Первый был человеком лет около шестидесяти, среднего роста, в изношенном длиннополом платье неопределенного покроя, с суховатым, угловатым, плутоватым лицом, крошечными серыми глазами, беспрестанно мигающими, с утомляющею для взора беглостью движений, ужимок и гримас. Лицо его казалось обтянутым не человеческой кожей, а старым пожелтелым пергаментом, снятым с переплета запыленного фолианта. Лоск, распространенный по этому лицу без морщин, придавал ему сходство с древнею картиною, писанною на дереве масляными красками. Вообще если б господин в старомодном костюме не шевелился, то походил бы на портрет: так напоминал он любимые лица Рембрандта и его школы - скупых, алхимиков, антиквариев, астрологов, всех стариков, живущих особенною, тайною, фантастическою жизнью, имеющею свои условия, противоположные общечеловеческим.
Второй в длинном бархатном кафтане, с правильными и тонкими чертами, с выражением ума, пронырства и хитрости, по всему резко изобличал еврея; темно-рыжеватый цвет густых волос и бровей его не опровергал этого происхождения.
Ашиль и Пиэррина остановились в недоумении на пороге. Лоренцо, увидав Монроа, с распростертыми объятиями поспешил ему навстречу, - но присутствие сестры, казалось, его смутило.
- А, Пиэррина, ты еще внизу?.. Извини, что я тебя потревожил. Синьор, это сестра моя, синьора маркезина Форли! Вот, я должен показать… я привел сюда этих господ… они большие знатоки! желали посмотреть наши картины… Синьор вот из Венеции! - прибавил маркиз, указывая на гостя с пергаментовым лицом.
Монроа подошел ближе, старик обернулся и поклонился ему.
- А, синьор Сан-Квирико?.. Come sta?.. давно ли вы здесь?
- Вы знакомы? - спросил маркиз с замешательством. - Каким образом?
- Помилуйте, маркиз, разве можно побывать в Венеции и не познакомиться с одною из ее главных достопримечательностей, - с этим дивным собранием редкостей, картин и старых сокровищ, которое синьор Сан-Квирико так великолепно и художественно поместил в чудесном доме Собратства Сан-Теодоро?
- Ха, ха, ха!.. Много чести, много чести!.. Ваша милость слишком снисходительны! - возразил венецианец, нюхая табак из длинненькой бумажной табакерки и посмеиваясь странным смехом, более похожим на нервическую привычку, чем на выражение веселости или улыбки.
Маркиз перекачивался с ноги на ногу и казался озабоченным.
- Пиэррина, - сказал он, запинаясь, сестре, - уж ты нас извини, - а мы торопимся… Надо все осмотреть! Мы пойдем дальше… Любезный Монроа, я с вами запросто, - вы не взыщете, надеюсь?
- Как можно!.. прошу вас, маркиз, не беспокойтесь! Кстати, я уж к вам заходил, но вас никогда нельзя застать; вот и нынче, я тщетно простучался у вас с четверть часа.
- Я завтракал у приятеля, - поспешно возразил Лоренцо, уводя своих гостей.
Пиэррина и Ашиль взглянули друг на друга с недоумением.
- Что за люди? - сказала маркезина, сомнительно качая головой. - Кто этот Сан-Квирико? Вы его знаете, Монроа, - прошу вас, скажите мне правду.
- Меняла… антикварий… собиратель и продавец редкостей и картин. У него одно из любопытнейших древнехранилищ в Европе.
- То есть ростовщик и лихоимец!.. У нас это обыкновенно значит одно и то же!.. Он дает взаймы под залог нашим обедневшим вельможам, скупает задаром старый скарб после умирающих и продает все это втридорога вам, иностранцам. Монроа, мне страшно видеть здесь этого человека! Он, без сомнения, затевает что-нибудь против моего брата! А другой, - другой еврей: это тоже нехороший знак!
Ашиль находился в неловком положении; он сам подозревал что-то недоброе, он знал, что Сан-Квирико не мог приехать из Венеции без важной цели и значительного дела.
Он молчал…
- Друг мой, - сказала Пиэррина умоляющим голосом, - я вас прошу, разведайте, узнайте, что это значит! Если у брата опять дела, мы пропали… его дела всегда выходят новые долги!.. И когда у нас в каком-нибудь доме появятся эти менялы и жиды, - как зловещие птицы, они приносят за собою или разорение, или смерть!..
Маркезина была грустна и расстроена; Монроа, простясь с нею, побежал немедля к падрэ Джироламо.
Между тем, маркиз Лоренцо водил Сан-Квирико и Ионафана по всем комнатам и галереям палаццо Форли. Старик меняла поглядывал и посматривал на залы, стены, картины и украшения тем быстрым и опытным взором, которому нужно было только одно мгновение, чтобы приблизительно рассчитать, сколько она стоит в сущности, в чем ему обойдется и сколько он за нее может выручить в том или другом краю света. Видно, оборотливый ростовщик оставался доволен своими расчетами, и сухой смех нервически хрипел в его горле. Когда маркиз не мог их заметить, старик и жид значительно перемигивались за его спиною.
