- Разве ж я его не благодарю? говорил Василь Невольник, взглянув на Череваня. - Монахи звали меня в монастырь - я таки и грамотный себе немножко; казаки звали меня в Сечь - не год да и не два отамановал я над Каневским куренем, пока не попался в проклятую неволю, и все гірла знаю, как свои пять пальцев; но я ни туда, ни туда не захотел, а сказал: Нет, братцы, пойду служить тому, кто вызволил меня из бусурманской неволи; буду у него конюхом, буду у него последним грубником ; пускай знает, что такое блогодарность!
Черевань слушал его с видимым удовольствием. - Ка-зна-що ты городишь, бгатику! сказал он, однакож. - После Корсуни, Пилявцев и Збаража , мы червонцы приполами носили. Ну, сядем же, сядем, гости мои дорогие, да выпьем за здоровье пана Шрама.
И, выпивши, он опять обратился к своему доброму делу: - Что об этом толковать, бгатцы? Когда пришел ко мне Божий Человек, да спел свою песню про невольников, как они погибают там на галерах, да рассказал, что и Василь наш там же мучится, - так я готов был последнюю сорочку отдать на выкуп! ей Богу, бгатцы, так!
Но тут Шрам повел беседу о другом. Он обратился к Божьему Человеку:
- Ну, скажи ж мне, батько, - ты везде странствуешь - что слыхать у нас за Днепром?
- Слыхать такое, что лучше и не говорить: меж казаками никакого ладу: один направо, а другой налево.
- А старшина ж и гетман у вас на что?
- Старшины у нас много, да некого слушаться.
- Как некого? А Сомко?
- Что ж Сомко? Сомку тоже не дают гетманствовать.
- Как же это так?
- А так, что лукавый искусил на гетманство седого старика Васюту Нежинского. Много казаков и на его стороне, сильна его рука и в царском дворе - и там за него стараются. А Сомко, видите, не хочет никому придите поклонимся; надеется взять правдою свое. Вот, как не стало миру меж старшими головами, так и казаки пошли один против другого. Столкнутся где-нибудь в шинке или на дороге: "Чья сторона?" - "А ты чья?" - "Васютина." - "Убирайся ж к нечистому, боярский подножек!" - "Нет, убирайся ты, Переяславский крамарь!" Это, видите, против того, что у Сомка есть крамныя коморы в Переяславе. Вот и схватятся...
Слушая такой неутешительный рассказ, наш Шрам и голову повесил: стеснили ему сердце эти новости.
- Да постой же! сказал он, ведь Сомка ж избрали гетманом в Козельце?
- Избрали, и сам преосвященный Мефодий был там, и приводил казаков к присяге гетману Сомку; а после опять все расстроилось; а расстроилось, коли хочете знать, от Сомковой прямоты, а иные говорят - от скупости. Ну, я Сомка знаю не за скупого. Теперь-то он казну свою бережет крепко, только на добрые дела, на общую корысть, а не из скупости.
- Какое же кому дело до его казны? спросил угрюмо Шрам.
- А такое, как и до крамных комор. Зависть! Но тут вот откуда подул нехороший ветер. Отец Мефодий надеялся заработать у Сомка за казацкую присягу какую-нибудь сотню червоных на рясу, а Сомку и не в догад. Ну, оно и ничего бы, да тут Васюта Золотаренко подвернулся с искушением. Водился он в старые годы с Ляхами, звался у них паном Золотаревским, и научился всякому пронырству. Брякнул кисою перед владыкою; тот и смастерил какую-то грамоту в Москву , а тут и по гетманщине пустили говор, что Козелецкая рада незаконная. "Надобно, говорят, созвать новую, полную раду, на которой бы и войско Запорожское было, да избрать такого гетмана, которого бы все слушались." А то Васюта ищет себе гетманства и не слушается Сомка, а Запорожцы гетманом Бруховецкого зовут...
- Бруховецкого! вскрикнул Шрам. - А это что еще за проява ?
- Проява на весь свет, сущая сказка, да совершается перед глазами, так поневоле поверишь. Вы знаете Иванца?
- Еще бы не знать чуры Хмельницкого! отвечал за всех Шрам, который слушал рассказ Божьего Человека с нетерпением, и, казалось, пожирал слова его.
- Ну, слыхали вы и про то, что он поссорился с Сомком?
