Эта идея просуществовала до кризиса 1998 года. Последним ее оплотом был "Русский телеграф", потом он был закрыт, а другие издания со значимыми отделами культуры, такие, как "Коммерсантъ", реструктурированы. Попытки реанимировать эту модель массмедиа, как мы видим на примере газеты "Консерватор", проваливаются с треском и скандалом. Статус "культурных" полос газет резко упал. И качество тоже.
Культурные страницы газет перестали быть цельными проектами с большими персоналиями, с авторскими индивидуальностями, с карт-бланш на творчество. На освободившиеся места авторов-профессионалов пришли, условно говоря, мальчики и девочки – те, что сейчас пишут в "Коммерсанте", в "Еженедельном журнале"… К сожалению, это люди с низкой квалификацией. Как может профессиональное сообщество относиться к критике милой девушки из "Еженедельного журнала", когда она пишет: мол, очень странно, что премию "Триумф" дали Елене Шварц, ведь она ничем себя не проявила за последние годы… Я читаю и думаю: сколько же книг в год надо выпускать Елене Шварц, очень продуктивно работающей в последнее время, чтобы Галина Юзефович ее заметила? Критик просто не владеет материалом, о котором пишет. Перед нами безответственное, бессмысленное высказывание. И подобных высказываний очень много.
Приведу пример с близкой мне премией Андрея Белого. Почему она никогда не получает подробного, аналитического освещения в печати? Потому что очень сложно оценить премию, в которой, в отличие от большинства других литературных премий, не одна, а четыре номинации: поэзия, проза, гуманитарные исследования и "за заслуги". Нужно обладать профессиональным знанием, чтобы обо всем этом грамотно написать, и поэтому комментарии ограничиваются констатацией факта награждения. Когда вопрос оказывается чуть сложнее обычного, наши критики демонстрируют свою профессиональную непригодность.
История с романом Проханова "Господин Гексоген" свидетельствует, что в социальном смысле этот роман "сделан" отнюдь не критикой – хотя, казалось бы, классическая схема предполагает "создание" произведения критиком, делающим из него сенсацию. Роман "сделан" другой институцией – издательской. Как известно, сначала он вышел в несокращенном виде в газете "Завтра" и никем не был замечен. А когда "Господина Гексогена" выпустил в своем издательстве Ad Marginem Александр Иванов, имеющий определенную репутацию и проводящий определенную политику, роман стал фактом литературы или, если угодно, литературно-общественной жизни.
На мой взгляд, самый успешный литературно-критический проект сегодняшнего дня – проект Льва Данилкина из московского журнала городских новостей "Афиша". Он позиционирован как внешний по отношению ко всей литературной критике, и это один из определяющих компонентов его успешности. Данилкин не ставит себя рядом с Немзером или Юзефович, не втягивается в литературные полемики. Он позиционирует себя как человека со стороны, человека "из глянца", из другого контекста. Такое – не "цеховое" – письмо вызывает доверие достаточно широкого читателя, и оценки Данилкина реально влияют на уровень продаж – не в этом ли сегодня заключается влиятельность критика?
Михаил Эдельштейн:
"Газетная и тонкожурнальная критика, которую принято ругать, тем не менее чутко отреагировала на важное изменение в литературном процессе" .
Первое. Если вернуться к сравнению нынешней прессы и дореволюционной, то я не вполне согласен с Абрамом Ильичом Рейтблатом. В "Новом времени" сосуществовали Буренин, Бурнакин, Меньшиков, Перцов, Розанов – они постоянно писали о литературе, а некоторые из них вели собственные литературные рубрики. Таким образом, неспециализированные газеты вполне могли создавать литературную среду, литературный контекст, могли быть полем литературной полемики. И не просто могли – были. В том же "Новом времени", чтобы не отвлекаться сейчас на другие издания, было напечатано несколько совершенно разных по оценкам, по выводам отзывов о романе Мережковского "Александр I".
Представить такое в современной общеполитической газете невозможно. А так как критика в значительной степени "переселилась" в газеты, то из нее уходит полемика, и это факт, на мой взгляд, драматический. Критика ведь не монолог, а полилог, она не существует вне среды. Сегодня литературные обозреватели если и спорят, то не по поводу текстов, а по поводу каких-то окололитературных сюжетов: надо или не надо сажать Сорокина, давать ли премию Проханову. У меня много причин любить "Русский журнал", и одна из них та, что там еще возможна полемика, хотя, конечно, это уже суррогат нормальной профессиональной дискуссии.
