- Ваш отец. И я, без сомнения, считал бы так же, будь я владетелем Пьевано. Конечно, кому-то, занимай он ваше положение, оно может показаться недостаточно высоким, особенно в сравнении с теми возможностями, которые могли бы перед вами открыться. Но в этой удовлетворенности малым - секрет вашего счастья.
- Вы полагаете, я счастлива? - промолвила она.
Он взглянул на нее, поймав себя на том, что, заинтересовавшись ее личными делами, может отклониться от цели. Но ему удалось преодолеть соблазн.
- Надо быть слепым, чтобы не видеть этого, - не допускающим возражений тоном произнес он и более мягко продолжил: - Хотя, говоря "вы", я подразумевал не только вас, но также и вашего отца. И оснований для этого достаточно. Прекрасное поместье, верные подданные, замок и все вспомогательные постройки рядом, словно под его крыльями, кроме, пожалуй, вон того павильона в саду, за оградой. - Он говорил лениво, ничем не показывая, что, наконец, подбирается к цели, которую не упускал из виду. - И это, - в раздумье продолжал он, - странное сооружение. Я не могу представить, для чего оно было построено.
В этой фразе звучал очевидный вопрос, и она не замедлила ответить на него:
- Это лепрозорий.
Пораженный Панталеоне инстинктивно отодвинулся от нее, и в его черных глазах мелькнул страх. Слово прозвучало настолько зловеще, что в его воображение и сразу же возник ужасный облик прокаженных.
- Лепрозорий?! - ошеломленно переспросил он.
Она объяснила:
- Когда мой отец был еще мальчишкой, во Флоренции свирепствовала черная оспа, и ее занесли сюда. Люди умирали, как мухи поздней осенью. Чтобы помочь им, мой дедушка приказал построить этот павильон и оградить его стенами. Здесь был святой монах-францисканец брат Кристоферо, который ухаживал за больными, а сам чудесным образом избежал заразы.
- И вы сохранили павильон как монумент в честь того жуткого события? - спросил он.
- Ну отчего же? Мы им пользуемся.
Он взглянул на нее, подняв брови и выражая этим недоверие.
- Не хотите ли вы сказать, что там живут? - чуть насмешливым тоном спросил он.
- Нет-нет, - проговорила она, - разумеется, нет.
Он лениво взглянул туда. Он почти не сомневался, что она лгала ему. Однако ему хотелось удостовериться в этом. Неожиданно он с испуганным восклицанием привстал, устремив взгляд в сторону огороженного участка.
- Что такое? - напряженным голосом спросила она, тронув его за рукав.
- Наверно… наверно, вы ошиблись, - произнес он. - Мне показалось, я заметил какое-то движение в тени.
- О, нет, это невозможно! Вы ошиблись! Там никого нет! - Ее голос дрожал от волнения.
Удовлетворенный тем, что вытянул из нее ответ на вопрос, который не задавал, он ловко поторопился успокоить ее.
- И впрямь нет, - сказал он, рассмеявшись над собой. - Теперь я вижу, меня обманула тень кривой оливы. - Он взглянул на нее, растянув в улыбке свои полные губы, и вздохнул. - Похоже, вы прогнали призрак этого монаха - как там его звали?
- Брата Кристоферо, - облегченно улыбаясь ему, ответила она и встала. - Синьор, идемте, для человека в вашем состоянии вы просидели здесь слишком долго.
- Да, пожалуй, - послушно ответил он, и в его словах было больше искренности, чем она могла предположить.
В самом деле, он уже узнал все, что хотел, и та внезапность, с которой она настаивала на его уходе, Лишь подтверждала его открытие. Теперь она собиралась увести его отсюда, чтобы он действительно не увидел чего-то лишнего, и Панталеоне с готовностью последовал за ней.
IV
Глупец никогда не сомневается в своих суждениях и не подвергает проверке добытые им сведения. Ухватившись за первый вариант решения задачи, он спешит действовать на его основе. Именно поэтому он и остается глупцом. Но истинно проницательный человек движется медленнее и осторожнее, пробуя почву под ногами перед каждым шагом, не доверяя своим выводам до тех пор, пока не исчерпает все источники, дополнительно подтверждающие их. Даже быстро придя к заключению, он постарается действовать, не торопясь, если только от него не потребуется безотлагательных действий.
Таков был Панталеоне. Он добавлял звено к звену, пока в его руках не оказалась цепь достаточно очевидных свидетельств, которая позволила ему сделать следующие выводы: во-первых, Маттео Орсини укрывается в Пьевано, и, во-вторых, его поместили в лепрозории, хотя на сей счет у Панталеоне оставались некоторые сомнения.
Опрометчивый человек собрал бы своих людей и немедленно обыскал это сооружение. Но Панталеоне не был опрометчив. Сначала он прикинул, чего будет стоить ошибка. Он допускал вероятность, что его добычи может и не оказаться в лепрозории. И в этом случае он оказался бы на месте игрока, который, сделав паузу на один бросок, увидел, что кости упали единицами вверх. Ему бы не хотелось очутиться в подобном положении, следствием которого явилось бы позорное изгнание и возвращение к своему господину с полным фиаско.
