* * *
Именно это произошло в "Путешествиях по Европе, Африке и Америке". Отказавшись от традиционного описания увиденного, он создал условия для самораскрытия, что позволял сделать эпистолярный жанр. В Прологе Сармьенто прямо заявил, что "герой повествования" – сам автор, а искомый итог всего – "правда свидетеля". При этом "призма", сквозь которую видится мир, – "мера бытия" Америки, давшая автору его "сущность, привычки и инстинкты". То есть автор есть субъект Америки, ее зрение, ее "оптический инструмент". Напрасно исследователи искали в архивах оригиналы текстов на имя адресатов, указанных в начале каждого из одиннадцати писем, составляющих "Путешествия", – их просто не существовало. А реальные письма, которые он посылал во время поездки, – это "бытовые", полные частных подробностей послания.
В "Путешествиях" Сармьенто, используя классическую эпистолярную форму, создал литературное произведение, но в особом, чисто латиноамериканском жанре "свидетельства". Он возник в XVI в. во времена открытия Америки и существует по сей день в разных формах (письма, записки, отчеты, дневники…), осмысленный теоретически. Можно выявить связь между "Письмами-реляциями" завоевателя Мексики Кортеса и "Путешествиями" Сармьенто да и многими другими аналогичными в жанровом отношении сочинениями. Все они едины в том, что это повествование от первого лица ("я видел", "я знаю"), видящего мир глазами первооткрывателя и излагающего свою "правду свидетеля" об увиденном. Различие лишь в том, что у Сармьенто в большей части писем речь идет не об американской действительности, а об иных мирах. Но суть не в объекте, а в наблюдающем мир субъекте, в мышлении, в культурной памяти которого воплотилась американская традиция.
В "Путешествиях", как и в "Факундо", по словам самого автора, его внимание привлекает "театр наций", "дух, волнующий жизнь наций", иными словами, типы стран и культур, национальные человеческие типы. Как всегда, повествование основано на четких философско-исторических идеях, но они "утоплены" в художественности. Сармьенто и здесь побеждает не теоретическими аргументами, а как художник, предстающий в образе Пророка истории. Пророческая, мессианская лексически-стилистическая доминанта – глубинная основа его мышления и повествования. Но если в "Факундо" Сармьенто важны ключевые метафоры античного происхождения, представляющие мир как тайну, подлежащую разгадке, то в "Путешествиях" глубинная основа – библейская стилистика "откровений" и "видений" (слово "видение" Сармьенто употребил в Прологе) о мистерии истории, ее ходе и перспективах, о типах народов и их возможностях, о секретах их возвышения и падения, о прогрессе, о варварстве и цивилизации.
Каков же итог наблюдений Сармьенто? Как изменились его представления после путешествия по четырем мирам: Южная Америка, Европа, Африка и Северная Америка? Каким он уезжал и каким вернулся?
Сначала о его родной Южной Америке. Первому из его писем, "Остров Мас-Афуэра", почти не уделялось внимания – видимо, его считали лишь живописной зарисовкой. Но у писателей масштаба Сармьенто случайного не бывает. В этом письме ключевые темы и образы определяют рамку мировидения писателя, его самопонимания, понимания мира и истории: человек, личность, судьба, мистерия бытия, стихия, Провидение… И прежде всего океан, морской простор как образ таинственной пучины бытия (его земной аналог – бесконечная "гладь" аргентинской пампы, как позднее описал ее Сармьенто в книге "Кампания Великой Армии", 1852). Эта жизнетворческая и иррациональная стихия дробится на тайны и мистерии более мелкого порядка вплоть до общественной жизни, типа общественного человека, личной судьбы.
Не случаен и образ Острова. Ведь едва корабль отплыл из Вальпараисо, его тут же занесло на один из затерянных в океане островов. Сармьенто ошибочно (но ошибочно ли? или это авторский произвол?) считал этот остров местом обитания Александра Селькирка, послужившего прототипом для Робинзона Крузо. Здесь тоже все не случайно: и то, что это "самый дальний" остров (так переводится "Мас-Афуэра"), и само понятие и образ острова, и описание "естественной" жизни его обитателей.
Утопия "островного рая" трогает душу Сармьенто-художника, но, бросив на него критический взгляд, он тут же отстраняется от утопии и формулирует идеал "цивилизованной жизни", которой он хотел бы для Аргентины, для всей Америки, когда будет побеждено "варварство" каудильо, вышедших из недр обманчивого "естественного рая".
