Через тернии к звездам
Улица поднималась в гору. Полибий знал, что вскоре будет перекресток, а после него – спуск. Дом Сульпиция Гала – слева.
Этой встречи захотел сам Сульпиций. Раб, которого он прислал, объяснил, как быстрее дойти, указал час визита, а также передал просьбу сохранить приглашение в тайне. "И зачем я понадобился Сульпицию? – недоумевал Полибий. – Не хочет ли он сообщить какие-нибудь благоприятные для ахейцев новости? Или просто хочет познакомиться? Ведь человеку, занимающемуся астрономией, не так легко найти в Риме собеседника".
Так он шел, почти бежал, теряясь в догадках. Огромный зал. Полки с книгами. Рядом – сфера. Хозяин дома выходит из-за стола ему навстречу. На высокий лоб ниспадают седые волосы. В карих глазах светится ум.
Они садятся друг против друга. Первые слова приветствия. Сульпиций говорит по-эллински, как эллин.
– Я призвал тебя, чтобы поблагодарить за оказанную помощь.
Полибий вскинул брови.
– Не удивляйся! – продолжал Сульпиций. – Речь идет о побеге Деметрия, который ты устроил. Могу сообщить, что Деметрий достиг Антиохии и занял престол. Его послы везут в дар Юпитеру Капитолийскому золотой венок в 10 тысяч фунтов и убийцу Гнея Октавия. Тебя это радует?
– Но… – смутился Полибий.
Сульпиций Гал поднял ладонь.
– Я догадываюсь о твоих мыслях. Разумеется, ты горд, что, будучи изгнанником, без всякой поддержки, решил судьбу великой державы, вернув ей законного царя. Но тебя пугает, что я, сенатор, знаю о твоем участии в этом деле. Ведь так?
Полибий утвердительно кивнул.
– Не волнуйся. После посещения Сирии у меня самого возникла мысль дать Деметрию тот же совет. Я сделал бы это, если б не был сенатором. Ты словно прочел мои мысли. С замиранием сердца следил я за подготовкой побега.
– Хорошо, что я об этом не догадывался, – вставил Полибий, – а то быть бы Деметрию и сейчас в Риме.
– В том, что твоя тайна стала мне известна, виноваты другие. Что ты скажешь о людях, теряющих такие письма?
Он перевернул лежавший перед ним листок, и Полибий тотчас узнал свою печать.
Взяв письмо, консул разорвал его на мелкие клочки.
– Не исключено, – продолжал он, глядя в глаза Полибию, – что тобою руководило не только желание проверить свои силы, которым нет сейчас применения, но и надежда на возможную помощь из Сирии. Должен тебя разочаровать. Головы у царей устроены по-иному, чем у нас, смертных. Они помнят обиды, но забывают благодеяния. За примерами ходить не надо. В Сирии Деметрий уже успел убить своего братца Антиоха и его воспитателя Лисия. Своего наставника Диодора он прогнал, – хорошо еще, что не казнил! Думаешь, Деметрий помнит о тебе?
Полибий отрицательно помотал головой.
– Поговорим о другом! – произнес сенатор, благоговейно касаясь пальцами сферы. – Тебя, наверное, заинтересует, что до меня этой сферой владел Архимед и что она – дело его рук и ума.
– Как же она оказалась у тебя?! – воскликнул Полибий.
– Не удивляйся! Под командованием Марцелла, осаждавшего Сиракузы, были не только убийцы Архимеда, но и его почитатели. Им не удалось спасти жизнь великого ученого, но они сделали все, чтобы сохранить его творения. Эту сферу вместе с сочинениями Архимеда привез в Рим мой отец. Он был квестором Марцелла. С детства я познаю мудрость Архимеда и стараюсь продвинуться в астрономии.
– Но как же ты сочетаешь астрономию со службой государству?
– Я вижу, ты знаком с учением Эпикура, – сказал хозяин. – Ты имеешь в виду его наставление: "Мудрец не должен заниматься политикой". Доживи Эпикур до времени Ганнибала, он мог бы добавить: "Судьба Архимеда – пример того, что ожидает мудреца, вникающего в государственные дела". Но зато противник Эпикура Зенон, окажись он долговечнее, ответил бы: "Нет! Архимед погиб потому, что слишком поздно занялся государственной деятельностью. Если бы он сочетал занятия геометрией с политикой, Сиракузы не втянулись бы в пагубную войну с Римом". И мне кажется, прав Зенон.
– Я тоже согласен с Зеноном, – продолжил Полибий. – Ученый, будь он астрономом или историком, прежде всего гражданин, а следовательно и политик.
– Но ведь Зенон говорил о гражданине ойкумены, о космополите, а не о гражданстве в том смысле, которое вкладывал в это слово Аристотель.
– Во времена Аристотеля возникла всемирная держава Александра, но она оказалась недолговечной. Другое дело – Рим. Он объединил весь Запад и часть Востока. Пройдет немного времени – Пергам, Сирия и Египет тоже станут римскими владениями, и тогда слово "римский гражданин" приобретет смысл "гражданин ойкумены"… В своей истории я стараюсь показать, что…
В глазах Сульпиция блеснул огонек.
