- Вы соблаговолите предложить мне руку, чтобы проводить до кареты?
- Как? Вы хотите уехать, не дослушав до конца? - удивился англичанин.
- Да, мне это надоело. И потом, я себя чувствую немного усталой.
- Едемте, - сказал лорд Драммонд.
От Самуила не ускользнуло волнение Олимпии. Он бросился было к ней.
Но она уже была на лестнице, шла под руку с лордом Драммондом - торопливо, чуть ли не спасаясь бегством.
Увидев рядом с ней англичанина, Самуил не осмелился задержать ее, заговорить с ней. Однако следом за ними шел Гамба, к нему-то он и обратился:
- Синьоре нездоровится?
- О нет, синьор, - весело отозвался Гамба, - совсем наоборот! Она никогда не чувствовала себя лучше, потому что, когда лорд Драммонд на минуточку вышел, чтобы принести ее манто, она мне сказала: "Гамба, уложи за ночь наши вещи - завтра на рассвете мы едем в Венецию".
И Гамба степенно удалился, Самуил же остался стоять как громом пораженный.
"Ах ты, черт возьми! - говорил он себе. - За каким дьяволом мне теперь тащиться с ним на эту венту?
XV
ОБЩЕСТВО КАРБОНАРИЕВ
Покидая Оперу в одиночестве, Самуил Гельб всерьез спрашивал себя, стоило ли посещать эту венту, не лучше ли было бы совсем не ходить туда.
Какой в этом теперь смысл? Есть куда более неотложные заботы. Непредвиденное известие, которое мимоходом сообщил ему этот дурень Гамба, спутало и нарушило все его планы.
Сейчас всего важнее было не Юлиуса взбодрить, а не упустить Олимпию.
Но как удержать ее? Горечь, с которой певица говорила о принцессе, волнение, которого она не сумела скрыть при виде царственной любовницы Юлиуса, входящей в посольскую ложу, и главное, ее решение сейчас же уехать в Венецию, все доказывало Самуилу справедливость его догадки: да, она любит графа фон Эбербаха.
Нет сомнения, что, если бы Юлиус поспешил к ней, он смог бы убедить ее остаться. Но каким образом добиться от Юлиуса с его вялым безразличием, чтобы он, не медля ни минуты, помчался к Олимпии? И откуда у него возьмется жар души, необходимый, чтобы помешать ей уехать?
Тем не менее Самуил решил попытаться и направился туда, где они с Юлиусом обычно встречались и где было условлено встретиться сегодня - на Новый мост, у начала улицы Дофина.
Явившись туда, он и в самом деле нашел там Юлиуса: тот ждал его.
- Опаздываешь, - сказал ему Юлиус. - Я успел проводить принцессу, а прибыл сюда первым.
- Но я шел пешком, а ты ехал в карете, - напомнил Самуил.
- Ну же, - продолжил граф фон Эбербах, - в путь! Веди меня в венту!
- В путь! - откликнулся Самуил. - Но поведу я тебя совсем в иное место.
- Куда же еще?
- К Олимпии.
- Ах, ты опять за свое! - воскликнул Юлиус, раздраженно пожимая плечами.
- Возможно, это в последний раз, - произнес Самуил.
- Как так? Что ты хочешь сказать? - заметно удивился Юлиус.
- Я хочу сказать, - продолжал Самуил, - что, если ты не увидишь синьору Олимпию сегодня вечером, ты, вероятно, не увидишь ее никогда.
- Объяснись.
- Завтра утром она уезжает в Венецию.
- Ба! Да этого быть не может.
- Напротив: не может быть ничего другого. Разве я не говорил тебе сегодня в фойе Оперы, что она тебя любит и ревнует? А через пять минут ты являешься на публике об руку с принцессой! Олимпия слишком горда, чтобы безропотно наблюдать твои галантные похождения. Она покидает тебя ради искусства - соперника, который, не в пример тебе, не отвечает ей безразличием. Она уступает тебя твоей принцессе и возвращается к своей музыке.
- Так она в самом деле меня любит? - пробормотал Юлиус, при всей своей пресыщенности не в силах подавить приятного самолюбивого волнения.
Мысль об этом согрела и немного оживила его.
- Но я же не знаю, смогу ли теперь без нее обойтись! - добавил он. - Я привык бывать у нее, видеть ее. Я не хочу, чтобы она уезжала. Ты прав, поспешим к ней.
- Поспешим, - повторил Самуил.
- Однако постой, - продолжал Юлиус, спохватываясь и приостановившись. - Я ведь тебя знаю: ты, наверное, говоришь мне это, просто чтобы затащить меня к ней. Сознайся же, это с твоей стороны просто шутка или уловка. Она вовсе и не думает уезжать. Это неправда, я угадал?
- Даю тебе слово, - отвечал Самуил мрачно, - что она приняла решение отправиться в путь завтра на рассвете.
