Фигура Набугинаила также по-своему авантюрна, потому что не-обусловлена предыдущим ходом сюжета. Набугинаил появляется в сюжете неожиданно, избыточно – и выручает Акира. Это авантюрный "спаситель". Вместе с тем, помимо авантюрного смысла, фигура Набугинаила полна нравственного содержания и выступает в сюжете как антитеза предателю Анадану.
Сюжетная линия царя Синагрипа также внезапно авантюризируется. Египетский правитель Фараон неожиданно предлагает ему вступить в состязание, от итогов которого будет зависеть честь Синагрипа и судьба его царства. Синагрип оказывается неспособным найти выход из сложившегося положения и его – вновь неожиданно – выручает третье лицо. Акир выходит из убежища и является царю.
С этого момента авантюры царя и советника сливаются в единый сюжет, ход событий в котором определяет Акир. Он отправляется к Фараону и вступает с ним в состязание.
Переходим к истории состязания. Авантюрное противоречие Акира – Синагрипа и Фараона состоит в том, что в случае неудачи с загадками Акира вновь ожидает казнь, уже со стороны Фараона, а царство Синагрипа – беды и унижение. Это противоречие разрешается в истории состязания через ряд эпизодов, строящихся по законам анекдотического повествования: парадоксальные по своей постановке задачи и загадки Фараона Акир, в свою очередь, разрешает парадоксальным образом.
Это происходит следующим образом. Фараон предлагает Акиру построить дворец между небом и землей, свить веревку из песка и т. п. С точки зрения здравого смысла подобные задачи являются невыполнимыми. Однако они и не рассчитаны на прямое, буквальное исполнение. От состязающегося в мудрости требуется не столько выполнить задачу, сколько как бы парировать ее. Мудрец должен предложить некое формальное, пустое с точки зрения результата решение, на деле оборачивающее задачу ее парадоксальной и невыполнимой стороной против самого задающего.
Акир выпускает в небо орлиц, несущих в корзине мальчика. "Строитель" требует с высоты камней и извести. Таким образом невыполнимая задача становится обращенной к самим египтянам, становится их задачей. То же самое и во втором эпизоде. Мудрый Акир, пропуская песок через узкий луч солнца, демонстрирует некое зрительное подобие веревки и предлагает слугам Фараона унести ее – то есть унести несуществующее.
Акир выигрывает состязания в мудрости и тем самым спасает жизнь и защищает честь своего царства. Авантюра героя достигает здесь полной развязки. К царскому советнику приходит прежний почет и жизненное благополучие. По существу, романный сюжет Акира как сюжет его личной судьбы на этом заканчивается, – но остается еще Анадан, точнее, проблема Анадана как проблема предательства.
Нравственное противоречие Акира и Анадана – учителя и ученика-предателя – разрешается в "Повести" в два этапа и на двух различных уровнях художественной структуры произведения. Сначала развязка сюжета Акира и Анадана происходит на фабульно-событийном уровне, в рамках романного сюжета "Повести": Акир полностью реабилитирует себя и Синагрип отдает подлого и несостоятельного Анадана в его распоряжение. Справедливость торжествует.
Однако противоречие Акира и Анадана только одной стороной уходит в событийный мир. Другой стороной оно касается мира нравственных смыслов человеческой жизни. Что такое предательство? Почему человек предает? Как преодолевать предательство? Подобные вопросы – вопросы Акира – требуют не только конкретно-событийного, но и концептуального решения. И окончательное разрешение нравственного противоречия учителя и ученика происходит уже не на уровне событий, а совсем в другой плоскости художественной системы "Повести" – на уровне ее учительной идеи.
Второй блок поучений Акира – это антитеза жизненной позиции Анадана, позиции предательства. Это уже и не поучения, а скорее разоблачения. И не случайно Анадан, выслушав Акира, "надувся, яки кнея, и переседеся на полы". Поучения Акира окончательно снимают нравственное противоречие "Повести" и, таким образом, приобретают как бы "развязочный", сюжетный характер.
Однако не только учительное начало приобретает в "Повести об Акире" сюжетную функцию. Собственно сюжетное, повествовательное начало произведения, в свою очередь, заключается учительной формулой: "Иже добро творит, тому добро будет, а иже яму копает под другом, да сам в ню впадет".
* * *
В литературе, посвященной "Девгениеву деянию", высказывались два различных мнения о жанровой природе произведения.
Н. С. Тихонравов, П. В. Владимиров, А. С. Орлов определяли жанр "Девгениева деяния" как поэму, или эпическую поэму. К данной точке зрения примыкал Г. Дестунис, видевший в греческом "Дигенисе Акрите", восходившем к тому же источнику, что и "Девгениево деяние", "письменную поэму".
Другие исследователи указывали на наличие в жанровой структуре произведения определенных романных признаков.
А. Н. Пыпин писал, что в "Девгениеве деянии" "литература наша получила византийский героический роман". Мнение А. Н. Пыпина разделял А. Н. Веселовский. Этот "роман", как писал исследователь, "легко можно было сравнить с теми полуфантастическими историями, которые порождены были крестовыми походами и странствованиями западных рыцарей, и которые составляют в западных литературах отдельный эпос византийско-палестинский". По мнению В. Ф. Миллера, рассматривавшего произведение в его отношениях к "Слову о полку Игореве", "Девгениево деяние" явилось "переделкой <…>) византийско-греческого романа X-го века". Наиболее определенно высказывался М. Н. Сперанский, находивший в "Девгениеве деянии" черты любовного и рыцарского средневекового романа. "Это типичный любовный роман", – писал М. Н. Сперанский. Исследователь проводил параллель между "романом о Девгениевых деяниях" и "рыцарским романом об Артуре и рыцарях Круглого стола".
В исследовательской литературе известна точка зрения А. И. Стендер-Петерсена, который также соотносил "Девгениево деяние" с византийской романной традицией. Исследователь переводил ключевое слово названия произведения – "деяние" – греческим термином δραμα, которым в Византии, как правило, обозначали произведения романного жанра. Таким образом, жанр произведения А. И. Стендер-Петерсен определял как "роман деяний".
В. Д. Кузьмина в своем исследовании "Девгениева деяния" в истории древнерусской литературы также сближала это произведение в жанровом отношении с романом.