– Ты избрал трудный путь, Полибий, мне остается тебе пожелать: через тернии к звездам!
Возвращаясь домой, Полибий пытался осмыслить встречу с астрономом в тоге: "Моя помощь Деметрию осталась безнаказанной. Но окончилась провалом моя попытка доказать самому себе и поколению отчаявшихся, что я что-то разумею в политике. Полагая, что действую в интересах Ахайи, я действовал в интересах Рима. Не потому ли Сульпиций назвал мой путь трудным?"
В Брундизии
Корабль, на котором должен был отплыть Андриск, стоял под погрузкой, и у юноши оставалось время, чтобы пройтись по городу, о котором он много слышал.
Эпирские купцы испокон веков привозили сюда свои товары, и по их рассказам, брундизийцы отличались редким гостеприимством. И отсюда же на кораблях переправилось ромейское войско, превратившее Эпир в пустыню.
Едва Андриск прошел два десятка шагов, как столкнулся лицом к лицу с Теренцием.
– Как хорошо, что и в чужом городе можно встретить старого знакомого! – воскликнул карфагенянин. – А где Макк и Доссен?
– Наш театр распался, – сказал Андриск. – Я по поручению патрона направляюсь в Пергам.
Он назвал этот город наугад, не желая посвящать Теренция в свои планы.
– А я в Афины, – отозвался Теренций. – Меня охватило непонятное отчаяние, и я почувствовал, что больше не могу оставаться в Риме. Я не помню своей родины, я вырос в Италии, и все же я чужестранец. Все здесь мне чужое.
– Мне тоже, – вздохнул Андриск.
– Тогда ты меня поймешь. Может быть, в Афинах я почувствую себя по-настоящему свободным. Окунусь в толчею древнего и великого города, вдохну воздух, которым дышал Менандр. Когда же приду в себя, поеду в Карфаген, поищу родителей.
– Все эти годы я искал отца и уже отчаялся его найти, – сказал Андриск. – А ведь он где-то в Италии.
– Да, – подхватил Теренций. – Рабство наложило невидимые клейма на наши души. И как ни стараются те, которым мы дороги, не напоминать нам о нашем прошлом, разве его можно забыть? Кажется, в этом истинная причина моего бегства.
– Почему ты называешь это бегством? Ведь ты волен распоряжаться своей судьбой.
Теренций задумался.
– Видишь ли, – сказал он доверительно. – В Риме остались мои знатные покровители. Это милые, прекрасно образованные юноши, сделавшие все, чтобы мои комедии имели успех. Я им многим обязан. Но надоело чувствовать себя бедным родственником. Я хочу быть свободным. Я не смог бы объяснить им всего, что говорю тебе. Я уехал, не простившись. Даже не написав письма. Но я оставил им свою комедию "Братья", – кажется, это лучшее из написанного мною.
– Понимаю тебя. У каждого человека порой возникает неодолимое желание начать новую жизнь. Сознаюсь, я тоже нахожусь на таком перепутье: я надеюсь создать свой театр и уже выбрал для себя коронную роль. Какую? Не спрашивай меня. Скажи, когда отправляется твой корабль?
– Завтра утром, – ответил Теренций.
– А мой – через два дня. Желаю тебе, Теренций, счастливого плавания, новых друзей и новых зрителей.
– А тебе, Андриск, удачи в твоей коронной роли, какой бы она ни была.
Не зная, как убить время, Андриск стал наблюдать за судном, подошедшим к молу. Это был "торговец", как называли в Эпире круглые грузовые суда в отличие от длинных военных. В трюме "торговца" его самого привезли в Италию.
Один из матросов спрыгнул на берег и прикрепил к каменному столбику брошенный с борта канат. Спустили лестницу. К ней подошли два легионера с обнаженными мечами. "Сейчас выведут рабов, – подумал Андриск. – Вот и они!"
Те двое, которых Андриск принял за рабов, были в цепях. Один грязный, обросший волосами, словно его год не касались ножницы, другой – подтянутый, опрятно одетый, с бледным выразительным лицом. Спустившись на берег, звероподобный узник стал мычать что-то невразумительное. Взгляд его блуждал.
Другой крикнул:
– Смотрите на меня! Я – Лептин!
Имя это не говорило Андриску ни о чем, как и десятку неведомо откуда подошедших брундизийцев.
– Да, я Лептин, убивший Октавия и спасший честь Сирии. Не давайте становиться себе на горло! Действуйте как я! А Деметрий – пес, вскормленный ромеями, будь он проклят!
Андриск почувствовал прикосновение к своему плечу и обернулся.
Это был ромей.
– Ты должен знать греческий, – сказал он по-латыни. – О чем он?
Андриск подумал, что не следует распространяться и ответил коротко:
– Он назвал свое имя. Его зовут Лептином. Он гордится тем, что совершил.
– А что он такое сделал?
Андриск пожал плечами:
– Он сказал что-то непонятное.
Оставшись один и стараясь вникнуть в смысл только что им увиденного и услышанного, юноша вспомнил слова Блоссия: "В мире нет ничего случайного". – "Значит, – думал он, – судьба, направив меня в Брундизий и столкнув сначала с Теренцием, а затем с этими узниками, хотела о чем-то предупредить? О чем?"