В качестве сообщества "деревенщики" отличали себя от конкурирующих групп прокламируемым уважением к авторитету классики, однако поначалу их традиционализм существовал как неясная интенция, лишь постепенно оформляясь в более или менее отрефлексированную позицию, правда, так и необозначившуюся литературным манифестом. Происходило это при деятельном участии правой критики, роль которой в придании "неопочвенническому" классикоцентристскому традиционализму дискурсивной завершенности была огромна. Лидер и теоретик национал-консерваторов В. Кожинов полагал, что с шестидесятнической модой на антитрадиционализм нужно бороться: выросшая из неприятия антикосмополитической кампании конца 1940-х – начала 1950-х годов и насаждавшегося тогда культа русского искусства, она уже привела к "увлечению различными явлениями зарубежных литератур" и демонстративному охлаждению к отечественной традиции. Кожинов цитировал типичные для "оттепельных" умонастроений и саморазоблачительные, с его точки зрения, ответы литераторов на анкету "Молодые о себе" (Вопросы литературы. 1962. № 2): "Не думаю, чтобы писателю была полезна близость с литпредшественниками", или "Русская классическая литература своим величием часто гипнотизирует современного писателя. Опыт же ХХ века давно требует своего языка, способного художественно синтезировать время". Появление в литературном процессе 1960-х годов писателей, олицетворявших "корневое" начало, нарочито чуждавшихся претензий на выработку нового языка, критиками национально-консервативного крыла было преподнесено как верный признак давно ожидаемой "смены вех", перехода от "прогрессизма" и утопизма к традиционализму и "реставрации" (политически это совпало с кризисом непоследовательных десталинизаторских усилий).
Если маркирующий "долгие 1970-е" дискурс наследования классике рассматривать в аспекте его воздействия на процессы самоидентификации авторов-"неопочвенников", то неизбежно встанет наивный вопрос: как ощущали себя в роли преемников классики художники, полагавшие, что они прорвались к культуре "из низов"? Признание Астафьева: "Меня тоже иногда называют учеником и преемником какого-нибудь классика… Но сам я никогда не осмеливался и не осмелюсь потревожить прах великих писателей…", на мой взгляд, вовсе не проявление деланной скромности, но косвенное свидетельство того, как трудно было освоиться с ролью преемника даже состоявшемуся автору (процитированное признание относится к 1974 году). Думается, присвоенный критикой "деревенщикам" статус наследников стимулировал у них – мучительно боровшегося со своей "непросвещенностью" Астафьева или сетовавшего на пробелы в образовании Василия Белова – серьезные внутренние усилия по самоидентификации "на фоне Пушкина". "За нашей спиной стоит такая блистательная литература, возвышаются горами такие титаны, – уверял Астафьев, – что каждый из нас, прежде чем отнять у них читателя хотя бы на день или час, обязан крепко подумать над тем, какие у него есть на это основания?"
Далее я сосредоточу внимание на образе классики, выстроенном "неопочвенническим" сообществом, и ее роли в формировании коллективной идентичности "деревенщиков". Такой подход оставляет за рамками исследования апробированную отечественным литературоведением проблематику: "традиции Толстого (Пушкина, Гоголя и др.) в творчестве Абрамова (Шукшина, Солоухина и др.)", которая обычно исследовалась компаративистски, в аспекте эволюции поэтики или преемственности "нравственно-философских исканий". Меня же в большей степени будет интересовать, как апелляции к русской классике, истолкование ее "идеологии", мотивов, приемов работали на самолегитимацию "неопочвенников", в чем заключалась специфика рецепции классики XIX века "деревенщиками" (конечно, при условии, что такая специфика вообще существовала). Сначала будет охарактеризована мотивная топика "неопочвеннической" критики и публицистики, сосредоточенных на осмыслении феномена классики и проблеме "преемственности", затем – варианты проблематизации "деревенщиками" опыта классической литературы.
Литературный канон и самолегитимация национально-консервативного сообщества в "долгие 1970-е"
"Деревенщики", на мой взгляд, не создали самостоятельного, легко вычленяемого дискурса о классике. Они много писали о ней, прежде всего в публицистических жанрах, доступные нам дневниковые и эпистолярные материалы также говорят о рефлексии "деревенщиками" как принципов классического письма, так и созданных в XIX веке и по-прежнему активно используемых моделей коммуникации "художник – власть", "художник – общественность". В основном суждения "деревенщиков" о классике варьировали широко распространенные в позднесоветском обществе традиционалистские культурные представления, которые включались в (квази)теоретические конструкции и энергично популяризовались критикой национально-консервативного лагеря. Впрочем, это не было всецело ее прерогативой, поскольку традиционалистское понимание роли классического искусства было, в общем и целом, массовым явлением. В его распространении нужно видеть результат не столько перекрестного влияния разных групп, сколько общности изначальных эпистемологических установок (они предопределили сходное понимание творческого субъекта, произведения, реальности и сферы вымысла, адресата, целей творчества и т. п.). Специфично устроенное позднесоветское литературное пространство также придавало прочность и популярность эстетическому традиционализму. Вместе с тем рассматривать рецепцию "деревенщиками" классики как нечто вторичное не стоит. Практики усвоения ими классического наследия и практики "отстранения" от него несли отпечаток социокультурной специфики данного сообщества, которую необходимо описать.
Выше уже говорилось, что "неопочвенники", в отличие от либерально настроенной интеллигенции и "ортодоксов", борьбу против "посягательств" на русскую классику XIX века – реальных или воображаемых, имевших место в прошлом или прогнозируемых – сделали центральным пунктом своей программы. Задним числом нельзя не отметить продуманности такого шага: поле литературной критики оказалось в позднесоветской культуре едва ли не главной публичной площадкой, где можно было, пусть завуалированно, обнаруживать свои политико-идеологические притязания. Это объясняет, почему национал-консерваторы и сами живо инициировали дискуссии о классическом наследии, и целенаправленно участвовали в дебатах, организуемых периодическими изданиями. Собственный образ классики они отстаивали в полемике с официальным литературоведением, руководствовавшимся принципами марксистско-ленинской эстетики, и сциентистски ориентированной структуралистской научной средой, а свои коллективные усилия фокусировали на трансформации закрепленного в советское время литературного канона. Последняя была не только целью, но способом легитимировать новую интеллектуальную группу, хотя, конечно, "неопочвенниками" не осознавалась в инструментальных категориях.