ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Всі покою щиро прагнуть,
Да не в один гуж всі тягнуть, -
Той направо, той наліво,
А все братья - то-то диво!
Эй, братиша, пора знати,
Що не всім нам пановати!
...................................
Сжалься, Боже Украіны,
Що не вкупі мае сыны!
Старинная песня.
Весело и грустно вспоминать нам тебя, старый наш дедушка Киев! Много раз покрывала тебя великая слава, а еще чаще сбирались над тобой со всех сторон бедствия. Сколько князей, сколько рыцарей и гетманов, сражаясь за тебя, обессмертили имена свои! и сколько пролито на твоих древних стогнах крови христианской! Не будем вспоминать о твоих Олегах, Святославах, Владимирах; не будем пересчитывать половецких набегов и опустошений. Ту славу и те бедствия заглушил в нашем народе татарский погром, когда безбожный Батый вломился в твои Золотые Ворота. Переполняют нашу душу горячими чувствами и недавние твои воспоминания - воспоминания о битвах за свободу нашей Церкви и национальности. Много наделала тебе бед, наш родной Киев, безумная уния! Она, вместо соединения церквей, воспламенила только страсти с обеих сторон и превратила святую ревность к вере в жестокий фанатизм. Униаты и католики обыкновенно наезжали с вооруженными людьми на монастыри и монастырские владения, выгоняли из них православных, грабили церковное имущество, уничтожали духовные школы. Православные, в свою очередь, пользовались счастливыми обстоятельствами для возвращения подобным же способом своей собственности. Все время проходило в битвах и тревогах, и киевские святыни, потерпевшие в старые годы от татар, не только не восстановлялись, а приходили еще в больший упадок.
Монах Киевопечерского монастыря, Афанасий Кальнофойский, описывая в своей "Тератургиме" тогдашний Киев, и упоминая о многих древних церквах, в одном месте говорит, что от такой-то церкви "остались едва стены, а развалины покрыты землею", в другом - что церковные здания лежат под буграми развалин и кажутся "погребенными навеки"; наконец, дошедший до конца старокиевской возвышенности, бросает грустный взгляд на Киевоподол, называя его "жалостным", и говорит, что он едва ли достоин имени Киева, "в котором, по его словам, некогда было церквей более 300 каменных, 100 деревянных, а ныне всех едва ли 13".
Украинская летопись также, в немногих словах, но живо, изображает нам плачевное состояние Киева около половины XVII века. "Пріиде же, говорит она, Хмельницкий в Киев, благодарение Богу воздавая, давшему ему победу, и, видевши красоту церквей божиих опустошенну и на землю поверженну, плакася."
После несчастной Берестечской битвы, Радзивил с своими литвинами излил всю свою месть на Киев: город был разграблен и выжжен без всякой пощады, а жители, спасшиеся от меча и пламени, сели на лодки, и ушли вниз по Днепру к Переяславу.
С того несчастного года прошло только двенадцать лет до описываемого мною времени, и следы пожара еще не исчезли. В строениях весьма часто чернели обгорелые бревна между свежими брусьями. Местами видны были обожженные сады и пустыри, с развалинами домов и с торчащими безобразною грудою печами.
Киев тогда немногим отличался от деревни - отличался только своими церквами и монастырями, деревянным замком на горе Киселевке и деревянными стенами вокруг города, с башнями и бойницами. Что же касается до устройства улиц, то они напоминали своим расположением течение извилистой реки. Линии их образовались случайно, а не по предначертанному плану. В иных местах улицы были очень тесны, в других расширялись на такое пространство, как далеко можно бросить рукою камень.
Выехав на один из таких пустырей, называвшихся майданами, богомольцы наши, к удивлению своему, увидели, что он весь загроможден возами, волами и лошадьми, как на ярмарке. Шрам послал сына вперед прочистить дорогу; но это не так-то легко было сделать. За возами, у дверей одной хаты, сидела толпа народу вокруг ковра, уставленного сулеями, кружками, чарками и разного рода посудою. Не трудно было догадаться, что хозяин той хаты дает открытый пир по какому-нибудь торжественному в семействе своем случаю. В те времена существовал обычай, по которому глава семейства, в изъявление своей радости о рождении сына или дочери, о богатом урожае и счастливом окончании уборки хлеба, или по какому-нибудь подобному случаю, расстилал у порога своей хаты скатерть или ковер, становил на нем разные кушанья и напитки, и приглашал выпить и закусить всякого, кто проходил или проезжал мимо.
