- Он не сказал, надолго ли?
- Сказал, что вернется не раньше вечера.
- Отлично. Возьмите вашу накидку, прошу вас: нам тоже надо будет кое-куда съездить.
XX
ОДИНОЧЕСТВО
Подобно всем людям, которых изнурило существование, полное наслаждений или трудов, Юлиус обретал малую толику сил и способности действовать лишь к вечеру и в ночные часы, после долгого приноравливания к утомительному течению жизни. По утрам же, пробуждаясь от тяжелого, беспокойного сна, он чувствовал себя усталым, подавленным, разбитым.
Именно в таком состоянии он проснулся и на следующий день после представления "Немой" и собрания венты. Он раз двадцать перевернулся в постели с боку на бок, пытаясь снова уснуть, раздраженный, взвинченный и вместе с тем вялый, томимый нерешительностью.
Солнечный свет, пробивавшийся сквозь плотно закрытые шторы, внушал ему отвращение, и, чувствуя, что пора снова возвращаться к этой опостылевшей жизни, он не мог сдержать едкой досады.
На маленьком столике подле его кровати стоял хрустальный флакон. Он достал из него три-четыре фосфорные пилюли и проглотил их, чтобы взбодриться. В таких дозах это укрепляющее средство становилось смертельным!
Самуил, уступив его мольбам, изготовил для него эти пилюли, но рекомендовал ни в коем случае не принимать более одной за раз, причем с длительными промежутками.
Но Юлиус, мало дороживший своей жизнью, глотал их почти ежедневно, потом стал удваивать, утраивать дозу, лишь бы воздействие фосфора не ослабевало.
Вместе с физическими силами к нему вернулись и силы душевные. Через минуту после того как пилюли были проглочены, граф фон Эбербах почувствовал себя почти живым.
Граф позвонил, и пришел лакей, чтобы помочь ему одеться. Он велел лакею, чтобы тот побрил его, уже второпях закончил свой туалет, приказал подать экипаж и везти его на остров Сен-Луи, к Олимпии.
Было не более девяти часов утра.
В дороге его кровь быстрее побежала по жилам, благодаря отчасти фосфору, отчасти дорожной тряске. Он вдруг ощутил, как в нем просыпается чуть ли не вся прежняя любовь к Олимпии - этому живому портрету Христианы.
"Да, клянусь Небесами, - думал он, - для меня было бы истинным несчастьем, если бы Олимпия уехала. Мне кажется, что тогда последний остаток моей души покинет меня. Божественная искра Христианы погаснет навек. Ба! Я сущий простофиля, если мог поверить, что Олимпия способна всерьез помышлять об отъезде. Это все Самуил: он говорил мне об этом, чтобы поддразнить и взбодрить меня. Если подобная мысль и появилась у нее на миг, с зарей она рассеялась без следа вместе с ночными грезами. Сейчас я застану ее врасплох, и она будет ломать голову, с какой стати я ее беспокою в столь ранний час".
Подъезжая к особняку певицы, он заметил карету, стоявшую у подъезда. Но, охваченный тревогой, он не заметил другого экипажа, стоявшего чуть поодаль с наглухо закрытыми шторами.
Ревность вонзила свои клыки в его сердце.
- Вот оно что! - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Как бы не вышло, что я застану ее врасплох куда более неприятным образом, чем мог предположить! Похоже, она принимает более ранних визитеров, чем я.
Он вошел во двор и поднялся наверх, не сказав привратнику ни слова.
Дверь прихожей была открыта настежь. Там он обнаружил лорда Драммонда, разговаривающего с доверенным слугой певицы.
- А что, синьора Олимпия еще не принимает? - спросил Юлиус.
- Она уехала, - вздохнул лорд Драммонд.
- Уехала! - вскрикнул Юлиус.
- Этой ночью в четыре часа, - уточнил слуга.
- Более чем огорчительно, - прибавил лорд Драммонд. - А вот записка, она ее оставила нам обоим, на ваше и мое имя.
И он протянул Юлиусу распечатанное письмо.
- Я расстался с синьорой тотчас после спектакля, - продолжал лорд Драммонд, - и успокаивал себя надеждой, что мне удалось убедить ее не покидать Парижа. Тем не менее сегодня утром я, беспокоясь, примчался сюда, опередил вас на несколько минут и нашел эту записку, которую и позволил себе распечатать. Читайте.
И Юлиус прочел:
"Отправляюсь в Венецию, и очень надолго. Кто любит меня, последует за мною.
Олимпия".
- Если это испытание, - сказал лорд Драммонд, - я хотел бы выдержать его с честью. Я покидаю вас, господин граф, и предупреждаю, что без промедления велю подавать лошадей. Прибыв в Венецию, Олимпия найдет меня уже там. Вы не едете со мной?
- Я посол в Париже, а не в Венеции, - заявил Юлиус, бледный и мрачный.
- Это справедливо. В таком случае прощайте.
- Доброго пути!
Они обменялись рукопожатиями, и лорд Драммонд удалился.