Письмо о Монтевидео, где воссоздана картина борьбы "цивилизации" с "варварством", дополняет "Факундо". Далее Париж, Мекка мировой цивилизации, где, как казалось Сармьенто, воплотился идеал цивилизованной жизни. И здесь его ждало жестокое разочарование. Как и русские западники (например, Герцен), он увидел Европу в канун революции 1848 г. не той, какой она виделась издалека. Конечно, много замечательных впечатлений от памятников культуры и встреч с выдающимися людьми, но сам тип европейского, а именно французского "цивилизованного" человека, тип гражданской жизни, которую он наблюдает, глубоко отвращает его. И его диагноз: "О, Европа! Печальное смешение величия и низости, мудрости и отупения, вместилище всего возвышающего человека и всего, что ведет его к одичанию. Европа королей и лакеев, великих монументов и убогих лазаретов, роскоши и нищеты!" Причины болезни: "европейские монархии породили упадок, революции, бедность, невежество". Европейская утопия Сармьенто рушилась и заставляла усиленно работать сознание в поисках выхода. К критическому взгляду на Испанию и осуждению испанского "варварства" он был подготовлен всей историей Испанской Америки и своими убеждениями, изложенными в "Факундо".
Побывал Сармьенто и в Африке – в Алжире. Путешествие к истокам привело его не только в Европу, в Испанию, но и в арабский мир, ибо его мать была из испано-арабского рода, а в его культурной типологии, намеченной в "Факундо", гаучо-метис сходен с арабом. В Алжире при виде африканской пустыни он вспомнил пустыни Сан-Хуана и нашел то же безлюдье, сон веков, те же бесправие, деспотизм и ту же суровую красоту неподатливой природы, которую предстоит переделать.
Сармьенто не мог жить без веры в будущее, в прогресс, "цивилизацию" – утратив утопию европейскую, он избрал другую модель, на его взгляд, идеально подходившую Южной Америке: Соединенные Штаты Америки, где нет господ, аристократии, народа в римском толковании этого слова (т. е. плебса. – В.3.), есть нация, и у всех равные права. Сармьенто читал "Демократию в Америке" Токвиля, но упоминал редко, в "Путешествиях" один раз, но, несомненно, немало из нее позаимствовал. Пожелай он встретиться с Токвилем в Европе, это было бы осуществимо, но этого он не сделал: они были антагонистами в отношении к США. Токвиль за оптимистической картиной американской демократии разглядел нового рода опасности для человеческой цивилизации. Сармьенто не пожелал их увидеть. Первый смотрел на нее с позиций приоритета интересов индивидуальности, второй с точки зрения идеи общего прогресса. Лексический пласт писем о Соединенных Штатах – цепочка образов, восходящих к североамериканской традиции изображения Америки как "земли обетованной", к религиозному восторгу первых поселенцев-пуритан. Позднее Сармьенто считал североамериканский опыт лучшим и, став политиком национального масштаба, провозгласил лозунг: "Станем Соединенными Штатами!"
Понятно его стремление к новому идеалу, как и то, сколько ассоциаций с Аргентиной возникло у него на Севере: отсутствие высоких индейских цивилизаций, истребление и оттеснение индейцев на окраины, фронтир, пустынные земли, европейская иммиграция, но сколь разнятся результаты на Севере и на Юге. "Факундо" объясняет, почему он не захотел обратить внимания на судьбу индейцев в США и почти ничего не сказал о неграх.
Справедливо ли назвать Сармьенто апологетом "североамериканской цивилизации"? И да, и нет. Нет, потому что "оптика", через которую он смотрел на мир, оставалась латиноамериканской. Да и вообще, его главная утопия была не политическая и не социологическая, а просветительская. Он свято верил в просвещение как орудие всеобщего прогресса, в то, что история провиденциально развивается в направлении совершенствования общества и человека. То была вера XIX в., сопоставимая с традиционной религиозностью в своей эсхатологической напряженности и устремленности к финальной гармонии, к спасению. Недаром центральный эпизод поездки Сармьенто по США – встреча и дружба с известным американским просветителем, реформатором народного образования Горацием Манном.
Но главное о Соединенных Штатах Сармьенто высказал не в восторгах по поводу их благоустроенности и промышленном прогрессе. А.-В. Банкли, автор первой полной, научно достоверной биографии Сармьенто, точно отметил, что тут самое ценное у Сармьенто – это художническое видение Северной Америки. Он понял американца как художник, чего не сумел Токвиль, блестящий интеллектуал, но не человек искусства.
Сармьенто так завершил "Путешествия": "Североамериканский мир заканчивался, ощущалось приближение к испанским колониям". И это при том, что Испанская Америка давно была независимой. Из Гаваны в Панаму он плыл на утлом парусном суденышке. На корабле стоял отвратительный запах, палуба забита свиньями, душную каюту он делил с "полуживыми чахоточными". Он возвращался в свой мир, ненавидимый и любимый.