- Да вот оставили на моих руках своего товарища. Заболел у них один куренной атаман. "Излечи нам, батько, этого казака, так мы тебе поможем вызволить из неволи не одного невольника." Вот я и нянчусь с ним, как с ребенком: то играю ему на бандуре, то переменяю перевязку. Здобувся добре сиромаха! Тот самый, что схватился с твоим Петром.
- И тебе отогревать такую змею, Божий Человече! сказал Шрам.
- Для меня все вы равны, отвечал кобзарь. - Я в ваши драки не мешаюсь.
- Иродова душа! продолжал Шрам. - Чуть не спровадил на тот свет последнего моего сына!
- Ба! А где бишь теперь твой Петро?
- Тут со мною; бедный до сих пор еще не совсем оправился.
- Так это вы к Гвинтовке в гости!
- Кто к Гвинтовке, а я поеду прямо в Нежин к Васюте.
- Не застанешь ты Васюты в Нежине. Поехал, говорят, в Батурин на раду.
- На какую раду?
- Кто ж его знает, на какую? Верно, все о гетманстве хлопочет; так созвал еще в Батурине раду.
- Так и Гвинтовка там?
- Нет, видно, ему не нужно Гвинтовки для этого дела; а то почему бы ему не созвать рады в своем столечном городе? Да цур ему! Что нам об этом толковать! Прощай, пан-отче, не задерживай меня.
С этим словом, Божий Человек повернулся и побрел своей дорогой, напевая по прежнему:
- Восхвалю имя Бога моего с песнию и возвеличу его во хвалении...
Шрам догнал свой поезд уже возле ворот пана Гвинтовки, - пана совсем другой руки, нежели Черевань. Это тотчас видно было по необыкновенной высоте его ворот (высокие ворота означали тогда, по обычаю польскому, шляхетство хозяина), а еще больше по архитектуре его дома, состроенного на польский образец, с двухярусными крышами и высокими рундуками. Посреди двора стоял столб, и в столбе вправлены были железные, медные и серебряные кольца для привязывания лошадей. Гость-простолюдин должен был привязывать к железному кольцу; кто немного повыше - к медному, а кто еще выше - к серебряному. Все это отзывалось спесью панов польских, и не укрылось не только от глаз Шрама, но даже и Череванихи.
- Не даром у моего брата жинка княгиня, сказала она: у него и все не по нашему.
- Да, сказал Шрам, казаки наши, тягаючись с ляхами лет десять, порядочно таки пропитались лядским духом; а кто еще взял за себя польку, то и совсем ополячился.
Тут услышали они звуки рогов, и сквозь другие ворота взъехал на двор сам пан Гвинтовка, в сопровождении своих казаков-охотников, которые, кроме собак, вели за собою еще несколько пар быков.
- Охота! сказал Шрам; все это польские выдумки. Когда водились у нашего брата казака своры собак?
- Да и этого никогда не водилось, сказала Череваниха, чтоб на полеваньи ловили быков вместо дичины. - Привитай, брат, далеких и нежданных гостей! - закричала она к Гвинтовке своим звонким голосом.
- И жданных, и давно желанных, отвечал пан Гвинтовка, подъехавши к рыдвану. - Чолом, кохана сестро! чолом, любый зятю! Чолом, ясная панна-небого !.. Э! Да кто ж это с вами в поповской рясе? Неужели это пан Шрам?
- А кому ж была б нужда, сказал Шрам, ездить сюда из Паволочи? Вот и мой сын со мною!
- Ну, уже такой радости я совсем не ожидал! воскликнул Гвинтовка. - Княгиня! княгиня! закричал он, обращаясь к окнам своего дома, - выходи на рундук, погляди, каких Господь послал нам гостей!
Высокая, благородной наружности женщина показалась в дверях на этот зов. Она была бледна, но прекрасна, хотя первая молодость её уже прошла. Её украинский костюм как-то не согласовался ни с чертами её лица, ни с её поступью и движениями, и кто бы посмотрел на неё внимательнее, тот легко узнал бы в ней иную породу и иное племя.
- Княгиня моя! Золото мое! Привитай же моих гостей щирым словом и ласкою. Вот моя сестра, вот зять и племянница, а вот высокоповажный пан Шрам. Его все знают на Украине и в Польше.
Голос Гвинтовки был груб, но радостен; княгиня повиновалась ему, по-видимому, охотно, однакож в её поступи и в выражении лица, улыбающегося как-то неестественно, видно было чувство худо скрытого страха и глубокой горести. Гвинтовка взял её под руку и подвел к рыдвану. Навстречу ей вышла из своей колесницы Череваниха. С любопытством озирала она с головы до ног княгиню. Но когда они сблизились, Череваниха увидела, что княгиня совсем не ею занята: она вперила глаза во что-то другое с таким видом, как будто ей представилось какое-нибудь страшилище. "Рыдван! рыдван!" закричала она вдруг, как говорится, не своим голосом; колени её подогнулись, и она упала в обмороке.