Юлиус вложил в руку лакея свой кошелек и сказал:
- Я бы хотел осмотреть покои.
- Как будет угодно вашему превосходительству, - отвечал слуга.
Юлиус торопливо обошел все комнаты, заваленные вещами, то уложенными, то брошенными куда попало, и заставленные передвинутой мебелью. Сомнений более не оставалось: Олимпия действительно уехала!
Сердце Юлиуса сжала смертельная тоска, и он торопливо бросился прочь из этих покоев, полных, если так можно выразиться, отсутствием Олимпии.
Внизу уже не было экипажа лорда Драммонда, там осталась одна карета Юлиуса. Он сел в нее, бросив выездному лакею:
- Домой!
Лошади пустились в галоп. Карета, стоявшая неподалеку, последовала за экипажем Юлиуса.
Отправиться вслед за Олимпией! В первые мучительные минуты у Юлиуса было возникла такая мысль. Но как это возможно? Пост посла удерживал его в Париже. А впрочем, даже если бы ему удалось вернуть эту женщину, чего ради? Он - и актриса, причудливая, своевольная, влюбленная в одно лишь искусство! Конечно, она не любила его. Да и он сам, так ли уж он уверен, что любит ее?..
Однако, сколько бы граф ни предавался подобным рассуждениям, он все же чувствовал: в сердце у него что-то надломилось. Уехав, эта женщина отняла у него еще одну частицу жизни. Что ж, тем лучше! Он сожалел лишь о том, что она не отняла всю его жизнь без остатка.
Карета остановилась у подъезда посольского особняка, но Юлиус из нее не вышел. Он приказал лакею:
- Сходите узнайте, у себя ли Лотарио.
Но племянника дома не оказалось.
- В таком случае скажите кучеру, чтобы вез меня к принцессе.
Экипаж, что следовал за каретой Юлиуса, остановился, а потом снова тронулся в путь одновременно с ней. Через две минуты он снова остановился.
Олимпия, сидевшая в нем вместе с Гамбой, бросилась к окну, наполовину отодвинула штору, закрывающую окно, и ясно увидела, как Юлиус вышел из кареты у подъезда особняка принцессы.
Резко откинувшись назад, Олимпия прошептала с горькой усмешкой:
- Это все, что мне требовалось увидеть! У него есть чем утешиться! Гамба, можешь сказать кучеру, чтобы поворачивал назад и ехал к заставе Трона: там нас ждет почтовая карета.
- Значит, мы точно уезжаем? - возликовал Гамба.
- Да.
Цыган совсем было собрался перекувырнуться через голову от радости.
Но он остановился, увидев, что по бледным щекам Олимпии медленно сползают две слезы.
Он передал вознице приказ, и тот, ни минуты не медля, исполнил его.
А в это самое время слуги принцессы встречали Юлиуса с удивленными и смущенными физиономиями, словно посетителя, которого они не рассчитывали здесь увидеть.
Его ввели в гостиную. Там он прождал около получаса.
Наконец появилась принцесса, облаченная в пеньюар, угрюмая и раздраженная, как будто ее оторвали от важного дела.
Она едва соблаговолила предложить Юлиусу сесть.
- Вы заняты? - спросил он.
- Нет, - промолвила она, однако весь ее вид говорил о противном. - Но кто же ходит по гостям в десять-одиннадцать часов утра?
- Вы были не одна? - уточнил он.
- Возможно, - отрезала она холодно и вдруг резко спросила: - А как поживает синьора Олимпия?
- Она уехала в Венецию сегодня утром, - сказал Юлиус. - Я только что от нее, но никого там не застал.
- Ах, так вы от нее! - язвительно вскричала принцесса. - И коль скоро вы никого не застали, вы явились сюда. Значит, мне следует благодарить эту певичку за ее отъезд, которому я обязана вашим визитом. Право, вы слишком любезны, одаривая меня тем, что не пришлось по вкусу вашим актрисам.
- Прошу прощения! Мне больно… я не понимаю, в чем причина такого приема, за что вы так сердитесь на меня, - пробормотал Юлиус, заранее утомленный бурной сценой, ибо предвидел ее.
- Вы не понимаете? А между тем все так ясно. Помните, что было вчера? Сначала вы назначаете мне свидание в Опере. Потом собираетесь уйти оттуда в то самое мгновение, когда я туда вхожу. Я чуть ли не силой удерживаю вас, но через четверть часа вы меня все же покидаете под тем предлогом, что вам необходимо составить компанию кому-то из ваших приятелей. Сегодня утром первой персоной, с которой вы спешите увидеться, оказывается эта певица. Прошу вас поверить, что я еще не пала настолько низко, чтобы со мной можно было обходиться подобным образом. Если вы не можете уделить мне иного времени, кроме тех крох, какие вам оставляют ваши друзья и ваши певички, лучше сохраните эти немногие часы для кого-нибудь другого.
- Это разрыв? - спросил Юлиус, вставая.
- Понимайте это так, как вам угодно, - отвечала принцесса, также поднимаясь с места.