Качества "тяжести" и "нежности" по мере композиционного развертывания не просто "обрастают" новыми смыслами, а претерпевают ряд "воплощений", вступая в перекрестные связи – оппозиции – как фонетические, так и семантические: "сети" – "соты", "соты" – "осы" – "сосут", "камень" – "имя", "вода" – "воздух", "земля" – "роза"; и к финалу стихотворения их сближение, первоначально казавшееся парадоксальным, оказывается доказанным тождеством. Образовавшаяся целостная структура обладает смыслом, которым не обладал ни один из отдельных ее фрагментов. В сущности, на примере анализа стихотворения "Сестры – тяжесть и нежность…" становится понятной суть феномена психейности и механизм "блуждания" внутритекстовых значений.
* * *
Мифопоэтические и литературные имена в синтагматическом контексте стихотворений второго периода нередко несут в себе скрытую смысловую структуру всего текста, то есть представляют собой некую мифологическую свертку, смысловой "зародыш" стихотворения. При этом текст может кристаллизоваться вокруг одной, возможно, исходной строки.
Правильность данного вывода подтверждает один из теоретических тезисов, сформулированных в статье "Слово и культура": "Стихотворение живо внутренним образом, тем звучащим слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта" (2, 171).
Именно таким "внутренним образом" является последняя строка стихотворения "Декабрист" – "Россия, Лета, Лорелея". Мотивировка, содержащаяся в "родных" текстах, текстах-донорах этих языковых знаков, обусловливает обилие образов, потенциальных контекстов, стоящих за каждым из имен в этом стихотворении.
Название реки забвения – Леты – вводит в семантическое пространство стихотворения символические значения, связанные со смертью, вечным потоком времени. Имя Лорелея указывает на миф, опосредованно воспринятый Мандельштамом, возможно, через произведения Брентано и Гейне. Смысловая структура этого мифа связана с мотивами неразделенной любви, верности, образом девушки на вершине скалы, пение которой несет к смерти зачарованного гребца. Лексема Россия, "облучаясь" контекстами этих мифов, также обретает знаковые свойства, чему способствует анаграмматические переклички этих трех имен собственных.
Последняя строка содержит в свернутом виде смысловую структуру всего стихотворения, в которой реализована тема Лорелеи на пересечении темы Германии, рейнской гитары (напомним, что миф о Лорелеи связан с Рейном). Летейская тема "прорастает" мотивом забвения в "глухом урочище Сибири", а тема России инспирирует латентное со– и противопоставление Востока и Запада, жертвенности и мессианства, с одной стороны, и "труда и постоянства" – с другой.
Как справедливо отмечает В. Мусатов, "Декабрист" – "стихотворение о тупике и "путанице" европейски ориентированной русской мысли". Поэтому архисемой этого стихотворения является мотив "перепутывания".
Если в стихотворении "Вернись в смесительное лоно…" мотив "перепутывания" разворачивается на тематическом уровне, спроецированном на библейский сюжет кровосмешения и культурологический аспект "инцеста" (отсюда противопоставление мифологических имен Лии, символизирующей "утробный" мир родительского дома/лона, и Елены, являющейся символом высокой культуры), то в "Декабристе" этот мотив прослеживается как на фонетическом, так и на лексико-синтаксическом уровнях. Семантика "перепутывания" реализуется в нескольких смысловых планах.
Прежде всего, мотив "спутанности" мотивируется мироощущением декабриста, в котором перемешаны идеи европейского Просвещения, образы античности, "честолюбивый сон" молодости и пронзительное чувство одиночества на грани смерти ("постепенно холодея").
Следующий смысловой план "спутанности" проецируется на менталитет России, который соединяет в себе языческую стихию и высокую культуру, Европу и Азию, жертвенные порывы и понимание их бесплодности, роковую обреченность и ее преодоление трудом и постоянством.
И, наконец, процесс умирания современной культуры несет в себе совмещение в стихотворении нескольких культурных и идеологических пластов – античности, Германии, почвенничества, западничества, революционности, опалы, бунта и поражения. Вспомним, что в статье "Слово и культура" Мандельштам писал: "Как комната умирающего открыта для всех, так дверь старого мира настежь распахнута перед толпой" (2, 172).
Из контекста стихотворения следует, что умирание для Мандельштама – это не исчезновение, а погружение в некое родовое лоно, из которого и вышли отдельные вещи. Именно признак или состояние "перепутывания" как раз и свидетельствует об этом процессе слияния. В этом смысле Россию, Лету и Лорелею можно воспринимать как контекстуальные синонимы: сквозь образ России как бы просвечивают ее мифологические прототипы – Лета и Лорелея.
Но не менее существен здесь злободневный общественный и литературный контекст, в частности, со стихотворением З. Гиппиус "14 декабря", также написанном в 1917 году. Но если Гиппиус дело декабристов трактует как подвиг, то у Мандельштама иная интерпретация, суть которой выразил М. Гаспаров: "Декабрьский замысел обернулся честолюбивым сном, неугодной небесам жертвой; настоящий путь к будущему – не через красивый жест, а через неприметный и упорный труд".
Семантическая структура стихотворения, построенная на "смысловых рифмах", таким образом, редуцируется к содержательному "зародышу" последней строки. Отсюда аналогия между первоначальной мыслью, вокруг которой кристаллизуется текст, и областью зародыша, навязывающей окружению потенциально содержащийся в ней план строения.
"Зародыш" стихотворения может не содержать целостной смысловой структуры, но указания на эту структуру могут осуществляться с помощью неконтекстных по своей природе средств, так, например, грамматические или аллитерационные структуры, стихотворный размер. Но тогда подобным "зародышем" может выступать не только отдельная строка (или слово) по отношению к стихотворению, но и само стихотворение по отношению к более широкому контексту – циклу или сборнику. Стихотворение выступает тогда как фрагмент макротекста и потенциально обладает несколькими контекстами. Если эти контексты способны образовывать гармоничное целое, то оно может быть актуализировано в виде целостного текста более широкого, чем первоначально содержащийся в тексте скрытый смысл.
В таком случае под семантической структурой "Tristia" можно понимать не совокупность наличных текстов, а совокупность их интерпретаций – в зависимости от сравнений, сопоставлений и смысловых перекличек текстов, входящих в сборник. Таким образом, семантическую структуру в поэзии можно рассматривать как возможность рождения большего целостного текста, чем исходный, за счет заложенной в ней (то есть в семантической структуре) потенции индуцировать смысловые метаморфозы в зависимости от контекстного окружения.