Тогда же Дидерихс запросил о местонахождении своей жены М. Волошина, предположив, что она могла отправиться в Коктебель, но получил от него отрицательный ответ. В письме к нему от 15 сентября 1927 г. Волошин советовал: "Думаю, что Вам надо было проехаться в Крым самому и прежде всего обратиться в Симферополь в Клинический городок, где помещается единственная в Крыму больница для нервно-больных".
Исчезновение Аверьяновой встревожило ее друзей и знакомых (4 ноября 1927 г. обеспокоенный Белявский писал Аверьяновой. "Милый, пропавший без вести Лидок! Ведь по меньшей мере 3 месяца мы не знали, где ты, что с тобой. Когда же ты, наконец, вернешься к нам из этого несчастного путешествия").
29 сентября 1927 г. Дидерихс получил письмо "поддержки":
Из откликов коллег
В простой керамике созвучий
Заклокотали болью жгучей
Ее певучие стихи.Бывали дни –
они
над нами
Звенели
Спасскими часами,
Летели
к бороздам сохи!Остались нам ее приметы…
И мы поем ее сонеты,
И перед нами скорбный лик. –
Нет Аверьяновой – певицы,
Но в жизнь вошедшие страницы
О ней поведают из книг!
Ленинград, 1927 – IХ-29. К. Баян (Ленинградский Союз Драматических и Музыкальных писателей) Уважаемый товарищ! Посылаю Вам этот широкий, сочувственный отклик по поводу утраты (надеемся временной) незаменимого товарища настоящей живой музы в бледнолицем кругу ленинградцев. Если бы понадобилось искать ее, хотя бы в расщелинах крымского кряжа, встревоженного землетрясением, то здесь нашлись бы Вам спутники по такому (и любому) направлению. К. Б.
Вся эта странная история исчезновения или бегства, как оказалось, была следствием обострения психического недуга, которому Аверьянова, по ее собственному признанию, была подвержена с детства.
Через некоторое время она вернулась в Петербург, но "Вечера на Ждановке" прекратились: 5 декабря 1927 г. после тяжелой болезни Сологуб скончался. В ночь с 7 на 8 декабря, сразу после похорон, Смиренский писал ей:
"Лидочка, родная моя, я очень жалею, что не видел, когда ты ушла с кладбища. <…> Ты много вчера жаловалась на поведение публики, а я мог бы пожаловаться тебе сегодня. Да только тяжело и грустно вспоминать и думать об этом. Могу сказать тебе только – совсем откровенно, что из всей массы людей пришедших сегодня ко гробу великого поэта – только ты и я искренне и глубоко чувствовали и чувствуем, кого мы потеряли. Не только человека, не только огромный талант, не только Учителя, но очень большую всепонимающую и всепрощающую душу".
Через неделю он послал Аверьяновой стихи (под текстом автографа: "Лидочке Аверьяновой на память о человеке, которого мы оба любили"):
Вот и скончался великий поэт, –
Больше такого не будет и нет.
Поцеловали умершего в лоб.
Крышкой закрыли качнувшийся гроб.
Плача из церкви его унесли,
Певчие плакали, пели и шли.
Вечную память пропели ему -
Медленно гроб опустили во тьму.
Грустно звенели трамваи вдали,
Падали комья замерзшей земли…
Критик Медведев – надменен и туп,
Громко сказал, что сгорел Сологуб.
Но разве может Медведев постичь –
Как мы жалеем Вас, Федор Кузьмич!..
1927-16-XII
Аверьянова с большим пиететом относилась к Сологубу, но, в отличие от Смиренского ("И я Сологуба всегда и любил больше – и ценил выше, чем Блока"), едва ли считала себя его непосредственной ученицей, поскольку ее лирика развивалась на иных путях.
В 1927 г. она была представлена А. Ахматовой ("Очень хорошо, что ты побывала у Ахматовой. Это большой и хороший человек…", – одобрял Смиренский). Знакомство, вероятно, состоялось через Е. Данько, которой стихи Аверьяновой казались достойными, о чем она ей писала еще в начале их сближения: "Я очень Вас благодарю и радуюсь строгой прелестью Ваших стихов" (29 апреля 1926). 12 июля 1927 г. Данько сообщала: "Вчера была у меня Анна Андреевна, был непривычно чудесный, ясный день и мы долго бродили с ней по полям до железной дороги и по старому кладбищу. Много говорили, вспоминали и Вас"; 26 мая 1928 г.: "Анна Андреевна просила Вам передать, что будет рада Вас видеть, если Вы зайдете". 16 июля 1928 г. ей была надписана "Белая стая": "Милой Лидии Ивановне Аверьяновой в знак приязни Ахматова".
В то время у Аверьяновой были готовы к печати две книги стихов. Первая "Vox Humana" (1924; в переводе с латинского: человеческий голос) дошла до нас не в полном объеме, из ее состава сохранилось всего одиннадцать стихотворений, а было их, по данным анкеты Союза писателей, значительно больше – два авторских листа. Попутно отметим, что в книгу "Вторая Москва" (1928) вошло двадцать восемь стихотворений, в той же анкете указан объем сборника – полтора авторских листа. Эти сборники поразительно не похожи один на другой, будто бы были составлены двумя разными поэтами, принадлежавшими к неблизким литературным кругам.