СТЕН. Не надо!
КЛАРА. А я все-таки скажу.
СТЕН. Допустим, мне стыдно за эту мысль...
АЛЬФ. Ему стыдно! Моему пра-пра-пра-правнуку с дикой планеты Марианда стыдно! Держите меня, я сейчас джигу спляшу!
КЛАРА. Ладно. Я буду молчать.
Они обменялись долгим взглядом. Звон разорванной струны...
СТЕН. Ты этого не сделаешь!
КЛАРА. Сделаю. На кого же я оставлю эту пару сумасшедших? Ты что, не понял? Это же мои мальчики.
СТЕН. Они громко сказали, что обойдутся без тебя.
КЛАРА. Ты прекрасно слышал, что они без меня не обойдутся. Вот эти уши можно заткнуть, а те, внутри - не получится!
Стен перевел взгляд с одного землянина на другого, услышал от каждого нечто малоприятное и, возмущенный, выскочил из рубки.
АЛЬФ. Жюль, последи по приборам...
ЖЮЛЬ. Он сейчас выйдет в камеру. Вышел. Он в шлюзе. Все, ребята. Его больше нет.
КЛАРА. Я бы просто померла от беспокойства за вас.
АЛЬФ. Хватит. Ты же не померла.
ЖЮЛЬ. Давайте-ка лучше займемся ужином. С этими гостями весь режим полетел кувырком.
КЛАРА. Я в теплицу за огурцами! Альф... Ты поможешь мне перетащить ящики с питательным раствором?
Альф ничего не ответил и даже отвернулся.
ЖЮЛЬ. Он поможет. А я бы за это время проверил танки с горючим.
АЛЬФ. Точно. И посмотри - что там со шлюзом.
ЖЮЛЬ. В шлюзе никого больше нет, ребята.
Очень медленно Альф, Жюль и Клара подходят друг к другу. Все-таки им здорово не по себе от собственного упрямства. И даже не понять, кто первый тихонько запел очень земную, очень тихую и очень грустную песню о далеком доме, о дороге и о надежде...
КСЕНИЯ
пьеса
Действующие лица:
Аксинья Петрова, впоследствии - "Андрей Федорович"
Андрей Федорович Петров - ее муж, полковник, певчий придворной церкви
Прасковья - домоправительница у Петровых
граф Энский - вельможа сперва елизаветинского, затем петровского и, наконец, екатерининского двора
отец Василий
Анета - театральные танцовщицы Лизета
Дуня - горничная Анеты
ангел-хранитель раба Андрея
ангел-хранитель рабы Ксении
Пролог
Где-то в непостижимой вышине стоят рядом, взявшись за руки, чуть повернувшись друг к другу, двое - мужчина и женщина. Оба - в ниспадающих белых одеяниях, таких, что скрывают все тело и оставляют доступными взору только лица.
Звучит колокольный радостный трезвон. И его перекрывает густой голос незримого иерея:
- Венчается раб Божий Андрей рабе Божьей Ксении! Венчается раба Божия Ксения рабу Божию Андрею!
Справа и слева от пары возникают два ангела в облачениях, какие мы привыкли видеть их на образах. Белые одеяния, на груди перекрещенные двумя золотыми перевязями, как будто нет другого способа закрепить на плечах крылья, и сами крылья - похожие на трепещущие пучки света.
Ангел-хранитель раба Андрея возносит венец над его головой, ангел-хранитель рабы Ксении возносит венец над ее головой. Свершилось! И гаснет свет, и тают силуэты, и растворяется в небесах колокольный трезвон...
Сцена первая
Сдается мне, что если уж выбирать предметы, свойственные восемнадцатому веку, то один из самых занятных - карета. Та, что стоит на видном месте посреди сценического пространства, возможно, даже не совсем карета, - разломана, разорена. Однако огромное заднее колесо с золочеными спицами, и часть разрисованной галантными сценами дверцы с бронзовыми накладными завитками, и спинка сиденья, обтянутая бархатом, и толстые золотые кисти на витых шнурах, и квадратное, переплетом забранное окошечко в задней стенке создают образ роскошного экипажа. А более и ни к чему...
Пейзаж в этом пространстве не обязателен - скорее всего, это классическая перспектива восемнадцатого века с мелкими деталями вдали и большим небом. Однако этот пейзаж каким-то образом проникает в человеческое жилище - или же полосатый диван на кривых ножках, круглый столик, зеркало в резной раме и прочее, необходимое по ходу событий, возникают и исчезают, возникают и исчезают...
Вот и сейчас - угол комнаты образовался. Красный угол - тот, где образа. И край стола, за которым занимается шитьем Прасковья - большая громоздкая женщина с большим неподвижным лицом, повязанная белым платком. Хотя на вид ей малость за тридцать, но всякий скажет - замужем не была и не возьмут, больно дика и сурова. А порой так взглянет - как если бы не в своем уме...
