Дак откуда у меня хмурое надбровье?
От каких таких причин белые вихры?
Мне папаша подарил бычее здоровье
И в головушку вложил не "хухры-мухры".Начинал мытье мое с Сандуновских бань я, -
Вместе с потом выгонял злое недобро.
Годен – в смысле чистоты и образованья,
Тут и голос должен быть – чисто серебро.Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали,
Пел бы я про самое главное для всех,
Все б со мной здоровкались, все бы мне прощали,
Но не дал Бог голоса – нету, как на грех!Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали,
Да хотя бы самое главное и то!
И кричал со всхрипом я – люди не дышали,
И никто не морщился, право же, никто!От ко‹го› же сон такой, да вранье да хаянье!
Я всегда имел в виду мужиков, не дам.
Вы же слушали меня, затаив дыханье,
И теперь ханыжите, – только я не дам.Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши.
Отрубили голову – испугались вшей.
Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши,
И детишек не забыв вытолкать взашей.‹1976›
* * *
… Когда я óб стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль – чаю? Или – огненный напиток…
Чем учинять членовредительство себе -
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток".Он сказал мне: "Приляг,
Успокойся, не плачь!"
Он сказал: "Я не врач -
Я твой верный палач.
Уж не за полночь – за три, -
Давай отдохнем:
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем…"Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю,
Раз дело приняло подобный оборот?
"Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю!"Он попросил: "Не трожьте грязное белье,
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое:
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.Молчаливо, прости,
Счет веду головам.
Ваш удел – не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу -
Я смотрю делово:
Говори – что хочу,
Обзывай хоть кого…"Он был обсыпан белой перхотью как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
"Приговоренный обладает как никто
Свободой слова – то есть подлинной свободой".И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: "Как ведете вы себя на казни?"
И я ответил: "Вероятно, так себе…Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что когда я вишу -
Я ногами сучу.
Кстати, надо б сперва,
Чтоб у плахи мели, -
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли".Чай закипел, положен сахар по две ложки.
"Спасибо…" – "Что вы! Не извольте возражать
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать.
А грязи нет – у нас ковровые дорожки"."Ах, да неужто ли подобное возможно!"
От умиленья я всплакнул и лег ничком, -
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.Он шепнул: "Ни гугу!
Здесь кругом – стукачи.
Чем смогу – помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать, -
Чтобы казнь отдалить,
Буду дальше пытать".Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, -
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: "Остановись, мгновенье!"И можно музыку заказывать при этом -
Чтоб стоны с воплями остались на губах, -
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам.
Но есть в коллекции у них и Оффенбах."Будет больно – поплачь,
Если невмоготу", -
Намекнул мне палач.
"Хорошо, я учту".
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
"Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил".Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее карикатурой на топор.
"Как много миру дал голов французский двор!" -
И посочувствовал убитым гугенотам.Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно – кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично."Раньше, – он говорил, -
Я дровишки рубил, -
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил,
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант, -
А на этом посту -
Повернулось на лад".Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил – должно быть, для наглядности – рукой;
А в то же время знать не знал, кто он такой,
Невелико образованье палачово.Парок над чаем тонкой змейкой извивался.
Он дул на воду, грея руки о стекло, -
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках – особенно тепло.Мы гоняли чаи, -
Вдруг палач зарыдал:
Дескать, жертвы мои -
Все идут на скандал.
"Ах вы тяжкие дни,
Палачова стерня!
Ну за что же они
Ненавидят меня!"Он мне поведал назначенье инструментов, -
Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.
"Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.Бывает, только его в чувство приведешь,
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха -
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!Накричали речей
Мы за клан палачей,
Мы за всех палачей
Пили чай – чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул крича -
Я орал: "Кто посмел
Обижать палача!.."… Смежила веки мне предсмертная усталость,
Уже светало – наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло:
Такую ночь провел – не каждому досталось!Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго, чуднóго палача!1977
* * *
Упрямо я стремлюсь ко дну -
Дыханье рвется, давит уши…
Зачем иду на глубину -
Чем плохо было мне на суше?Там, на земле, – и стол, и дом,
Там – я и пел, и надрывался;
Я плавал все же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже, -
А я вплываю в мир иной:
Тем невозвратнее – чем ниже.Дышу я непривычно – ртом.
Среда бурлит – плевать на среду!
Я погружаюсь, и притом -
Быстрее, в пику Архимеду.Я потерял ориентир, -
Но вспомнил сказки, сны и мифы:
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.Коралловые города…
В них многорыбно, но – не шумно:
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло – хотя ни факелá,
Ни солнца
мглу не освещают!Все гениальное и не-
Допонятое – всплеск и шалость -
Спаслось и скрылось в глубине, -
Все, что гналось и запрещалось.Дай бог, я все же дотяну -
Не дам им долго залежаться! -
И я вгребаюсь в глубину,
И – все труднее погружаться.Под черепом – могильный звон,
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И глубина не принимает.Я снял с острогой карабин,
Но камень взял – не обессудьте, -
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.Я бросил нож – не нужен он:
Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, -
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги, -
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги.Нептун – ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямивши спины?
Затем – и это видит Бог, -
Чтоб взять каменья и дубины!Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных.
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!И я намеренно тону,
Зову: "Спасите наши души!"
И если я не дотяну -
Друзья мои, бегите с суши!Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу!Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу, -
И я – выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду!..Сомкните стройные ряды.
Покрепче закупорьте уши:
Ушел один – в том нет беды, -
Но я приду по ваши души!1977
* * *
Здравствуй, "Юность", это я,
Аня Чепурная, -
Я ровесница твоя,
То есть молодая.То есть, мама говорит,
Внука не желая:
Рано больно, дескать, стыд,
Будто не жила я.Моя мама – инвалид:
Получила травму, -
Потому благоволит
Больше к божью храму.Любит лазать по хорам,
Лаять тоже стала, -
Но она в науки храм
Тоже забегала.Не бросай читать письмо,
"Юность" дорогая!
Врач мамашу, если б смог,
Излечил от лая.Ты подумала, де, вот
Встанет спозаранка
И строчит, и шлет, и шлет
Письма, – хулиганка.Нет, я правда в первый раз -
О себе и Мите.
Слезы капают из глаз, -
Извините – будет грязь -
И письмо дочтите!Я ж живая – вот реву, -
Вам-то все – повтор, но
Я же грежу наяву:
Как дойдет письмо в Москву -
Станет мне просторно.А отца радикулит
Гнет горизонтально,
Он – военный инвалид.
Так что все нормально.