Владимир Ноговицын - Взамен обелисков кресты стр 8.

Это ж всё карьерные ступеньки -
На пиаре, значит, на обмане.
Водят глазом. Видят только деньги:
Не в чужом, а в собственном кармане.

Состоялись как бы. Тем и живы,
Широтой своей гордясь большою.
Ничего-то, окромя наживы,
Не осталось даже за душою.

3

Сброшен наш Солдат,
А память – вот она,
На твердыне из бетонных плит.
Неужели всё простит им Родина?!
И Сольвычегодск легко простит?!

Вон, идёт, никем не порицаем,
Как всегда, один. И та – одна…
Им бы – этим – будто полицаям,
Выдать послужные ордена.

Им бы враз, ловкастым и речистым,
Тем, что прут, расправив удила,
Выдать благодарность от фашистов
За антисоветские дела.

4

Нет, не просто так – по сердца зову,
Значит, всё вершилось по уму:
К памятнику шли, но как к живому
Сослуживцу, другу своему.

Матери и вдовы там в печали,
Дети невернувшихся отцов
Май победный каждый раз встречали,
Представляя Воина лицо,

Своего – семейного – героя…
В миг весны, когда вершилась жизнь,
Сколько раз здесь утоляли горе
И в бессмертной памяти клялись!..

…Он Россию спас.
Теперь – не нужен.
Бил врагов не раз.
Но эти – хуже!

5

…Осудить? А кто теперь осудит?
Нет Солдата. Вроде пустяки.
А к нему всегда тянулись люди -
Жившие ещё фронтовики!

Много вёсен победных подряд
Был он тут до последнего вздоха.
Умирал вместе с ними Солдат.
…Вместе
с ними
скончалась
эпоха?

6

Вам, таким расчётливо жестоким,
Правду нашу нет,
не взять измором!
Подлость
не упрятать за забором,
Даже за железным
и высоким.

И в своих
убежищах домашних,
как в застенках
крепостных хором,
Вам уже
и пакостно, и страшно…

Это не закончится добром!

Берёзы

Да, можно выжить в зной,

в грозу, в морозы,

Да, можно голодать и холодать,

Идти на смерть… Но эти три берёзы

При жизни никому нельзя отдать.

Константин СИМОНОВ

Берёзы подпирают синеву.
На них листва пока не распустилась.

И белизною ярко залоснилась
Вся эта ширь – вблизи и наяву.

…А был тогда такой же березняк,
Но он в тот раз огнём военным выжжен.

Он – как бойцы: никто из них не выжил
В стремине многочисленных атак.

Берёзы, представляющие Жизнь…
Она сильнее! Есть ещё вопросы?!

…А на земле виднеются разбросы
оставшихся с войны зелёных гильз.

Госпитальный сахар

Памяти жителя Коряжмы Владимира Анатольевича Сватковского, на детство которого выпала Великая Отечественная война

Он этой боли увидел тогда вдосталь,
Во времена, когда была война.
И вспоминал в Сольвычегодске госпиталь.
И себя, маленького пацана.

В центре города, а не где-то на окраине,
В старом купеческом особняке,
Располагались палаты тяжелораненых.
Он запомнил инвалида с костылём в руке.

И солдата с головой перебинтованной.
И кого-то ещё – без обеих ног.
И голос хриплый такой, взволнованный:
"Посиди со мною, пожалуйста, сынок!"

Помнил окна большие, занавешенные холстиною,
Печку железную, раскалённую до беды,
И коридоры холодные, гулкие, длинные…
И скрипучих кроватей тянущиеся ряды.

Вслух произносили приказ
Главнокомандующего Сталина.
Кто-то стонал. А кто-то на помощь звал.
Этот госпиталь – работа мамина.
И Вовка Сватковский, признаться, там часто бывал.

Он песни раненым пел без всякого разрешения.
Он им стихи, путая слог, из книг различных читал…
Он был для них источником выздоровления
И почти что ангелом-хранителем стал.

Он приходил сюда со школьными тетрадками,
Сшитыми из разрезанных старых ненужных газет…
А мужчины совали ему сладкое:
Сахар вместо давно позабытых конфет.

Он запомнил их глаза – распахнутые, большие.
Он вначале сахар не брал, но соблазн преобладал.
"Вы же… товарищи… извините… – больные", -
Им, испуганно и заикаясь, парнишка шептал.

А они – эти люди – настырны, тверды, настойчивы,
Из-под микстур кулёчки тянули: "Бери!
Нам ещё дадут, нам сладкого не очень хочется…
Только мамке ничего – слышишь? – не говори".