Это смутило и гостей, и хозяина. Один Черевань сохранил спокойствие и, довольный тем, что знает причину неожиданности, сказал усмехаясь:
- Ге! Не дивуйтесь этому, бгатцы: рыдван этот взят под Зборовым, а в рыдване сидел князь с княжичем; князя погнали татаре в Крым, а княжича вражьи казаки, наскочивши, растоптали лошадьми.
Княгиню в это время подняли, и она, услышав, последние слова Череваня, протяжно и глубоко застонала.
- Вишь лядское отродье! сказал нежный её супруг. - Я думал, она совсем уже забыла прежнее, но, видно, волка сколько хочешь корми, он всё-таки в лес смотрит.
Га-га-га! - засмеялся на это Черевань. А я ж тебе говорил, бгате: "Эй не бери, бгат Матвей, нечестивой ляшк! Не будет тебе с нею добра!" Так что ж, коли тебе белое лицо да черные брови дороже щирой души украинской?
- Нехай ему цур, свате! сказал Гвинтовка, оставим это! Просим до господы , дорогие гости. Дайте я всех вас перецелую. - Вы, черти! Хамы негодные! обратился он к толпе своих охотников. Чего стоите оторопевши? Возьмите пани, да отнесите в будинок.
Потом он очень приветливо перецеловался с своими гостьми и повел их в светлицу.
- Скажи, Бога ради, спросил у него тогда Шрам, что это за дикие звери с рогами появились в нежинских лесах? Гонялись наши деды по низовым степям за белорогими сугаками, гонялись, если верить песням, и за золоторогими турами по днепровским дебрям, но таких тяжконогих оленей никогда еще не ловили.
- Не дивись этому, батько, отвечал Гвинтовка, иные теперь времена, иные обычаи. Сугаки да туры питались одною травою, а эти тяжконогие олени съедают сосны и дубы до самого корня.
- Га-га-га! засмеялся веселый Черевань. Это уже, бгатику, настоящая загадка!
- Глядите, сказал Гвинтовка, вон толпятся в воротах, поснимавши шапки, нежинские кожемяки, ткачи и дегтяри. Солнце как будто для того и спустилось к самому лесу, чтоб еще больше накрасить их толстые морды. Как они теперь смирны и покорны, когда у меня волы в дворе! А пойди, поговори с ними в магистрате, не задобривши сперва полковника! Там сейчас покажут они тебе какой-нибудь ветхий пергамин с висящею печатью.
- Да что ж тебе эти добрые люди сделали? спросил Шрам.
- Добрые! Нашел ты добрых! Скорей я назову добрым лысого дидька, нежели этих проклятых салогубов . Ты, видно, еще не знаешь, что эти добрые затевают с запорожскими гайдамаками на нас городовых казаков! Запорожцы теперь с нежинскими мещанами, как родные братья. Вражьи салогубы ни напитков, ни наедков, ничего для камышников не жалеют. Только и дела, что с ними бражничают. И такая завелась дерзость у вражьих мугирей, что едет знатный казак по улице, никто перед ним и шапки не снимает. А покажись в магистрат, так зараз достанут из-под кади заплесневелый шпаргал , да и суют в глаза старшине: вот, дескать, наше старосветское право! А кто их так расшевелил? все проклятые Низовцы!
- Постой, брат, сказал Шрам, а ты сам на чьей же стороне?
- Как на чьей? Разумеется на гетманской!
- А за чем же ты водишься с запорожцами?
- Я вожусь с запорожцами? Кто тебе это сказал?
- Кто б ни сказал, а есть слух, что ты пируешь с ними не хуже нежинских мещан.
- Плюнь ты, пан-отче, в глаза тому, кто тебе это скажет. Чтоб я, будучи паном на всю губу, не нашел себе лучшей компании, чем эти голыши, что ушли в Сечь, обокравши своих хозяев!.. Ну, так! Спасибо, пан-отче!
- Да, да! проговорил сквозь зубы Шрам, - вижу я, что ты пан на всю губу, хоть и не говори мне этого.
А Гвинтовка между тем в окно:
- А, вражьи мужвалы! С каким покорным видом подходят теперь к рундуку! Но я им покажу разницу между паном и хамом. Гей, сволочь! крикнул он своим слугам, не пускать ко мне этих длиннополых лычаков! Бейте их по затылку! гоните со двора батогами хамово племя.
- Кат знает что, бгать! сказал Черевань. Кто ж этак доброго человека гонит, как собаку, от порога?
А Шрам не вытерпел и прибавил:
- Так делали только польские паны да наши недоляшки, и мне кажется, что едва ли не ополячила тебя твоя княгиня.
- Как это так?