Суенита . А овцы наши колхозные?! Дядя Филя!
Ход диалога начинает ускоряться и ускоряется все более.
Вершков (поспешно, задыхаясь горлом) . Ты слушай меня, Суенита Ивановна… Я как общественность, я от лица всех самых ударных и сознательных… Ты только слушай меня: я тебе наговорю реально, убедительно в высшей степени – тут бантик был…
Суенита . Какой бантик такой? Говори мне скоро!
Вершков . Я тебе говорю сокращенно, арифметически, вроде Совнаркома и Цекубу: бе-а-не-те-ке – белогвардеец-антиколхозник! Федор Кирилыч Ашурков, – бантик! Ты его еще раскулачивала перед второй большевистской, а он теперь явился…
Суенита . Ты убил его?
Вершков . Нипочем! Это он меня треснул трижды по горбушке, а Антошку они сапогами мяли, кирпичами по сознанию в голову били, – но ведь кирпичи-то мягкие, они же без обжига, они саманные, и Антошка воскрес без ущерба…
Суенита . В голову по сознанию?! А вы что здесь сознавали тогда?
Вершков . А мы сознавать не поспевали, Суенита Ивановна, – их цельных семеро бантиков было! Они из темной степи пришли, а у берега наш колхозный корабль рыбачий стоял – "Дальний свет". Тут же мы с Антошкой находились – весь гурт гнали купать от паразитов, всю сумму нашего имущества, а прочий народ бродячий колодезь рыл вдалеке – не видать и не слыхать!..
Суенита . Ну скорее! Ты говоришь так долго, как будто молчишь!
Вершков . Они гурт наш овечий на корабль колхозный загнали, – один баран только остался, а избушку живьем на берег уволокли, вместе с оконными стеклами, и на баркас погрузили, а потом уехали в испуге на парусе… Случилось ужасное явленье упущения!
Суенита . А солонина, а хлеб где наш общий, который в мешках залатанных лежал? Говори мне враз!
Вершков . Враз я не могу – мне психа в горле мешает. А солонина, а бедняцкое зерно наше, которое в мешках залатанных лежало, тоже в море на баркасе нашем поплыло – на тот берег империализма…
Суенита . А почему же вы кулаков побить не могли? У тебя револьвер есть! Значит, вы за них стоите?! Кто трус, тот теперь подкулачник! Вы мелочь – сволочь, ничуть не большевики! Проверить вас надо, чтобы сердце у каждого биться стало, а не трусить!..
Суенита сбегает с крыльца.
Вершков (спокойно) . Да то нет, что ли? Конечно, проверить надо! Культработа мала среди нас, вот что я тебе скажу. А револьвер вынимать опасно было – его отымут!
Суенита (кричит) . Ксюша!
Голос Ксюши (вблизи) . Ау-у!
Вершков (тихо) . Это ведь трагедия!
Прибегает Ксения Секущева . Вдалеке плачет ребенок.
Ксения (бережно, затаенно плачет и обнимает Суениту) . Суня моя приехала…
Суенита . Ксения! Как же вышло? Почему избушка наша пропала, всех овец уворовали, дети плачут?.. (Пауза; подруги стоят обнявшись.) Там старик явился со мной – пускай кормят его на мои трудодни.
Ксения . Сказала уж, травяную тюрю сидит хлебает, два порошка из аптеки съел.
Суенита . Вкусней тюри у нас ничего нет?
Ксения . Нету. Бантики уворовали все.
Суенита . Ксюша! А ты все время кормила моего ребенка, у тебя не пропадало молоко?
Ксения . Не пропадало.
Суенита . Ну принеси мне его поскорей, я сама его хочу кормить, а то груди распухли.
Ксения (вскрикивая) . Горюй по ним, Суенита: у нас с тобой нету детей!
Суенита (не усваивая) . А – как же быть-то? А почему ты не горюешь?
Ксения (сдержанно) . Я своего отгоревала. (Теряя сдержанность.) Не мило мне, жутко мне, ветер качает меня, как пустую, я в Бога верить хочу!
Суенита . Ксюша! Бога нету нигде – мы одни с тобой будем горевать… (Томясь и сдерживаясь.) Что же мне с мукой моей делать теперь – ведь нам жить нужно, и жить неохота!.. Куда вы закопали моего мальчика?
Вершков (поспешно, задыхаясь в горле) . Суенита Ивановна, ты разреши мне, чтоб я выразился наконец! Я все знаю, я давно стою наготове!
Суенита (горюя и медленно плача) . Дядя Филя, зачем вы колхоза не сберегли, зачем вы ребенка моего схоронили?..
Вершков . Как так схоронили?! Ничто! Ты не плачь по нем, не горюй, наша умница, он плывет сейчас спокойно по Каспийскому морю – в руках классового врага!
