У самых бессердечных садистов, мясников и маньяков волосы на головах поднимались дыбом, едва речь заходила об ужасах, творившихся в Бастилии.
Если говорить о конкуренции, то Бастилия была вне конкуренции.
Волк переминался с ноги на ногу. С одной стороны, не хотелось задерживаться дольше необходимого. С другой — извращенное, нездоровое любопытство удерживало Курта на месте. Хотелось посмотреть на того, кто выступит в роли дознавателя и пыточных дел мастера. Поглядеть, кто являлся зверем изнутри, оставаясь внешне серым, безволосым человечком… Этот персонаж таил в себе монстра.
Внезапно послышались шаги. К удивлению Волка, там, откуда доносились звуки, не оказалось ни двери, ни проемов. Вообще ничего, кроме сходящихся стен. И все же волчьи чувства не врали (не так важно, где зародилось подозрение — в искажении акустических волн, в неоднородности преграды или в глубинных слоях подсознания). Курт ничуть не удивился, когда стена из прочной каменной кладки раздвинулась.
В проем прошел безволосый. Раскованная походка выдавала профессионала, чувствующего себя в привычной рабочей обстановке. Именно эти повадки — энергичные, непринужденные — приковывали взгляд в первую очередь. Так, судя по всему, мог держаться нейрохирург, идущий на операцию, дабы родственники больного сразу же прониклись безоговорочной уверенностью в благополучном исходе операции. В мрачных стенах Бастилии, однако, такое поведение вызывало некоторое замешательство. Безволосый был облачен в медицинский халат и, похоже, всерьез намеревался оперировать. Благополучный исход не означал для «пациента» ничего хорошего. Не всякий, надевший белый халат, давал клятву Гиппократа.
Волк поднял взгляд выше. Детали регистрировались, занимали свои места в мозаике. Молодой, худощавый. Пронзительный взгляд разноцветных глаз. Два разных глаза. Джошуа Уильяме.
Курт не имел привычки не верить собственным органам чувств. Это и впрямь был тот ублюдок, что сделал Волку «моральную лоботомию». Мерзавец, чьими усилиями мозг Курта патрулировала атомная бомба на подводных крыльях. С того памятного дня (вечера, утра) Уильяме куда-то исчез. Возможно, Череп на время услал «лаборанта» из штаб-квартиры Ордена — так сказать, от греха подальше. Волк жаждал встречи, но Джошуа осел на дно в лучших традициях конспирации.
Здесь, в Бастилии?
Курт Страйкер кровожадно оскалился.
Разглядев, чей силуэт, не привлекая лишнего внимания, скромно стоит у противоположной стены, безволосый запнулся на ровном месте. Улыбка сползла с бледных губ, как старая шкура со змеиной спины. Джошуа Уильямса можно было считать кем угодно — мерзавцем, подлецом, сволочью, — но не дураком. Он сразу смекнул, какими последствиями чревата эта встреча (персонально для него). Пережить ее — дар Небес.
Волк шагнул вперед.
Гангстеры посерьезнели, поглядывая то на Курта, то на пыточных дел мастера. Даже толстяк «всадник» перестал буянить и заинтересованно притих. Все понимали — вот-вот что-то случится. Напряжение росло, трещало статическими разрядами.
Курт сделал второй шаг. Не для того, чтобы настичь, — хватило бы одного-единственного прыжка. Ударить, повалить, разорвать глотку когтистой лапой… И — все. Убить, как всегда, ибо иной мести Волк не знал. Не умел. Не понимал. Очистить мироздание от еще одной сволочи. Давить которых Волк поклялся по мере сил.
— А сил у меня немерено, — буркнул Курт. Уильяме отшатнулся. Кровь отхлынула от лица, рот безвольно приоткрылся. Глаза испуганно выпучились. Джошуа стал похож на лягушку, прыгнувшую в сачок натуралиста.
— Эй, ты чего? — квакнул Уильяме — Озверел, что ли?!
Сообразив, что отнесся к выбору выражений весьма неразборчиво, парень прикусил язык (как в буквальном, так и в переносном смысле).