Послы поспешили в Карфаген с этой новостью, обогнав по пути римские суда с двумя консульскими армиями. Карфагенский совет одобрил решение послов, но ответ претора вызвал тревогу. Ведь ничего не говорилось о городе Карфагене, а лишь о государственном и частном имуществе. И мало ли какие еще требования смогут выставить консулы. И все же по жребию был составлен список заложников. Таково было решение совета, принятое после долгих колебаний и споров. Перед лицом войны победила покорность.
Следующим утром на набережной торговой гавани слышались исступленные вопли. Матери метались по берегу. Они хватали за руки матросов, протягивали кульки со сладостями, упрашивали пустить на корабль. Они раздирали ярко накрашенными ногтями щеки, рвали на себе богатую одежду. Окружив кормчего, которому было поручено доставить детей в Лилибей, они кричали ему:
– Пожиратель детей! Отдай моего мальчика!
Кормчий закрывал уши ладонями.
– Да замолчите же вы! – старался он перекричать женщин. – Детей отдали ваши мужья. Что вы хотите от меня?
С помощью матросов ему удалось вырваться из рук обезумевших женщин.
На борту корабля, медленно отчаливавшего от мола, кормчий сказал своему помощнику:
– Жаль, что у меня нет черных парусов.
– Черных парусов? – удивился помощник.
– Один эллин рассказывал: когда афиняне посылали своих юношей и девушек на съедение критскому чудовищу Минотавру, они снаряжали корабль с черным парусом.
Внезапно помощник схватил кормчего за плечо и крикнул:
– Смотри!
За кораблем плыла женщина, одна из матерей. Ее силы явно были на исходе. На мгновение она остановилась, протягивая руки, и снова поплыла. Ветер надул паруса. Корабль вышел из гавани, а женщина все плыла, словно надеялась его догнать.
Когда юные заложники были доставлены консулу, он передал новое требование: сдать оружие и вывести из гавани военные корабли.
Из города потянулись нескончаемые ряды подвод и повозок, нагруженных мечами, дротиками, копьями, щитами, частями катапульт. Из гавани вывели корабли и на рейде их подожгли. Флот горел на глазах у карфагенян. Это должно было, по расчету римлян, сломить их дух.
На следующее утро, после того как было увезено оружие и флот превращен в пепел, консул вызвал к себе в Уттику десять советников, чтобы передать новые распоряжения.
Урок ненависти
Андриск и Николай шагали по набережной Остии мимо стоявших на приколе кораблей. Останавливаясь, они смеялись и, перебросившись несколькими фразами, шли дальше. Со стороны их можно было принять за эллинских торговцев, успешно завершивших сделку и поэтому находившихся в приподнятом настроении.
– Я знал, что не возникнет сомнений! – воскликнул Николай.
Андриск расхохотался.
– А какое было важное лицо у этого претора. Представляю, как оно вытянется, когда он узнает правду.
– Это будет нескоро. Филарха доставят в тюрьму, пригласят секретаря и переводчика.
– А если бы он знал эллинский? – спросил Андриск.
– Ничего бы не изменилось, государь, – отозвался Николай. – Ведь царское письмо было в наших руках.
Для любого здравомыслящего человека сдача Филарха ромеям показалась бы ребячеством. Он не стал бы рисковать и выбросил бы царского секретаря за борт или высадил бы его на каком-нибудь пустынном берегу. Но прием, оказанный Лаодикой, чудесное спасение, наконец встреча со старым моряком, признавшим его сыном Персея, показали Андриску благоволение Фортуны, и он смело пошел на риск. К тому же Андриск надеялся еще на одну ее милость: в Остии он мог встретить отца. Конечно, пришлось бы отослать Николая и объяснить отцу, к чему он стремится. Отец бы понял. О встрече с Элией Андриск не думал, хотя не было дня, когда бы он ни вспоминал о ней. Ведь он обещал ей стать царем и встретиться с нею как царь.
– Государь! – послышался испуганный возглас Николая.
Андриск повернул голову.
Моряк с ужасом смотрел на огромный корабль, стоявший на якорях в полустадии от берега.
– Это наша "Артемида"! – выдохнул он. – Смотри, как величаво вознеслась корма, выставляя изгиб своей золотой шеи. Как могуча эта мачта! Но я не вижу рей и парусов!
– Да, это она, – задумчиво проговорил Андриск, словно погружаясь в невеселые воспоминания. – Но на носу нет Артемиды…
– И палубы пусты, – продолжал Николай. – А в тот день, когда я, будучи помощником кормчего, принимал твоего отца со свитой, все матросы в нарядных одеждах выстроились на верхней палубе. Я дал знак. Музыканты поднесли к губам флейты. Какой это был праздник!
– Смотри! Видишь там двух легионеров, – вскрикнул Андриск. – Они тащат мальчишку. Он упирается. Негодяи! Они ударили его по голове.
– Да, да! Он кричит!
На крик из зарешеченных люков высунулись руки. Огромный корабль, казавшийся пустым, заполнился звуками, плачем, рыданиями.