- Кто тебе это сказал?
- Гамба. Она просила его за ночь приготовить все к отъезду.
- Гамба! Да он же сумасшедший, этот отъезд - его навязчивая идея. Может быть, она и сказала что-нибудь подобное, но так, впустую, она тотчас же и передумает. То была всего лишь минута женской досады. Держу пари, что завтра мы обнаружим ее на прежнем месте, у себя в особняке.
- Не думаю, - отвечал Самуил очень серьезно.
- Ба! Да ты сам увидишь.
- Сомневаюсь.
- Что ж! Помимо всего прочего, я хочу испытать судьбу, - заявил Юлиус. - Если она и уедет, я все равно останусь в выигрыше. Это будет даже двойной выигрыш: во-первых, я узнаю, действительно ли она любит меня, во-вторых, люблю ли я ее. А в ожидании этих открытий пойдем развлечемся на заседании венты.
- Жестокое развлечение, - заметил Самуил. - Пока ты отдаешься на волю своей прихоти, эта женщина вынуждена страдать по твоей вине, а ведь утешить ее только в твоих силах.
- Ты еще будешь читать мне мораль! - вскричал Юлиус.
"А и верно, я становлюсь нелепым", - подумал Самуил.
И, резко меняя тон, он спросил:
- Так ты твердо решил отправиться на это сборище?
- Более чем твердо.
- В таком случае ступай туда один. А я вернусь к себе в Менильмонтан.
- Зачем?
- Чтобы лечь спать, черт возьми! По-моему, сейчас самое время вздремнуть.
- Хорошо, - заявил Юлиус. - Ты меня представил венте, потом вторично сопровождал меня туда. Теперь я уже вполне могу отправиться туда один. Доброй ночи.
Но он не успел сделать и двух шагов, как Самуил сказал себе:
"Только этого не хватало! Болван прет напролом и способен не ко времени выдать себя. Я вовсе не прочь, чтобы он себя скомпрометировал, но только так и до такой степени, как это нужно мне. Хорошенькое дело! Теперь еще приходится его оберегать!"
- Да постой же, подожди меня! - крикнул он, догоняя Юлиуса.
- А, так ты идешь? - сказал тот.
- Раз ты не хочешь пойти со мной, приходится мне с тобой идти.
- В добрый час! Однако поспешим, а то из-за всех этих проволочек мы потеряли много времени и придем, когда все уже закончится. Было бы досадно: они такие забавные, эти либералы!
И они двинулись в путь, Юлиус торопился, Самуил был угрюм.
Во времена, когда происходила эта история, обществу карбонариев было далеко до той силы и воодушевления, которых оно достигало в первые годы Реставрации.
Зародившись в дни вторжения на землю Франции войск иностранной коалиции и окрепнув, когда мученичество на Святой Елене увеличило популярность императора и тем самым чрезвычайно оживило во многих умах идеи противостояния власти Бурбонов, движение карбонариев с невероятной быстротой распространялось из одного конца страны в другой.
Верховная вента под председательством генерала Лафайета обосновалась в Париже, и появление бесчисленных отдельных вент во множестве других городов с блеском доказывало симпатию общественного мнения к карбонариям. Залогом мощи и безопасности этой обширной организации было то, что, действуя вместе под руководством высшей венты, отдельные венты не имели никакой связи одна с другой и не знали друг друга. Любому карбонарию, принадлежавшему к какой-либо венте, под страхом смерти запрещалось внедряться в другую. Таким образом, полиция могла выследить одну, две, четыре, десять вент, но не наложить руку на организацию в целом. Она была в безопасности до тех пор, пока тайна верховной венты оставалась нераскрытой.
Вместе с тем, стремясь облегчить сообщение между разрозненными сообществами, заговорщики учредили центральные венты. Каждая из отдельных вент выбирала туда своего представителя. Двадцать представителей составляли центральную венту, которая в свою очередь выдвигала своего представителя для связи с высшей вентой.
Приемы в карбонарии обходились без фантастических атрибутов, приписываемых им склонными к злостным преувеличениям противниками всякого вольномыслия. Все россказни насчет масок и кинжалов - чистейшая выдумка. Прием в венту, напротив, происходил как нельзя более просто, по рекомендации одного или нескольких ее членов, в первом попавшемся месте и без малейшей торжественности.
Принимаемый всего лишь клялся хранить молчание относительно самого существования общества и его действий, не оставлять ни малейшего письменного свидетельства об этом, ни строки, ни страницы, даже не переписывать ни единого пункта устава - залогом тому была его честь и честь собрата, который его рекомендовал, а также страшная кара, что полагалась за нарушение этой клятвы.
В наши дни было бы весьма любопытно разыскать следы этих карбонариев, приоткрыть их имена. Список их заключал бы в себе множество людей, занимавших в последнее время видные места в политике и государственном управлении.