- Это я знаю, - перебил Юлиус. - Фредерика мне говорила. Однако скажи, ты разве не предупредил бы меня?
Самуил хорошо знал своего друга, и тон, каким был задан этот вопрос, подсказал ему, как на него ответить.
- Взял ли бы я на себя подобное в известном роде предательство? Сомневаюсь, - заявил он. - Согласно моим убеждениям, благо человечества стоит больше, чем жизнь отдельного человека, кем бы он ни был. Ради тебя я способен рискнуть головой, но не делом карбонариев. Каким бы храбрым, честным и сильным я тебя ни считал, но, открыв тебе, в какой ты находишься опасности, я бы все же боялся, что подвергаю тебя искушению спастись любой ценой.
- Что ж, ты судишь по-мужски, - отвечал Юлиус, - и я первый готов тебя за это одобрить. Но будь покоен и не сердись на Фредерику, что она меня предостерегла - она не связана никакими клятвами. Ее поступок не ставит карбонариев под удар, будь уверен в этом, как и в том, что мне нет надобности никого выдавать, чтобы выпутаться из этого дела. У меня есть средство обезопасить себя так, что ни один волос не упадет с головы ни единого из твоих братьев. Ты можешь поблагодарить Фредерику, ни о чем не тревожась.
- В добрый час! - протянул Самуил задумчиво. - А теперь поговорим об Олимпии. Она уехала? Ты виделся с нею?
Юлиус притворился, будто не расслышал вопроса.
- Но какого ангела ты прятал от нас! - вновь заговорил он. - Если бы ты знал, до чего твоя Фредерика добра и прелестна! Что за сокровище простодушия, фации, красоты!
- Ты находишь? - произнес Самуил странным тоном.
- Среди каких райских кущ мог ты, о демон, повстречать подобное создание? - продолжал Юлиус. - Час назад я поверил в родство душ так, как никогда прежде. Мне кажется, что Фредерика для меня отнюдь не первая встречная. Не знаю, что это - воспоминание или, быть может, предчувствие, - но только ее лицо, звук голоса, все в ней вдруг пробудило в моем сердце чувства, которые я считал умершими.
- Как ты воспылал! - заметил Самуил, который весьма вдумчиво прислушивался к словам собеседника. - Ты говоришь, словно влюбленный!
- Влюбленный? - Юлиус покачал головой. - Ты же знаешь, это мне больше не по возрасту, да и не по тому характеру, что выработала у меня жизнь. Те времена ушли. Но есть ведь и другие вещи, кроме любви. Существует особенная симпатия - глубокая, интимная, исполненная преданности. Из всех женщин, кого я знаю, Фредерика именно та, кто более всех отвечает этой моей жажде привязанности… как бы сказать?., отеческой… этой потребности, еще живущей в душе, где любовь навек угасла.
- Еще недавно предметом подобных чувств была Олимпия, - напомнил Самуил. - О переменчивая натура! Флюгер твоего сердца чутко поворачивается при любом дуновении ветерка.
- Нет, - возразил Юлиус, - с Олимпией было совсем другое. Прежде всего, в Олимпии я всегда любил лишь воспоминание об умершей, тень, призрак.
- А как быть с принцессой? В ней тоже есть некое сходство, внушающее тебе обожание?
- О! - поморщился Юлиус. - Лучше не упоминай при мне об этих ложных прихотях, которые порой пробуждаются, когда истинная страсть спит. Я ведь уже говорил тебе, что, кроме Христианы, никого больше не любил. Что до принцессы, то я порвал с ней сегодня утром. А Олимпия - ее больше нет в Париже.
- Уехала! - вскричал Самуил. - И ты позволил ей уехать?
- Хватит об этом, прошу тебя, - промолвил Юлиус, побледнев. - В эту минуту Олимпия уже катит к Венеции. Что ж, я не побегу вслед за ней!.. А ты о чем задумался, Самуил? У тебя вид заговорщика, замышляющего убийство тирана.
- Давай вернемся к Фредерике, - отвечал Самуил, не выходя из своего рассеянно-озабоченного состояния.
- Постой-ка, - удержал его Юлиус.
Граф фон Эбербах подошел к эбеновому шкафчику, украшенному чудесной резьбой, открыл его и вынул из ящичка, запертого на замочек с секретом, дивное ожерелье из натурального жемчуга.
- Теперь идем, - сказал он.
Они вошли в салон. Юлиус приблизился к Фредерике.
- Мадемуазель, - произнес он, - вот колье, имеющее для меня особую ценность, ибо оно принадлежало моей матери, и его носила моя жена. Я бы вручил его своей дочери, если бы Господь даровал мне ее. Вы отнеслись ко мне с такой дочерней заботой и преданностью, что я прошу у вас позволения подарить это колье вам. Пусть оно станет вашим свадебным украшением.
Эти последние слова заставили Фредерику слегка покраснеть, и в ее глазах промелькнула печальная улыбка.
Поначалу она хотела отказаться от подарка.
- Я до глубины души тронута вашей добротой, господин граф, - сказала она, - но я слишком бедна для того, чтобы носить такие дорогие украшения.
Юлиус очень мило настаивал, умолял:
- Ну же, Самуил, проси вместе со мной, скажи мадемуазель, что по сравнению с ее лицом это колье еще покажется бедноватым.