Поэтому Панталеоне выжидал, проводя время в праздности и пользусь гостеприимностью синьора Альмерико. По утрам кондотьер прогуливался в садах с монной Фульвией, в полдень он либо позволял Рафаэлю обучать его игре в шахматы, либо сам показывал этому золотоволосому мальчику, как пользоваться шпагой вместе с кинжалом и какими приемами легче всего умертвить противника, а по вечерам беседовал с хозяином, то есть слушал ученые рассуждения синьора Альмерико о жизни, почерпнутые в основном из Сенеки или Эпиктета.
Панталеоне, надо признаться, был несколько озадачен этими рассуждениями, быстро утомлявшими его. Человек его склада не мог найти ни малейшего смысла в аскетической философии стоика. Однако ему было любопытно, какое влияние эти учения оказали на хозяина замка и как тот, следуя указанным стоиками путем, пытался достичь уравновешенности духа. И хотя Панталеоне понимал смысл жизни совершенно иначе, он воздерживался от споров и изображал согласие, зная, что согласие с человеком - кратчайший путь к тому, чтобы завоевать его расположение.
Однако все его труды принесли слишком малое вознаграждение, и он не приобрел того доверия, на которое надеялся. Имя Маттео Орсини никогда не упоминалось в его присутствии, и когда однажды Панталеоне сам упомянул о нем, в пылких выражениях восхваляя его и сожалея по поводу его предполагаемой смерти, все сдержанно промолчали, давая понять, что не намерены посвящать его в свои секреты.
Так прошла неделя, в течение которой его миссия нисколько не продвинулась. Он начал испытывать беспокойство, чувствуя, что, если подобное бездействие продлится и дальше, он может сам допустить оплошность. И вот однажды ночью, направляясь в свою комнату в сопровождении Рафаэля, который стал его личным слугой и сейчас нес фонарь, он случайно сделал маленькое открытие.
Окна его комнаты выходили на широкий двор цитадели, и ничего другого из них увидеть было нельзя. Но по пути к ней проходили мимо окна галереи, выходящего на юго-запад, в сторону лепрозория. Безразлично взглянув в окно, он заметил пятнышко света, двигавшееся в темноте. Он остановился, разглядывая свет, яркую точку, а потом обратился к мальчику:
- Так поздно, а кто-то бродит в садах.
Рафаэль прижал лицо к стеклу, чтобы лучше всмотреться в темноту.
- Это, должно быть, Марио, - произнес он несколько секунд спустя. - Я видел его у двери, когда поднимался сюда.
- А какого черта он делает в саду в такой час? В это время года он вряд ли найдет улиток.
- В самом деле, - согласился озадаченный Рафаэль.
- A-а, ладно, - сказал Панталеоне, поняв, что тратит время, поскольку Рафаэлю нечего было выболтать ему. - Это не наше дело, - он зевнул. - Пошли, малыш, или я усну там, где стою.
На следующий день он приступил к выполнению своего хитроумного плана, который тщательно обдумал ночью.
У Панталеоне был крошечный, не больше вишни, золотой шарик с ароматическими веществами, который он носил на шее на тонкой золотой цепочке. В третьем часу ночи, когда завершался ужин и наступало время отправляться спать - именно в эту пору прошлой ночью в саду виднелся таинственный свет, - он с испуганными восклицаниями вскочил на ноги.
- Мой шарик! - завопил он. - Я потерял его!
Синьор Альмерико успокаивающе улыбнулся и процитировал из сочинения какого-то философа-стоика:
- "В этой жизни, мой друг, мы никогда ничего не теряем. Иногда мы лишь кое-что возвращаем себе". Вот самая подходящая точка зрения. К чему тогда беспокоиться о шарике, о безделушке, цена которой не более дуката?
- Стал бы я беспокоиться, если бы речь шла только об этом? - с горячностью воскликнул он. - Это был мой талисман, который вручила мне моя набожная матушка. Ради нее я храню его, как святыню. Я скорее расстанусь со всем, что имею, чем с ним.
Монна Фульвия, восхищаясь его сыновней любовью, сказала, что это меняет дело, и даже ее отец ничего более не добавил.
- Дайте мне подумать, дайте подумать, - сказал Панталеоне и принялся теребить пальцами свой выбритый подбородок, словно пытаясь что-то вспомнить. - Этим утром я гулял в саду, и он был со мной, когда я выходил туда. Да! - он ударил кулаком по раскрытой руке. - Это было в саду! Наверняка я потерял его в саду! - И, не спрашивая разрешения у хозяина, он повернулся к пажу: - Неси фонарь, Рафаэль.
- Не лучше ли подождать до утра? - удивился синьор Альмерико.
- Синьор, синьор, - в отчаянии взмолился Панталеоне, - я не успокоюсь, я не смогу спать, не будучи уверенным, найдется он или нет, и если надо, я буду искать всю ночь.