Тут же - подоконник, на который присела Аксинья - молодая, нарядная, в кружевном чепчике, в фишбейном платье - большими букетами по светлому полю.
АКСИНЬЯ . Да что ж это? Ему давно пора домой быть, а все нейдет! Обед давно поспел!
ПРАСКОВЬЯ . Спевка у них. Сам с утра говорил.
АКСИНЬЯ . Спевке и закончиться бы давно пора.
ПРАСКОВЬЯ . Еще барин говорил, что в концерт его звали, песни господина Сумарокова петь. Должно, сидит у Сумарокова, сговаривается.
АКСИНЬЯ . У Сумарокова? С театральными девками? С танцорками?
ПРАСКОВЬЯ . Да будет тебе, Аксинья Григорьевна. На что ему театральные девки? У него, слава Богу, жена есть...
АКСИНЬЯ . Когда ж это он про концерт говорил? А, Прасковьюшка? Это что-то новое - ты помнишь, а я не помню!
ПРАСКОВЬЯ . Да как я кофей с кухни принесла. Ты, сударыня, с утра все спросонья ворон считаешь. А Андрей Федорович твой все прямо за завтраком обсказал - что в церкви спевка, что сама государыня слушать придет, и с вельможами своими вместе, что потом о концерте сговариваться будут...
АКСИНЬЯ. Да? Вот странно...
ПРАСКОВЬЯ. И меньше бы ты беспокоилась. Твой Андрей Федорович на виду - среди всех певчих наилучший, сама государыня его полковничьим чином пожаловала. Ему такая служба от Бога положена - перед самой государыней в ее собственной церкви петь. И ноты им, сказывали, дают переплетенные в серебряные доски - с серебра, значит, поют! А тебе дай волю - ты его к юбкам своим пришпилишь да и будешь на него денно и нощно глядеть.
АКСИНЬЯ. И вовеки бы не нагляделась!.. И не наслушалась!..
ПРАСКОВЬЯ . Да уж, ангельский у него голос...
АКСИНЬЯ. Я знаю - на него многие заглядываются. Послушай, Параня, ведь коли он кому ответит... это же страшный грех будет, правда?
ПРАСКОВЬЯ. Коли позволит себя с толку сбить?
АКСИНЬЯ. Предать любовь - страшнее греха нет! Вот ведь Христос всех учеников любил, а Иуда его предал...
ПРАСКОВЬЯ . Выкинь из головы дурное, матушка Аксинья Григорьевна. Он твой венчанный муж, он тебя любит - чего тебе еще?
АКСИНЬЯ. Да беспокойно мне, душа не на месте...
ПРАСКОВЬЯ. Ты куда, сударыня моя, собралась?
АКСИНЬЯ . Наверх, в спальню пойду. Оттуда улицу дальше видать. Там ждать сяду.
Аксинья ушла, и откуда-то сверху раздался ее звонкий голосок:
Успокой смятенный дух
И, крушась, не сгорай!
Не тревожь меня, пастух,
И в свирель не играй!
Мысли все мои к тебе
Всеминутно хотят;
Сердце отнял ты себе,
Очи к сердцу летят!
Прасковья встала из-за стола и подошла к образам. Широко перекрестилась и тяжко вздохнула.
ПРАСКОВЬЯ . Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и все исполняяй, Сокровище благих и жизни подателю, прииди и вселися в ны и очисти ны от всякой скверны, и спаси, Блаже, души наша...
Но молитва из ее уст делалась все тише, тише, и вдруг непонятно где возник иной голос Прасковьи - не глуховатый, маловыразительный, а живой, звонкий, исполненный подлинной мольбы. Он перекрыл гаснущие слова из молитвослова и даже более того - он затмил собой все, что имелось в этот час вокруг женщины, весь ее мирок и даже образа.
ГОЛОС ПРАСКОВЬИ . Матушка Богородица, да что же это за любовь такая? Смилуйся над ними, Матушка Богородица! Коли любить друг друга меньше будут - может, у них дитя и зародится? Уж как бы я за их младенчиком ходила! С рук бы его не спускала, светика моего! Мне-то уж замуж не собираться, кому я такая нужна... Матушка Богородица, дай хоть их дитя понянчить... А как Андрей Федорович сыночка хочет - сама знаешь, Матушка, и Аксиньюшка бы угомонилась... Пошли им младенчика, Матушка! Что за семья без детей?.. И я бы при деле была. А то соседки уж дурное говорят - будто бы я по хозяину сохну... потому и служу и Петровых за гроши... Одно у них, у дурищ, на уме. Да ты же все видишь, Матушка!.. Ты-то все видишь... За что мне это, Матушка?.. За что?..
И снова набрали силу слова, произносимые Прасковьей на веками устоявшийся лад.
ПРАСКОВЬЯ. ... Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради пречистыя Твоея Матери, преподобных и богоносных отец наших и всех святых Твоих помилуй нас! Аминь.