В 1947 г. начался второй "китайский" исход. Первым был харбинский, вторым стал шанхайский, также растянувшийся на несколько лет. Перелешин, например, покинул Китай в 1952-м. Многие репатриировались в СССР: Гроссе, Вс. Иванов, Иевлева, Померанцев, Светлов, Слободчиков, Спургот, Хаиндрова, Щеголев. Во Францию уехала вышедшая замуж за француза Л. Андерсен, в Копенгаген - Н. Резникова вместе с мужем-датчанином. С трудностями выбрался в Сайгон Щербаков. Многие уезжали в Южную Америку: Изида Орлова - в Аргентину, Батурин, Крузенштерн-Петерец, Перелешин - в Бразилию. Колосова попала в Бразилию через Филиппины и закончила свой жизненный путь в столице Чили Сантьяго. И. Лесная эмигрировала в Парагвай. Ольга Скопиченко в числе других пяти с половиной тысяч шанхайцев выехала на принадлежавший Филиппинам остров Тубабао. Некоторые русские литераторы в конце концов оказались в Австралии (Недельская, Коростовец, Волин, Рачинская, Софонова). Несколько поэтов окончили свой жизненный путь в США: Батурин, Крузенштерн-Петерец, Резникова, Скопиченко, Визи, Янковская. Все они продолжали писать и печататься в Америке, но китайский период русской поэзии кончился, когда последний из русских поэтов покинул оказавшуюся к ним гостеприимной китайскую землю, "ласковую мачеху", по словам Перелешина.
Харбинско-шанхайскому Зарубежью суждено было пережить три исхода (из России, из Харбина, из Шанхая), два периода рассеяния (один по Дальнему Востоку, другой - по всему миру), а если говорить об индивидуальных судьбах, то на долю людей выпало по две-три, а то и по четыре эмиграции. Провидчески по мысли, чеканно по форме сказал Ачаир (Иван Калита поэзии русского Китая):
И за то, что нас родина выгнала,
Мы по свету ее разнесли.
Вадим Крейд 18 мая 2000
Русская поэзия Китая
КИТАЙ
Это небо - как синий киворий,
Осенявший утерянный рай,
Это милое желтое море -
Золотой и голодный Китай.Я люблю эти пестрые стены,
Эти дворики, сосны, цветы.
Ах, не всем же, не всем же измены:
Сердце, верным останься хоть ты!Сердце мудрое, где ни случится,
Как святыню ты станешь беречь
Этих девушек, кроткие лица,
Этих юношей мирную речь.И родные озера, озера!
Словно на материнскую грудь
К ним я, данник беды и позора,
Приходил тишины зачерпнуть…Словно дом после долгих блужданий,
В этом странном и шумном раю
Через несколько существований,
Мой Китай, я тебя узнаю!Валерий Перелешин
1942
НИКОЛАЙ АЛЛ
"Я выпил стакан эмигрантской отравы…"
Я выпил стакан эмигрантской отравы,
Я высушил сердце в ненужных боях.
А там все другое - и птицы, и люди, и травы,
Там, в наших родных и далеких краях.
Все чаще и чаще мне память приносит
Степной аромат зеленеющих трав.
А годы летят и летят - их уносят
Осенние жуткие злые ветра.
Я помню - лягушки кричат на болотце.
День тихий и жаркий. Желтеет ковыль.
Скрипит журавель над студеным колодцем,
А тройка вздымает горячую пыль.
Белеют вдали деревенские хатки,
Стада разбрелись по широким лугам.
А запах полей - одуряюще сладкий,
И птиц над полями торжественный гам…
А здесь, на чужбине, все скучны и странны:
Я им непонятен, они мне чужды…
Я знаю, что скоро затянутся раны
Слепой, безрассудной и тяжкой вражды.
"Что я могу еще сказать…"
Что я могу еще сказать -
оторванный, забытый…
Туман невзгод в моих глазах -
они еще открыты.
Кто шепчет мне о прошлых днях
среди бессонной ночи,
Ах, кто преследует меня,
кто нож о сердце точит!..
Куда летит мои мечты,
былое воскрешая…
Родные степи, Кремль, Батый -
то ты, о Русь святая.
Средь ночи слышу перезвон
московских колоколен…
Москва, Москва - ты мой амвон,
люблю тебя до боли.
Горит сильней в моей груди
сжигающее пламя.