- Слыхали, да что в этом?
- Кажется, Сомко назвал Иванца свиньею, что ли? вмешался Черевань.
- Не свиньею, а собакою, да еще старою собакою, да еще не на самоте или там как-нибудь под веселый час, а перед всею генеральною старшиною, на домашней раде у молодого гетмана!
- Га-га га! засмеялся Черевань. Отвесил соли, нечего сказать!
- Отвесил соли, да себе в убыток.
- Как так?
- А так, что не следовало бы вельможному Сомку задевать Иванца. Иванец конечно был себе человек незнатный, да почетный. Служил он усердно батьку Богдану; на Дрижиполе даже спас его от верной смерти, сам попался в плен, и принял от неверных много муки. Может быть, и навеки там бы пропал, когда б старый Хмельницкий не выкупил дорогою ценою. В чести был у гетмана Иванец, но не брал от него ни золота, ни уряду . Простенькой, смирненькой был себе человечек, и незаметно совсем было его в доме. Ты б сказал - так себе служка; а посмотри, в каком почете у ясновельможного! Бывало, проживаю в гетманском дворе, так и слышу: "Иванец, друже мой верный!" отзывается бывало к нему покойный гетман, под веселый час, за чаркою. - "Держись, Юрусь, говорит, бывало, сыну; держись, Юрусь, Иванцовых советов, когда меня не будет на свете. Это верная душа, он тебя не обманет." Ну, Юрусь и держался его советов, и что, бывало, скажет Иванец, то уже свято. А Сомко, сами знаете, доводится дядя Юрусю; его мать была родная сестра Сомкова; ведь старый Хмель был в первый раз женат на Ганне Сомковне; так Сомку и не понравилось, что Иванец управляет его племянником. Раз трактовала о чем-то старшина у молодого гетмана, а Иванец, прислушавшись к их беседе, и болтнул что-то спроста. Ну, а вы знаете Сомка: вспыхнет, как порох. "Пане гетмане! говорит, старого пса непристойно бы мешать в нашу беседу." Вот как оно было, панове, коли хочете знать. Я сам случился на то время в гетманском будинке , и слышал все речи своими ушами. При мне же сделалась и тревога ночью, когда Сомко поймал Иванца с ножом в руке возле своей постели. Вот и судили его войсковою радою, и присудили отрубить голову. Оно бы так и было, панове, да Сомко выдумал ему хуже кару: посадить на свинью и провезти по всему Гадячу.
- Га-га-га! захохотал от всей души Черевань. Котузі по заслузі!
Но Шрам сказал мрачно: - Что об этом рассказывать? Все это мы давно слышали.
- А о том слышали, что сделал после Иванец?
- А что ж он, бгатику, сделал? спросил Черевань.
Если б я был на его месте, то, ей Богу, не знаю, что б я и делал после такого казуса! Как тебе кажется, Василь?
Василь Невольник покачал только головою.
- Вот что сделал Иванец: подружился с нечистым; давай деньги копить, давай всякому угождать, кланяться, давай просить у молодого гетмана почетного уряду. Вот и сделали его хорунжим; да как пошел Юрусь в монастырь, так Иванец - ведь у него были от скарбницы ключи - подчистил все сребро и золото, да на Запорожье. А там сыпнул деньгами, так Запорожцы за ним роем: "Иван Мартынович! Иван Мартынович!" А он ледачий со всеми братается, да обнимается...
- Ну, что же из этого? спросил нетерпеливый Шрам, между тем как его губы дрожали от какой-то страшной мысли.
- А вот что: Запорожцы так его полюбили, что созвали раду, да и бух Иванца кошевым!
- Как! Иванца кошевым отаманом!
- Нет, не Иванца, а Ивана Мартыновича. Теперь уже он Иван Мартынович Бруховецкий!
- Силы небесные! вскрикнул, схватившись за голову, Шрам. Так это его-то зовут Запорожцы гетманом?
- Его, пан-отче, его самого.
- Боже правый, Боже правый! отозвался сам к себе Василь Невольник. - Переведется же, видно, скоро совсем Запорожье, коли таких кошевых выбирают!
А Черевань от удивления смеялся так же, как и от радости. - Га-га-га! вот, бгатцы, диковинка, так, так! и во сне никому такое диво не снилось!