– О боги! – воскликнул Николай. – Что они сделали с нашей "Артемидой"?!
– Я думаю, что они превратили ее в тюрьму, – предположил Андриск.
– Видимо, ты прав, государь. Но кто эти несчастные узники, которым, может быть, никогда не придется ощутить под стопой твердую землю? Наверное, такие же дети, как тот мальчик, которого тащили легионеры?
– Сейчас я узнаю.
Андриск отошел на несколько шагов, и перебросившись несколькими фразами со стоявшим сзади них ромеем, вернулся.
– Это юные карфагенские заложники. Три дня назад их доставили сюда из Лилибея. А еще раньше в Африку отплыли корабли с легионами.
Потрясенные виденным, они долгое время шли молча. Каждый думал о своем. "Рим объявил Карфагену войну, – думал Андриск. – Сейчас самое удачное время для моего выступления. Надо торопиться".
– Хорошо, что мы здесь побывали! – сказал Николай. – Такое надо было увидеть самим.
– Ты прав, – согласился Андриск. – Фортуна привела нас в Остию, чтобы преподать еще один урок ненависти.
На распутье
В доме Эмилия Павла царила суматоха. Переписчики книг под наблюдением Исомаха собирали и увязывали вещи Полибия. Сам Полибий, уединившись в таблине, просматривал свитки. Буквы прыгали перед глазами. Через несколько дней отъезд, ждали, пока соберутся в Рим оставшиеся в живых ахейцы. За это время надо успеть сделать выписки. Кто знает, как сложится судьба? Найдутся ли в Ахайе необходимые книги и будет ли время их читать? А ведь историю не оборвешь на полуслове. Главные мысли не высказаны…
Полибий потянулся к каламосу. "Главные мысли" – так назвал Эпикур одно из своих сочинений, в котором объединил разрозненные заметки. Но история – это связь времен, последовательный ряд событий, происшедших в круге земель. Историк – в прокрустовом ложе пространства и времени, и свои главные мысли он может высказать попутно при объяснении причин событий и рассказе о царях, полководцах, политических деятелях…
Отворилась дверь, и на пороге возник Менилл, пышащий здоровьем и источающий благовония.
– Боги мои! – воскликнул Полибий, бросаясь к другу. – Что нового в твоей благословенной Александрии?
– В Александрии все по-старому, – отвечал кариец. – Так же сияет Фаросский маяк, и на его свет, как бабочки, слетаются крылатые корабли. Ученые составляют каталоги книг и высматривают в ночном небе неизвестные нашему миру созвездия. Имеется лишь одна новость, и она привела меня в Рим. Пришел к тебе за советом.
– Слушаю тебя.
– Мой повелитель решил жениться…
– И он послал тебя испросить согласия сената, – усмехнулся Полибий.
– Ты шутник. Пока еще до этого не дошло! Птолемей, наконец, сделал выбор. С тех пор, как прошел слух о странной смерти Семпрония Гракха, царь бредит Корнелией. Разумеется, у него есть и политические расчеты. Но правда ли, она хороша?
Полибий удивленно вскинул брови.
– Хороша? Нет, прекрасна. И к тому же на редкость умна и образованна. Правда, если Птолемей рассчитывает на приданое, то он прогадал. У Корнелии нет ничего за душой, кроме триумфов ее отца.
– О каком приданом ты говоришь! – выкрикнул Менилл. – Мой повелитель так богат, что может не думать о таких мелочах.
– И все же ему не видать Корнелии, как своих ушей! – жестко проговорил Полибий.
– Почему ты так в этом уверен? Какую женщину не прельстит царская корона! К тому же мне известно, что у нее есть сыновья. После смерти Птолемея они станут царями.
– Постарайся понять, Менилл, – сказал Полибий мягко. – Корнелию нельзя сравнивать с другими женщинами, как ее отца – с другими ромейскими политиками. Слава Корнелии такова, что еще при жизни о ней рассказывают небылицы.
– Так это неправда, будто в ее дом заползли две змеи, и Гракх убил самца, потому что жрец, к которому обратились, предсказал, что смерть самца принесет гибель хозяину дома, а самки – его жене?
– Разумеется, выдумка! Но правда то, что Корнелия – единственная женщина, ради которой можно пожертвовать жизнью.
– И все-таки мне придется выполнять поручение, – сказал Менилл. – Но что мы все о делах! Расскажи о себе. Ты что, меняешь дом?
– Жизнь! – сказал Полибий. – Нас отпускают в Ахайю.
– Но я не чувствую в твоем голосе радости!
– А чему радоваться! Если бы раньше отпустили… Ведь нас уже в Ахайе похоронили и чтут как мучеников. А поймут ли нас, когда мы вернемся? Не знаю…
– Как это все печально, – сказал Менилл. – Может, и впрямь лучше не ехать… Давай ко мне в Александрию. Мой дом будет твоим домом. Ты сможешь заниматься в лучшей библиотеке мира и кормиться в Мусейоне за царский счет.
– Благодарю тебя, мой друг. Но завтра я вместе со всеми плыву в Ахайю.