Не мучь меня, оставь, уйди,
предательская память…
"Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль…"
Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль,
Эх, Россия-матушка, горемычная земля -
Прокатилась по тебе молодецкая удаль,
По твоим богатым и широким полям.А теперь - по бесплодному и мертвому полю,
По ровным и бескрайним степям
Песня гуляет про позор да неволю,
Плач несется вслед гремячим цепям.И куда ни кинь - все тюрьмы да остроги,
И куда ни глянь - все могилы да кресты,
Обиваешь теперь ты другие пороги,
И по-прежнему свет тебе опостыл.И не оставили тебе ни хлеба ковриги,
Не забыли разметать по полям стоги…
Ну что ж, надевай теперь железные вериги,
Да плачь безысходно у придорожных могил…
ПЕТЕРБУРГ
На дальнем севере плывут пучки туманов,
Гранит, омытый кровью, дремлет в берегах,
И бродят по ночам в причудливейших снах
Лишенные покоя призраки титанов.Кругом мертво. Смолк хохот ураганов,
Сметен былого раболепный прах;
По Невскому, по островам ползет унылый страх
И щелкают курки заржавленных наганов…Нева катит во мгле чернеющие воды,
Над ней, дремля, висят ажурные мосты,
Покрылись плесенью старинных храмов своды,И улицы широкие и темны, и пусты.
И даже кладбищ нет, везде растут кресты -
Живые памятники умершей свободы.
СЕРГЕЙ АЛЫМОВ
ЧЕРЕМУХА НА АСФАЛЬТЕ
I
Я купил тебе черемуху у китайца на панели.
Ты букетик положила на такой же белый стол…
Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели,
Мимо ярко продельфинил с офицерами авто…Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе…
Над "Капричос" наклонившись, ты пила несладкий чай -
Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!..
"Барельеф… офорт… Одно ведь?" - ты спросила невзначай.Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросе
Было столько от заката, от черемухи, от снов… -
Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросы
И прижать уста любовно к белым звездочкам цветов.Да, душа твоя простая, хоть прическа - стиль Медузы…
Хотя рот твой ярко алый - губка жадная на все,
Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы,
Но черемухи безгрехье - это истинно твое.А черемуха лежала, разметавшись шаловливо,
Как ребенок в белом платье на квадратике стола -
И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы,
Все грехи твои земные сдула, выпила, смела…
II
Мы сидим и глазами обнимаем друг друга,
Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня…
Мы - закатные блики… Мы - предзорьная фуга.
Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя.Размечтались, как дети: "Вот отправимся в Чили,
Там брюнетные души и агатотела".
Мы фантазную повесть в один миг настрочили…
И сижу я лазурный, и сидишь ты светла.За столом в гиацинтах - офицеры румыны…
Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне.
Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины,
Над черемухой грезишь в экзотическом сне."Мы отправимся в Чили, - повторяешь ты тихо
И я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…"
И блестит, как надежда, вызывающе лихо
На ногтях твоих острых пламенеющий лак."Бунгало из гранита мы построим в долине,
И постель у нас будет из волнующих трав…
Как мы души расправим прямотой прямолиний!..
Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…"Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе,
И кафе завертелось карусельчатей сна…
Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы…
Анатомий не знает лишь чилийка-весна!
"Торопливо светало… проходили китайцы…"
Торопливо светало… проходили китайцы,
Виновато-конфузно двери хлопали клуба,
Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы
И читал, как Псалтырь, потускневшие губы…Небо было измято, как кровать после оргий…
Облака, излохматясь, разорвались нелепо…
А мы двое сидели в предрассветном восторге,
Еще грезили ночью и к заре были слепы.
"Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти…"
Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти.
Только тонкие контуры прихотливо-изящные…
Мы себя не втолкнули в расширенные пасти
Непродуманных пошлостей, остротою звенящие.Мы сидим на окошке у заснувшего домика
И, дымя папироской, созидаем поэмы, -
Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика…
Два ребенка чудесных непогибшей богемы…На матрацах убийственных спят убийцы эстеток.
Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, -
И луна льет шампанское в рты восторженных деток,
Для кого сумасшествие - еще мудрая сладость.
"Я - Пьеро хромой и одноглазый…"
Давиду Бурлюку - моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты
Я - Пьеро хромой и одноглазый…
Волосы - один хвостатый клок.
Я любуюсь на детей в салазках
Через мой опаловый монокль.Я люблю, чтоб радужнилась серость,
Чтобы клячи будней мчались вскачь…
Подойдя к измызганной гетере,
Я шепчу внимательно: "Не плачь!Всунь свой профиль в синий нимб витрины
И святися нежностью греха…
Не вдыхай магнолий кокаина!
Будь - как я - трепещуще тиха".