Суенита . Не тревожьте меня! Дядя Филя, где наши дети?..
Вершков . Нет никакой информации!.. Ты слушай меня! Бантик Федька Ашурков, когда напал на наши избушки, так он сперва не расчухал добра – и поволок одну избу к берегу. А в избе той наши ясли были, и там спали – на религиозный грех, будь он проклят! – твой мальчишка да Ксюшкин сосунок. Я тут бросился на банду, но меня ударили какой-то кулацкой тяжестью, я так и сел на свой зад: спасибо, хоть сесть на что было…
Суенита . Дядька Филька, почему же ты детей не отнял у них?
Вершков . А что дети? Я овец старался отбить – не детей. Дети – одна любовь, а овцы – имущество. Ты детей тоже не переоценивай, ты баба не слабая – нарожаешь!
Суенита . Уйди прочь от нас!.. Ступай барана зарежь для ученого.
Вершков . Барана? Последнего? Сейчас пойду убью животное такое! Я понимаю: это убийство политическое… (Уходит.)
Плачут грудные дети в глубине колхоза.
Суенита (забываясь) . Ксюша! Наших детей несут!
Ксения . Колхозницы с берега ворочаются. Боятся теперь дома ребят оставлять – с собой таскают, а ребята от голода орут.
Суенита . Принеси мне чужого ребенка, я кормить его буду и ночевать с ним лягу потом. Возьми у Серафимы Кощункиной…
Ксения . Ну ты очень-то не блаженничай! Сейчас принесу… (Уходит.)
Суенита (зовет) . Антоша! Антошка!
Голос Антона . Дай и мне управиться! Я близко нахожусь – в пределах!
Приходит Хоз .
Хоз . Благодарю вас за гостеприимство. Я вкусно напитался какой-то пустынной травой.
Суенита . Неначем. Завтра барана будешь есть. (Зовет.) Антошка!
Голос Антона . Обожди: я ветер смерю. Воздушные пути республики должны быть безопасны!
Ксения приносит двух грудных детей. Одного отдает Суените, другого оставляет у себя.
Ксения . Давай чужих кормить, а то молоко в голову бросится, от горя помрешь. (Уходит, баюкая ребенка.)
Суенита (разглядывая ребенка) . Почему у него такое скучное лицо?.. (Дает ему в рот свою грудь.) Он не сосет молоко из моей груди!
Хоз . Положи его на землю, Суенита. Твой ребенок, наверное, хочет умереть.
Суенита . Он один останется – на всем свете, без нас и без жизни!
Хоз . Не тоскуй, Суенита. Ты зачала его, шутя, веселясь и задыхаясь, зачем же раздражаешься теперь? Это несерьезно… Что тебе один ребенок! – Ты качаешь в своих бедрах, как в люльке, целое будущее человечество. Подойди ко мне!
Далекий, невнятный гул летящего аэроплана.
Суенита . Я не слышу тебя, старичок. Мне трудно сейчас…
Приходит Антон , обвязанный на голове тряпками от полученных ранений.
Антошка! Бери коня. Скачи в район к телефону – кричи в ГПУ на Каспийское море. Чего раньше не гнались за кулаками?
Антон . Съедобную пищу из всякого брачного праха организовали: нервничать некогда было! Тем более все равно бдительность на границах у нас сугубая – никто не уплывает!
Усилившийся гул: летит аэроплан.
Суенита . Аэроплан летит! Антошка, пускай он спустится, мы на нем кулаков догоним!
Антон (глядя в высоту) . Спущу! Я враз спущу! Никогда на машине не летал! Великая техника, все сердце гремит, так и хочется крикнуть – вперед!
Хоз . Ты сигналов не знаешь?
Антон . Я член Осоавиахима. Я зажгу костер и пущу дым государственной опасности, а тебя надо арестовать: ты мой ум рассеиваешь!.. (Исчезает.)
Хоз . Спит твой ребенок.
Суенита . Спит мой мальчик. (Укрывает ребенка и кладет его в сенях на лавку.) Все теперь спят – на земле и на море. Только один далекий ребенок кричит сейчас на нашем маленьком корабле… Он меня зовет, он без защиты там! Я в воду брошусь, я уплыву к нему в темноте…
Хоз (приближаясь к Суените) . Не шуми, девочка, наша судьба беззвучна. (Обнимает Суениту и склоняется около нее.) Я тоже плакать с тобой хочу и тосковать около твоей нищей юбки, у пыльных ног твоих, где пахнет землею и твоими детьми.
Обнимает ослабевшую Суениту и держит в объятиях.
Далекий стихающий гул удаляющегося аэроплана.