыслей, выплеснувшийся на всю окружающую природу. И все такое привычное, знакомое, а уже другое. "Белая ночь. Все зеленовато-стеклянное. Но это какое-то другое, хрупкое стекло – не наше, не настоящее, это – тонкая стеклянная скорлупа, а под скорлупой крутится, несется, гудит… и пожилая луна улыбнется чернильно…" (270). Чувственно-душевная старость мира, его рационализм, книжность, выдуманность, неестественность охарактеризованы олицетворением и метафорой.
"…Сквозь стекла потолка, стен, всюду, везде, насквозь – туман. Сумасшедшие облака, все тяжелее – и легче, и ближе, и уже нет границ между землей и небом, все летит, тает, падает, не за что ухватиться" (282). Юнифы нумеров сотканы из тумана. Везде туман, и только два нумера, Д-503 и I-330, "Мы шли двое – одно. Где-то сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным" (284). По существу, эти эпитеты – характеристики и внутреннего состояния героев, и мира вокруг – пасхально-праздничного, указывающего на воскрешение души героя в любви: "А без нее завтрашнее солнце будет только кружочком из жести, и небо – выкрашенная синим жесть, и сам я…" (326). Туман становится золотым, "розово-золотым" (285). Впервые туман вынесен рассказчиком в одно из названий своих записей. Д-503 прошел через туман, и теперь утро для него "розовое, прозрачное теплое золото. И самый воздух – чуть розовый, и все пропитано нежной солнечной кровью, все – живое: живые и все до одного улыбаются – люди" (290). Цветовой эпитет не только поэтизирует рассудочно-механистически устроенный мир, для него теперь мир вокруг открыт заново, как это происходит в самый главный праздник православных – Пасху.
Солнце как образ Благодетеля, уже не ясное, безмятежное, оно "тускло подымалось, измученное полднем" (291). "Что со мной? Я потерял руль… я не знаю, куда мчусь: вниз – и сейчас обземь, или вверх – и в солнце, в огонь…" (292), "кругом – стеклянная, залитая желтым солнцем пустыня" (293). Один и тот же образ оказывается наполнен диаметрально-противоположными смыслами. Душа, оказывается, – "неизлечимая болезнь". И вот, когда начинается лечение: "легкие, тяжелые тени от облаков, внизу – голубые купола, кубы из стеклянного льда – свинцовеют, набухают…", "ветер хлопает темными крыльями о стекла окон" (316). Но теперь это не просто нумер Д-503, а человек, у которого проснулась душа, он знает тайну I, это знание подкреплено любовью. И все, что его окружает как бы подернуто пеплом, "вечерний розовый пепел – на стекле стен… иная эта розовость – сейчас очень тихая, чуть-чуть горьковатая, а утром – опять будет звонкая, шипучая" (304). Розовый пепел по сути – оксюморон, в нем соединены, кажется, диаметрально-противоположные характеристики: розовый – жизнь, цветение, пепел – смерть, то, что остается после того, как отбушевал огонь: "В глазах у меня – рябь… Я подхожу ближе к свету, к стене. Там потухает солнце, и оттуда – на меня, на пол, на мои руки, на письмо – все гуще темно-розовый, печальный пепел" (305). Что сожжено? Что возродилось из пепла розовым цветом? Отчего печаль? Без сомнения, параллелизм пейзажа небес и пейзажа души делает прозу Е. Замятина поэтичной.
А буря вовне и в душе нарастала, "над крышами метался огромный ветер, и косые сумеречные облака – все ниже…" (317). Сознание проснулось не только у Д-503, на протяжении романа его проявление Замятин сравнивает с метеором (318), а в том мире с "соскочившей на полном ходу гайкой" (318), от которых "вся прогулка застыла, и наши ряды – серые гребни скованных внезапным морозом волн" (319). Чем "гуще" туман, тем отчетливее видит Д-503 окружающие предметы и, наконец, с торжеством восклицает: "Луна, – понимаете?" (321). "Я вдруг услышал, как ветер хлопает о стекло огромными крыльями (разумеется, это было и все время, но услышал я только сейчас)" (323). Рождение души для героя связано с пробуждением любви, он боится и борется с чувством: "Но почему же во мне рядом и "я не хочу" и мне "хочется"?" Герой молится: "Благодетель Великий! Какой абсурд – хотеть боли" (324). И это так похоже на молитву его предков.