- Фредерика действительно не права, нельзя отказываться после того, что ты ей сказал, - вмешался Самуил. - Так получается, что она не колье отвергает, а отца.
- Хотите стать моей дочерью? - повторил Юлиус.
- О, спасибо! Я согласна! - прошептала Фредерика, принимая колье.
- Это я, я должен благодарить вас! - вскричал восхищенный Юлиус. - Но раз уж вы сейчас благосклонно расположены к моим просьбам, есть еще одна милость - о ней я хочу вас попросить. Пожалуйста, не будем сегодня расставаться. Этим утром я жестоко страдал. Давайте же, по крайней мере, закончим вместе, в радости и веселье, этот день, что начинался так мрачно и в таком одиночестве.
- Согласен, - кивнул Самуил.
- Ты истинный друг! - продолжал Юлиус. - Если бы не вы, я даже не знаю, что бы со мной сталось. Когда мадемуазель Фредерика пришла сюда, я был в состоянии такой подавленности и бессилия, в какое никогда еще не впадал. Мне действительно очень важно не остаться сегодня одному. Сейчас как раз время обеда. Пообедайте со мной по-семейному.
- Все будет так, как тебе угодно, - отвечал Самуил.
- Спасибо.
Юлиус позвонил и отдал распоряжения слугам. Через четверть часа явился лакей, чтобы возвестить его превосходительству, что кушать подано, и все направились в столовую.
Юлиус был весел, но ел мало. Ночь, проведенная на собрании венты, отъезд Олимпии, разрыв с принцессой, неожиданное появление в его жизни Фредерики - слишком много потрясений для одного дня: его изнуренной усталостью натуре трудно было вынести все это. Он выглядел слабым, утомленным. Фредерика приняла на себя заботы о нем поистине как дочь: беспокоилась о его самочувствии, побуждала есть больше, втягивала его в разговор, и Юлиус, чтобы ей угодить, старался через силу шутить и улыбаться.
Однако все эти попытки еще больше обессиливали его, и с каждой минутой он ощущал себя все более разбитым и потухшим.
Что касается Лотарио, он менее, чем кто-либо другой, мог внести оживление в их трапезу. Из речей, что звучали за столом, он ничего не воспринимал: он слышал лишь те слова, что сказала ему Фредерика в те минуты, когда они остались одни. Она не сможет принадлежать ему! Она связана с другим! С кем?
Все эти мысли горестно теснились в его мозгу, и юноша сидел, неподвижно уставившись мрачным, безнадежным взором в свою тарелку, к которой он даже не притронулся.
Один только Самуил был говорлив, оживлен и ел с аппетитом. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что за его видимым воодушевлением скрывается что-то странное, какая-то мрачная тайная решимость. По временам он устремлял на Юлиуса и Фредерику взгляд, полный то ли му́ки, то ли угрозы.
К концу обеда Юлиус, отчасти с помощью усилия воли, отчасти же благодаря выпитому вину, слегка ожил. К его бледным щекам прилила кровь, глаза заблестели. Он стал говорить обо всем вперемешку - о дипломатии, о венском дворе, об их с Самуилом отрочестве и об их проделках университетских времен.
Он говорил с лихорадочной живостью, похоже обеспокоившей Самуила больше, чем его прежняя апатия.
Самуил поглядывал на то, как пылают скулы Юлиуса, и хмурил брови.
По счастью, трапеза подошла к концу.
Все поднялись из-за стола, и граф фон Эбербах предложил Фредерике руку, чтобы отвести ее в гостиную. Но едва они переступили порог, Фредерика вдруг почувствовала, что рука графа напряглась и рванулась прочь из ее руки.
Юлиус поднес ладонь ко лбу, бормоча:
- Ох, мне дурно, очень дурно.
И прежде, чем его успели поддержать, он рухнул навзничь.
Самуил и Лотарио бросились к нему.
На шум сбежались слуги.
- Скорее! - закричал Самуил. - Это апоплексический удар. Нельзя терять ни минуты. Отнесем его на кровать.
Лотарио и Самуил сами взяли его на руки и отнесли в спальню.
Самуил говорил, что нужно делать, распоряжался, разрывался на части. Прежде чем успели вызвать врача, он взял на себя смелость пустить в ход самые сильные средства, и час спустя сознание мало-помалу стало возвращаться к Юлиусу.
Когда больной открыл глаза, первое, что он сделал, - стал искать взглядом кого-то, сейчас, видимо, отсутствующего в комнате.
Самуил его тотчас понял:
- Ты ищешь Фредерику, не так ли? - спросил он.
Едва заметным знаком Юлиус дал понять, что да.
- Сходите за ней в гостиную, - велел Самуил лакею.
Вбежала Фредерика.
- Спасен! - сказал ей Самуил.
- Ах! Господь внял моей мольбе! - вскричала Фредерика.
- Так вы молились за меня? - проговорил Юлиус слабым протяжным голосом.
- О да, молилась от всего сердца!
- Что ж! Вы все меня спасли: вы - молитвой, ты, Самуил, средствами своей науки, а ты, Лотарио, своими заботами. Я всех вас благодарю.
- Не разговаривай так много! - сказал Самуил.