А он вприпрыжку бежал домой. И ждал возвращения
Мамы (она пораньше придёт, может быть).
Этот Вовка, как говорится, горел от нетерпения
Сладким чаем её хоть разик, но угостить.

А она ему такой разнос устроила!
А она ему говорила: "Ты, как фашист!"
А она его окончательно расстроила:
"Верни немедленно! Ну?! Откажись!"

А ещё, в подушку уткнувшись, плакала…
Он это помнил. Что в жизни не всё одинаково.
…Солнечным светом наступающий день залит.
Маму звали Токмакова Евдокия Яковлевна.
Медработник. А по должности, кажется, замполит.

Думал Вовка, мама будет сахару рада.
О, как хотелось маме своей угодить ему!
Он всё ещё ждал возвращенья солдата-брата,
Позже выяснилось, замученного в плену.

Это потом пришло вместе с победным годом,
Что он у неё на целом свете один.
…Долго ходила на пристань она, к пароходам:
"Может, с фронта вернётся мой старший сын?"

…Память опять ворошить просто ли?
Но иногда уже я представляю всерьёз
Время войны.
Сольвычегодский госпиталь.
И сахар,
тающий
от детских
горючих
слёз.

В наступившем двадцать первом веке

В наступившем двадцать первом веке,
Вдалеке от прожитой войны
Старики, к тому же и калеки,
Видят ужасающие сны.

И от той нелепости очнутся,
Как в бою, когда совсем один.
Все незаживающие чувства
Усмирит опять валокордин.

Не путём каким-нибудь окольным
Молодость их давняя прошла,
Оттого-то снова беспокойно
В майский день Девятого числа.

Дом в Верколе

Судьба ломала и коверкала
Людей хороших в той войне.

Вот старый дом в деревне Веркола,
Звезда из жести на стене.

Она от света солнца выцвела.
Она сейчас – ненужный штрих.

Она теперь – подобье выстрела
Из грозовых сороковых.

Напоминанье – рано, поздно ли -
Всем о солдатах-земляках,

Что много ль, мало ль жили-пожили,
Но след оставили в веках.

Иными обладая свойствами,
К бревну была пригвождена.

…Не только годовыми кольцами
Скрепились наши времена!

Кружка с меткой фабрики Луганска

Кружка
с меткой
фабрики Луганска.
Штамповался
так
солдатский быт.
С нею рядом
брошенная каска.
Знать, её владелец
был убит.

И к деревьям жмутся,
точно к стенам,
в каждые проникли уголки,
как бесхозье,
головные шлемы,
также ложки,
также котелки…

Бытование
в условьях тяжких,
средь болот замшелых
жизнь текла!
…Блекнет алюминий
смятой фляжки
в залежах
разбитого стекла.

То стекло
уже подобьем линзы
втягивать
готово свет весны…
Там патроны,
от снарядов
гильзы
всё ещё
отчётливо
видны.

Став
хламьём давно
в житейском гуле,
все они помечены
войной:
то на них
пробоина
от пули,
то осколка
рваный
след
шальной.

И в окопе,
что могила,
братском
кружки
никудышные
лежат,
как теперь
под городом
Луганском
вещи позабытые
солдат.

…Двинулось опять
в атаку лето,
резко
разделяются миры.
Зримее
становятся приметы
той эпохи.

Значит,
той поры.

У Вечного Огня

За все
страданья
наши
и увечья,
за годы
длинные
и дни -
горят
и полыхают
Вечные,
как поминальные,
огни.

Там
на лету
снежинки
плавятся.
И слёзы
катятся из глаз.

…Надолго ль
Вечность
здесь
протянется?

Покуда
не отключен газ!

Счета

В майской
осторожной
тишине
стану
размышлять,
не буду
спать я.

У меня
свои счета
к войне:
дед мой
и его
родные
братья…

У Волховстроя

Когда шагали вы
за Волховстроем
в неведомую
будущность свою
неровным
и сбивающимся строем,
Чтоб позже лечь
в бою и не в бою

От пули,
ожидаемой,
случайной,
от скользкого
осколка острия,

Что думал каждый?!
Кроме этой тайны,
Узнаю всё!
И не узнаю я!

Надпись на памятнике, установленном в год 65-летия нашей Победы в деревне Борки Котласского района Архангельской области

Вам,
солдаты
Родины и Долга,
Кто
пришёл с войны
и не вернётся…
Всё
проходит.

Все
уходят.
Только
наша Память
Вечной
остаётся!