Думаю, у них есть, о чем с вами долго и обстоятельно поговорить. Так что вы намерены делать?
– Прилететь в Ташкент. И взять его прямо из поезда.
– Неплохой план. Что вам для него нужно – кроме денег, разумеется? Учтите: людей для вас у меня больше нет.
– Кроме денег – ничего. Мы справимся, – сказала Нина. – Вдвоем.
– Вы уверены?
– Уверена, – ответила Нина.
– А вы, Павел Николаевич?
– Да, – ответил лысый Павел.
– Чудесно. Как справедливо отметила Нина Степановна, все мы теперь в одной лодке, к тому же дырявой. Но учтите – под вашу личную ответственность. Здесь я вас прикрою, но никакой крыши там у вас не будет. Если возникнут осложнения, – боюсь, мне придется о вас забыть. Вы согласны? … Чудесно. Деньги с расходного счета можете снимать все.
– Дайте нам неделю, – попросила Нина. – На всякий случай.
– Даю. Но учтите – это впритык. Если через десять дней вы не появитесь, я сверну операцию. Со всеми вытекающими последствиями.
Когда дверь за Ниной и Павлом закрылась, улыбающийся Сергей Андреевич вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
– Договорились, – благодушно сообщил Сергей Андреевич телефону. – Наша милая пушистая парочка летит в Ташкент. Встречайте клиента заранее. Кстати, вы не Рахиму, случайно, его отдали?
Из телефона сообщили, что теперь это не его дело.
– Понимаю, понимаю, – согласился Сергей Андреевич, – но ведь клиент-то преинтереснейший. Любопытно, знаете ли, как Рахим, – если это Рахим, конечно, – его употребит. Вы Рахима, кстати, предупредили? А то ведь недоразумение может получиться. Да, да, конечно, у меня и в мыслях не было… конечно, дело обговорено, и никаких никуда… ну, разумеется. Я очень благодарен и буду сидеть тише воды, ниже травы.
Телефон замолчал. Сергей Андреевич хихикнул и, взболтнув ногами в дорогих немецких босоножках, запустил два пальца под рубашку и звучно, с хрустом, поскреб заросшее черным курчавым волосом брюшко.
Рассвет в пустыне короткий и резкий, как выстрел. Над землей висит темно-серая муть, – и вдруг, просверкнув оранжево-алым, из-за горизонта выбирается мутно-белесая, раскаленная клякса, ползет вверх. И с ней поднимается жара, за минуты вытесняя ночную стылую зябкость.
Соседи по купе, двое плотных, степенных, улыбчивых узбеков, объяснили Юсу, что жара сейчас – совсем не жара, а скорее приятное тепло. Жуткая жара в июле, в августе. Тогда в воздухе раскаленная пыль. Тогда на полустанках, где можно на пару минут выскочить на перрон размяться, пассажиров обливают водой из брандспойта, и через минуту они уже сухие. А сейчас не жара, нет. Да и вообще, хуже всего ехать через большую пустыню на самаркандских, ферганских поездах. Там – настоящая пытка, особенно в плацкарте. Пыль всюду набивается, люди потеют, как свиньи, а то, бывает, купят где-нибудь в окрестностях Ургенча барана, – там шикарные бараны, шикарные, – и прямо в вагон заведут, и смердение от того барана нечеловеческое, а он еще людей и вагона пугается, пакостит. Ужас, в общем. А в купе хорошо ехать. Свободно, прохладно, как и положено нормальным людям. За купейными вагонами и проводники смотрят по-особому. Они же все ворье, мое вам слово, все поголовно, честного ни одного не найдешь, в плацкарте чуть зазевайся, на твоем месте уже полдюжины безбилетников, и не согнать их, они прямо проводнику платят, и не понимают, что такое билет. И воруют в плацкарте. Кошелек, обувь, вещи – только отвернись. Баба какая спрячет под юбку, и в визг, а ее муж драться лезет. О-о, вы здешних женщин не знаете. Они же темные. Они какие до революции были, такие и сейчас. Унитазом пользоваться не умеют, после них, бывает, в туалет не зайдешь. Ой, Таймураз Бекбулатович, какие вы гадости говорите.