Веселая компания, заграждавшая дорогу нашим богомольцам, состояла из одних мещан, что можно было видеть во-первых потому, что, кроме ножей у пояса, у них не было другого оружия: одни казаки и паны имели право ходить при сабле, мещанам же позволялось носить оружие только в дороге; во-вторых потому, что пояса их повязаны были по жупану, а кунтуши надеты были нараспашку: в то время одни казаки и паны опоясывались поясом по кунтушу; мещанин же не смел этого сделать, из опасения ссоры с каким-нибудь забиякою из другого сословия; наконец в-третьих потому, что в одеждах их не было красного цвету, составлявшего принадлежность высшего сословия: мещане носили тогда платья синих, зеленых и коричневых цветов, а больше всего лычаковые кунтуши и жупаны, почему казаки и паны прозвали мещан лычаками, а те их - кармазинами .
Петро сказал пирующим громкое приветствие, чтобы покрыть своим голосом их шумный говор, и, когда несколько голов оборотилось к нему, он адресовался к ним с такою речью:
- Пане хозяине, и вы, шановная громада, просит Паволочский Шрам пропуска через ваш табор.
При имени Шрама, известном каждому в Украине, несколько человек поднялось с любопытством на ноги; и хозяин, которого можно было узнать по тому, что он вместо жупана и кунтуша был только в синих китайчатых шароварах и в белой сорочке с красною лентою у воротника, сказал:
- Где ж тот Шрам? мы видим перед собою только разве десятую долю Шрама. - Он узнал Петра и отпустил ему насчет отца мещанскую похвальную прибаутку.
- Какую десятую! подхватили веселые гости, разве сотую!
- И сотой нет! кричали многие голоса. И из тысячи таких красных жупанов не сошьешь старого Шрама!
Все были довольны такою выходкою, как это видно было по смеху, пробежавшему в толпе.
В это время подъехал сам полковник-поп. Гости, едва завидели его седую бороду, тотчас вышли к нему навстречу, под предводительством хозяина, вооруженного большою сулеею и глиняным кубком.
- Вот он, наш старый Шрам! кричало несколько голосов, вот наш батько!
- Ге, Тарас! сказал Шрам, узнав в хозяине старого трубача охочекомонных казаков своих, по имени Тараса Сурмача, - против кого это ты заложил табор? Кажется ж тихо на Украине?
- Где тебе тихо, пане полковник! отвечал Тарас Сурмач. - Сегодня родился у меня такой рыцарь, что вся земля затряслась . Дал мне Бог сына, такого ж как и я Тараса. "Коли мышь головы не откусит", то и он будет по-батьковски трубить казакам на приступы, да и теперь уже трубит на всю хату!
- Пускай велик растет да счастлив будет, сказал Шрам.
- Чем же тебя потчевать, пане полковник, "ой чи медом, ой чи пивом, ой чи горілкою?"
- Ничем не потчивай меня, Тарас.
- Как-то ничем? Разве зарок положил? спросил с удивлением Сурмач.
- Не зарок, Тарас, а то, что, вступивши в Киев, всякому христианину должно сперва поклониться церквам божиим.
- Добродею мой любезный, говорил старый Сурмач, - коли б я знал, что такая мне будет на старости честь от полковника Шрама - враг меня побери, когда б я затрубил вам хоть на один приступ! Разве ж ты не рад моему Тараску, что не хочешь покропить его пеленок? Тебе видно все равно, вырастет ли из него добрый казак, или закорявеет, как жидовчá!
- Рад я ему от всей души, пошли ему Бог счастье и долю; но не та пора, чтоб пить.
- Для доброго дела всегда пора. Смотри, сколько возов стоит вокруг моей хаты! Никто не отцурался моей хлеба-соли. Иной на ярмарку ехал, иной в лес за лозою на огорожу, иной на мельницу с мешками; но когда нужно привитать нового человека, то пусть ярмаркует себе кто хочет, пусть свиньи лазят в огород, а жинка рвет на себе волосы: тут понужнее дело зашло; надо стараться, чтоб новому человеку не горько было на свете жить. А то скажет: "Вот у меня сякой такой батько был! поскупился отпраздновать, как следует, мои родины, а теперь и ешь хлеб пополам со слезами!"
- Образумься, ради Бога, Тарас! сказал Шрам, начинавший терять терпение. Пристало ли человеку, приехавши на поклонение святым угодникам...
- Да что ты, кум, возле него панькаешь? сказал Тарасу чей-то грубый голос. - Разве ты не знаешь, что все это значит? Это значит: знай наших! это значит - кармазины! вот что! это значит - наш брат им не компания! вот что!
- Чёрт возьми! вскричало еще несколько голосов, потому что пьяная чернь вспыхивает как порох от одной искры, - так мы тогда только компания кармазинам, когда нужно их выручать из лядского ярма?
- Хе! сказал хозяин. - Если так, то чего-ж нам возле них панькать?