Второе. Я бы хотел сказать несколько слов в защиту сегодняшней газетной и тонкожурнальной критики. Ее принято ругать, но она тем не менее чутко отреагировала на одно очень важное изменение в литературном процессе, на которое не отреагировали или отреагировали в недостаточной мере традиционные критики. Об этом очень точно сказал Николай Александров в интервью "Русскому журналу":
"Не обращать внимания на западный контекст – это тупик… Мураками стал русским писателем по сути, он влияет на современную русскую литературу… сегодня не русские авторы, а, скажем, Бегбедер или Хег заполняют в России мейнстримовскую нишу".
Более того, на этот факт практически не отреагировала традиционная русская литература, "толстожурнальная" словесность. Мейнстрим не отреагировал. Пишущих людей, отреагировавших адекватно, пока единицы, и их опыт не слишком удачен. Например, Дмитрий Бавильский прямо говорит, что хочет как романист занять нишу русского Акройда, русского Фаулза. Для меня несомненно, что динамика будет именно такой, движение будет идти в этом направлении. Мейнстрим, не берущий в расчет, что Мураками стал русским писателем, что вкус потребителя сформирован им, Теру, Акройдом, будет маргинализироваться и скоро перестанет быть мейнстримом.
Наталья Иванова: Так что же, печатать Мураками в журнале?
Михаил Эдельштейн:
Мураками – хороший писатель. Если бы в толстых журналах печатались вещи уровня "Пинбол-73", я считал бы свое пребывание в профессии оправданным.
Как эта борьба за мейнстримовскую нишу скажется на критике? Очень просто: русским аналогом The New York Times станет "Афиша", "Газета" или даже "Еженедельный журнал" – но не "Знамя" и не "Новый мир". На первый план в критике выйдут – и уже выходят – люди, способные и желающие на эти изменения реагировать: Лев Данилкин, Николай Александров, Галина Юзефович, Лиза Новикова. Можно ругать их за произвольность оценок, как Данилкина, или за недостаточно свободную ориентацию в материале, как Юзефович, но тем не менее их тексты отражают то, что реально происходит сегодня не только с книжным бизнесом и с книгоизданием, но и с читателем, с обычным средним читателем, средним потребителем художественной литературы.
И сей факт не зависит от моих личных предпочтений. Взгляд Немзера может быть мне ближе, чем взгляд Юзефович, или я могу считать его более профессиональным, но из "Еженедельного журнала" человек получает представление о современной литературе, а из колонки Немзера он узнает о том, какой хочет видеть литературу Андрей Немзер. Из личной симпатии к героической деятельности Немзера я могу с его мнением знакомиться, однако к реальному литературному процессу оно мало имеет отношение. Адекватную картину, повторю, создают "Коммерсантъ", "Еженедельный журнал", "Афиша". Итак, в сухом остатке: Данилкин – это производная от реальной ситуации, Немзер – производная от представлений Немзера о литературе.
Евгений Сабуров:
"На самом деле влияние критиков поистине колоссальное,
но оно ими недоучитывается" .
Хочу продолжить разговор о футболе, но внести в приведенное сравнение некоторые коррективы. Сначала Real с Chelsea, потом "Спартак" с "Ротором", а вот дальше надо говорить о матче не между журналистами и администрацией, а между соседними селами. В таком матче страсти кипят не меньше, чем в высшей лиге. Я имею в виду, что должна быть интрига. Есть интрига – есть за чем следить.
Возьмем противостояние "Новый мир" – "Октябрь". Тут была интрига, потому что действительно был раскол. "Наш современник" не просто пользуется именем Татьяны Толстой как раскрученным брендом. Когда он говорит "я не такой", он создает интригу. В чем, на мой взгляд, издатель Захаров обвинял литературных критиков? В том, что они, не создавая у читателя впечатления интриги, не помогают ему, издателю, проводить агрессивный маркетинг. Интрига позволяет сохранять влияние.
На самом деле влияние критики поистине колоссальное, но оно ими недоучитывается. Здесь уже говорилось, что если периодическое издание читается, то его аудитория примерно в пять раз больше, чем количество проданных экземпляров. Чем определяется это влияние? Принадлежностью издания/критика к определенному культурному пласту, определенной культурной ориентацией. Вы говорите: уловить адресата. На самом деле вы адресата создаете.
В качестве примера можно привести реальную ситуацию. Что у нас творится со школьной программой по литературе? Это, как говорится, квинтэссенция всего. Никто ни о каких учениках давным-давно не думает. Составляют список. Далее происходит канонизация писателей, вошедших в этот список. Исключить писателя из списка – все равно что Второй Ватиканский собор провести. Это значит просто выкинуть его из сонма святых. Единственные, кто более или менее вменяем, это учителя. И вот учителя просят исключить из школьной программы, например, Гончарова. Насчет "Войны и мира", говорят они, мы так же себя обманываем, потому что роман не читают. Сейчас составители списка настаивают на исключении "Тихого Дона"… Тем самым последний класс по литературе ликвидируется.