Дошедши до Бартоломмеевой картины "Святое семейство", Сан-Квирико невольно попятился назад, маленькие глаза его заблистали и запрыгали, он дернул Ионафана за рукав и спросил его отрывисто: "Она?"
Ионафан молча наклонил голову в знак подтверждения.
Маркиз искал на лице менялы выражения его мнения о лучшей картине своего музея.
- Ну, что ж! хорошая вещь!.. Да, в самом деле, хорошая!.. Мастерское произведение! Но у меня лучше есть, - поспешил прибавить сметливый знаток, чтоб не казаться слишком восхищенным. У меня один Бенвенуто Гарофало, который поменьше будет, но которого не отдам ни за что в мире, да, синьор! даже за самую дорогую картину, что в Ватикане стоит на почетном месте!.. Вот как, эччеленца!
Однако старая кровь охотника до картин заиграла на его засохшем сердце; он все ближе и ближе подходил к дивному созданию Бартоломмео, и судорожная дрожь и искра зависти в глазах изобличали восторг, который ему хотелось скрыть от молодого обладателя картины.
- Я за нее дал бы… десять тысяч лир!.. и три тысячи франческонов ,- сказал протяжно жид, поглядывая то на менялу, то на маркиза.
- Вы - может быть! а я - нет!.. - промолвил скороговоркою Сан-Квирико и пошел далее, будто не обращая особенного внимания на сокровище палаццо Форли.
- И маркиз, вероятно, сам ее не продает, - возразил еврей, - я ведь так только, примерно сказал…
- Я не продаю ни одной из своих картин, - отвечал Лоренцо, - я дорожу родовым имуществом моего дома, а этою картиною более, чем всем прочим… Обстоятельства могли меня принудить заложить на время мой палаццо, но продать - никогда! Ведь вы помните, синьор антикварий, что эта картина не пошла вам под залог и особенным условием исключена из списка всех прочих, данного вам мною в Венеции?
- Помню, помню, маркиз!.. да и на что мне ваша картина? Бог с ней!.. у меня своих много… Вот мой Гарофало и еще мой Леонардо да Винчи - они большие редкости, у меня одного в целой Италии только и можно их достать. В Англию покупали, для Швеции прислано было, - не уступил, самому жаль расстаться!.. Я старый человек, нет ни роду, ни племени, для кого мне деньги?.. Я не из барышей торгую, а все по охоте, по страсти… На себя станет, а умру - ничего с собою не понесу… картины же отдам в монастырь или в церковь, на поминовение грешной души, чтобы по мне вечно обедню служили!.. Не нужна она мне, ваша картина, а хороша, нечего таить!
Вошли в портретный архив.
- Эту галерею показываю я вам только, как гостю, - сказал Лоренцо:- все, что в ней находится тоже исключено из закладной - здесь только наши семейные бумаги, да портреты моих предков! - Они проходили уже мимо горбуна. - Пербакко! - вскричал меняла, вглядываясь попеременно в портрет и в Ионафана, - какое странное сходство!.. Не был бы ты еврей, друг Ионафан, я бы подумал, пожалуй, sto birbante (этот плут) и ты совершенно на одно лицо… оба не пригожи! che!.. Раздался нервический смех. Маркиз прервал его. - Синьор, - сказал он с недовольным видом, каково бы ни было лицо, изображенное в этой раме, прошу вас не забывать, что оно представляет члена моего семейства и потому здесь должно быть уважено! - О, per Dio, синьор маркиз, не извольте обижаться!.. Я не с тем намерением сказал! Господин прадед ваш не мог не броситься мне в глаза как типическое лицо… примерного, характеристического безобразия, а друг Ионафан принадлежит к такому же разряду лиц и…
- Довольно, синьор Сан-Квирико, довольно! - И маркиз хотел выйти из залы, но Ионафан его остановил.
- Эччеленца, на что вам эти кипы старых бумаг, которые только пылятся в шкафах и заводят вам мышей?.. Синьор Сан-Квирико иногда покупает и бумаги, на переварку… так если…
- Эти бумаги, - перебил маркиз, - либо родословные моего дома, либо акты рождений и кончин, свадебные договоры, купчие крепости на наши владения, летопись рода Форли; для меня они имеют цену, никому другому они не пригодятся, и синьор Сан-Квирико не может покупать воспоминания древнего дома, как тряпье, для произведения новой бумаги… Я уже сказал, что ничего из этой комнаты не отдам!
- О, синьор, я знаю, я убежден, что ваша эчнеленца не расстанется с этою рухлядью, да и зачем продавать такой хлам без цены?.. Но я только так молвил, в случае если когда-нибудь сиятельнейшему маркизу понадобится опростать эту комнату… так только, чтоб даром не пропало.
Ионафан не договорил. Они уже были на лестнице и, прощаясь с маркизом, меняла сказал ему, посмеиваясь: