Часто говорилось о том, что русскому литературному Востоку повезло меньше, чем Западу. Знаменитые дореволюционные писатели эмигрировали в Европу. Восточная ветвь литературы оказалась предоставленной себе самой. Париж слабо замечал "провинцию", мало следил за харбинской и шанхайской литературной жизнью. Все-таки Ачаир, Несмелов, Перелешин, Щеголев были включены в антологию Адамовича "Якорь". Щербаков печатался в "Современных записках", Щеголев - в "Числах", Рачинская - в "Иллюстрированной России". Адамович опубликовал в "Последних новостях" статью о литературной газете "Чураевка", которая "действительно говорит о литературе, действительно проникнута заботой о ней, пониманием ее, любовью к ней". Об основанном в Шанхае журнале "Феникс" писал в "Последних новостях" М. Осоргин: "На этот раз парижским "китам" придется заметить китайских сородичей и поздравить их с начинанием". Антонин Ладинский рецензировал коллективный сборник чураевцев "Излучины": "Почти все стихи сборника очень высокого качества". Двумя неделями раньше в той же газете появился отклик на "два прекрасно изданных тома" сборника "Врата". В 1937 г. в Париже был основан толстый журнал - "Русские записки". Целью нового издания было наведение мостов между столицей Зарубежья и дальневосточной эмиграцией. Благих намерений хватило лишь на три номера. Впрочем, и в дальнейшем здесь появились рецензии на "Тропы" А. Ачаира, "Ступени" Л. Хаиндровой, "Северные отблески"
А. Жемчужного, "Цветы китайской поэзии" супругов Серебренниковых.
Тема литературных связей европейского и азиатского Зарубежья остается неразработанной. Но и с первого взгляда видно, что парижанами русский Харбин и Шанхай воспринимались как провинция, от которой в культурном плане многого ожидать не приходится. В своей большой статье о новых эмигрантских изданиях книге Несмелова Адамович посвятил одну-единственную небрежно брошенную фразу: "Экзотична на гумилевский лад поэма Арсения Несмелова "Через океан"". Сравним с отзывом в шанхайских "Вратах": "Поэма Арсения Несмелова… не может не взволновать каждого мыслящего эмигранта… Это одна из лучших вещей талантливого дальневосточного поэта, воплотившего в себе все характерные и положительные черты, которые отмечает в нашем дальневосточном творчестве западная критика: энергию, объективность… настойчивую волю к жизни". Нельзя сказать, чтобы творчество русского Китая в Европе не замечали - замечали недостаточно, вспоминали мало, любознательности не проявляли. Все-таки дело шло к признанию, которому воспрепятствовала начавшаяся в 1939 г. глобальная война. После войны, когда Европа лежала в руинах, когда русская литература недосчитывалась многих умерших в военные годы, когда писатели находили пристанище в лагерях перемещенных лиц и когда начала заявлять о себе вторая волна эмиграции, о русском Китае уже никто не вспоминал. В первой послевоенной антологии "Эстафета" нет ни одного дальневосточного имени. Точно так же нет ни одного и в антологии Ю. Иваска "На Западе" (1953), включившей 88 поэтов. Составитель упоминает о русском Китае единственный раз в подстрочном примечании: "Данные о харбинских поэтах, к сожалению, отсутствуют". Составителю словно не было известно, что русская литература Китая уже окончила свое существование.
С Востока глядели на Запад с ожиданием, приятием, восхищением, даже когда парижские "Русские записки" в решительных тонах писали о провинциальности Дальнего Востока, где "литературная жизнь Запада и России проходят, почти не оставляя следа". Но, вглядываясь теперь сквозь десятилетия, мы четко видим иную картину. К российской и западной эмигрантской литературе поэты-дальневосточники относились с живым интересом. Л. Ещин знакомил Харбин с Маяковским. Логинов мог часами говорить о любимом им Брюсове. Общепризнанным мэтром считался А. Белый. Несмелов переписывался с Цветаевой. Сергин, по словам мемуариста, "бредил Цветаевой". Ранний С. Алымов весь во власти И. Северянина. Следовал Северянину и Михаил Спургот. Сатовский, по словам Перелешина, обожал стихи Поплавского и знал их все наизусть. Яш-нов, когда еще жил в Петрограде, встречался с Вячеславом Ивановым, Сологубом и Блоком; память о встречах осталась у него на всю жизнь. Влияние Блока испытали на себе поэты чураевского сборника "Излучины". Не избежала этого влияния и Мария Визи, которая первой переводила Блока и Гумилева на английский. Блока называл среди своих учителей Перелешин. Блоковские отражения находим в одном из самых первых харбинских сборников - в книге Ф. Камышнюка "Музыка боли" (1918). Л. Хаиндрова, Н. Резникова, а позднее О. Тельтофт продолжали ахматовскую лирическую линию. Н. Петерец восхищался стихами Г. Иванова. Н. Светлов вдохновлялся Есениным, М. Спургот написал о Есенине поэму. Пристальное внимание вызывали многие парижане - В. Ходасевич, А. Ладинский, Г Адамович, В. Смоленский, Довид Кнут, А. Штейгер, Л. Червинская. Все они "воспринимались живо и радостно". Наталия Резникова помещала в "Рубеже" отзывы на новые книги поэтов-эмигрантов, живших на Западе. При всем знакомстве (порой недостаточном) с культурной жизнью эмиграции на Западе с конца 1920-х гг. участились попытки осознания своей региональной самоценности. "…На Западе русское творчество получает некоторый изломанный, туманный, пессимистического характера оттенок. Разочарование в русском опыте, с одной стороны, раздражение против союзников, с другой, и наконец, пресыщенное искусство западноевропейских соседей-писателей - все это налагает на русское западное творчество свой особый отпечаток… На Востоке нет и не может быть западного урбанизма… Жизнь здесь беспроблемнее, проще, суровее, но красочнее… Мы живем на Востоке. Мы держим направление на Россию".
Над многообразием пристрастий и вкусов царил Гумилев. В представлении харбинских акмеистов его творчество связывалось "с той стальной деловитостью, которой характеризуются хотя бы фигуры наших дальневосточных деятелей - мореходов и землепроходцев". В стихах Гумилева привлекало чувство уверенности в себе и в жизни, сила, широта и смелость порыва. Учениками Гумилева считали себя Волков, Обухов, Перелешин, Андреева. Акмеистическое направление оставалось в дальневосточной поэзии преобладающим. В конце 1920-х гг. возник кружок "Акмэ", выпустивший свой сборник "Лестница в облака", который открывается стихотворением, посвященным Гумилеву. В 1930-е образовался "Круг поэтов", следовавший традициям "Цеха поэтов", основанного Гумилевым. Перелешин до своего отъезда из Китая определенно считался акмеистом. В 1937-м вышел "Гумилевский сборник" с участием Несмелова, Ачаира, Хаиндровой, Перелешина. Число харбинских и шанхайских стихотворений, связанных с именем Гумилева, таково, что можно было бы составить целую книжку - "Образ Гумилева в эмигрантской поэзии".
Отсутствие настоящей литературной среды восполнялось литературными кружками. Еще в 1919 г. образовалась недолговечная студия "Кольцо". Из поэтов, оставивших свой след в литературе, в кружок входили Алымов и Камышнюк. Алымов любил разговоры с начинающими поэтами. "Говорил он о хаосе, из которого родится космос, о звуках сфер, слышных лишь артисту, о том, что говорил Блок. Для харбинской молодежи все это было ново… беседы с Алымовым оставляли в умах след несравненно более глубокий, чем его стихи".