- Он не знает, что я отрублю ему другую руку и засуну ее в его задницу, - сказал я по-английски.
- Только в том случае, если я тебя не опережу, - огрызнулся Веохстан.
Торгильс толкнул парня вперед и пригрозил скормить его язык воронам.
- Куда нас ведут, Ворон? - тихим жалобным голосом проскулил монах.
Но я сам этого не знал, поэтому промолчал. Единственным ответом, который получил маленький человечек, стал толчок в спину древком копья от Торлейка.
День обещал быть теплым. Лес начинал редеть, и я наконец увидел солнце над цветущими деревьями. Бледно-золотой диск сиял на голубом небе. По моему лицу струился пот, обжигая рассеченную губу, но Глум не давал нам воды. Мы могли только с завистью смотреть, как норвежцы жадно прикладывались к полным бурдюкам.
Кинетрит стала бледной, как небо. Ее золотистые волосы потускнели, подол юбки обтрепался и покрылся колючками.
- Глум, дай девушке воды, - сказал я. - Или ты боишься ее так же, как и меня?
Я сморозил глупость и прекрасно понимал это. Глум даже с одной рукой оставался свирепым воином. Разумеется, он меня не боялся.
- Ты жив только потому, что владеешь их языком, - сказал он и кивнул на Веохстана. - Поэтому ты можешь быть мне полезен.
Однако в глубине души Глум, наверное, все-таки остерегался моего кровавого глаза и никак не мог понять, чем же вызван интерес ярла ко мне. Он поколебался, но взял у Торлейка бурдюк, поднес его к губам Кинетрит и дал ей напиться. Судя по всему, Веохстан догадался, что я сказал. После того как девушка утолила жажду, он с благодарностью мне кивнул.
- А теперь спроси у монаха, Ворон, далеко ли до его земли, - сказал Глум, отобрал у Кинетрит бурдюк и заткнул его пробкой. - Докажи, что я не напрасно оставил тебе жизнь.
Лес сменился полосами густых лугов, разделенных рощами вязов и ясеней. Мне тоже захотелось узнать, вернулись ли мы в Уэссекс.
- Ты собираешься отдать милорду Эльдреду книгу в обмен на то серебро, которое он обещал Сигурду, - сказал я Глуму.
Я понимал, что только надежда на несметные сокровища могла толкнуть этих людей на предательство, но все же мне хотелось услышать это из уст самого Глума.
- Ублюдок Сигурд передо мной в неоплатном долгу, - ответил тот и показал мне обрубок, затянутый в кожу.
- Куда потом, Глум? Ты думаешь, Эльдред позволит остаться в своей стране такому кровавому язычнику? Так куда же ты собираешься направиться? У тебя нет людей, чтобы вернуться домой морем на "Лосином фьорде".
- Я куплю их. - Глум решительно рубанул воздух культей. - Или оплачу дорогу домой на другом корабле. Мне все равно.
- Сигурд последует за тобой на край света, - продолжал я и провел связанными руками по лицу, мокрому от пота. - Боги к нему благоволят. - Я оглянулся на Торлейка и Торгильса, надеясь посеять у них в сознании семена сомнения. - Он вас найдет. Вы от него нигде не спрячетесь и прекрасно это сознаете.
- Сигурд встретит сотню воинов, жаждущих сразиться с ним. - Глум оскалился и кивнул своим родичам, подкрепляя их решимость. - Он найдет многих норвежцев, провозгласивших меня своим ярлом. У меня будет достаточно серебра, чтобы их купить. - Кормчий "Лосиного фьорда" поморщился. - Я буду для них куда более щедрым повелителем, чем Сигурд Счастливый. - Последние слова он буквально выплюнул. - Ха! Вероятно, он уже мертв. Ему во сне проткнул брюхо копьем какой-нибудь мерсийский щенок. А теперь спроси у монаха, где мы находимся.
Я посмотрел ему в лицо и спросил:
- Глум, ты считаешь, что Сигурд - тот человек, который может умереть во сне? Ты думаешь, что именно такую судьбу сплели для него норны?
Глум снова ударил меня, причем очень больно, затем неуклюже вытянул шею и почесал бороду.
- Спроси у монаха, Ворон, где мы находимся. Возможно, я сделаю тебя богатым и ты сможешь повести в бой свой отряд.
Я повернулся к отцу Эгфриту. Монах внимательно слушал нас, бормоча молитвы своему богу. Его лицо было бледным от напряжения и страха.
- Где мы сейчас, святой отец? - спросил я, рассудив, что лучше быть полезным Глуму и живым, чем мертвым.
Я кивнул монаху, показывая, что ради всеобщего блага он должен отвечать правдиво.
Какое-то время Эгфрит продолжал бубнить себе под нос, затем громко высморкался и вытер рукавом рясы длинный нос.
- Завтра мы снова пересечем Северн, - сказал он и поднял косматые брови. - Тогда уже останется недолго ждать встречи с разведчиками милорда Эльдреда. Мы их найдем, или же они сами наткнутся на нас. Если только прежде нас не заметят валлийцы. - Монах снова высморкался.
Я перевел его слова, Глум кивнул и рассеянно спросил:
- А кто такие эти валлийцы?
- Они тоже язычники, - сказал я, и предатель одобрительно покачал головой. - Однако это не помешает им проткнуть нас копьями. Они живут на западе, совершают набеги, угоняют скот, убивают англичан.
- Эти валлийцы начинают мне нравиться, - с усмешкой сказал Глум Торлейку.
Он шагнул к монаху и мечом перерезал веревки, которыми были связаны его руки.
- Хвала милостивому Господу! - воскликнул Эгфрит, растирая затекшие запястья.
Глум посмотрел мне в глаза, затем резко развернулся назад и рассек мечом голову монаха. Ноги Эгфрита подогнулись, и он рухнул, как камень. Кинетрит вскрикнула, и я увидел, что ее лицо покрыто алыми брызгами.
- Кровь этого раба Христа пролита в твою честь, Один, - сказал Глум, закрыл глаза и поднял лицо к небу.
С его меча падали красные капли. Я понял, чем было вызвано облегчение, разлившееся по лицу изменника. Он больше не боялся чар отца Эгфрита. Кинетрит била дрожь. Веохстан поморщился и перекрестился связанными руками.
- Торгильс, давай сюда книгу, - приказал Глум.
Он шагнул было к распростертому телу монаха, собираясь вытереть лезвие, испачканное кровью, о его рясу, затем передумал и убрал грязный меч в ножны. После этого он протащил свою бороду через кулак и посмотрел на руку. Ладонь покраснела от крови Эгфрита, и Глум, казалось, был этим удивлен.
- Чего ты ждешь, дружок? - рявкнул он на Торгильса. - Книга! Не наделай в штаны! Теперь жрец Белого Христа больше не сможет направить на тебя свою магию. - Глум нагнулся и вытер окровавленную руку о темный пучок вьющихся листьев щавеля.
Торгильс продолжал колебаться. Его голубые глаза, скрытые густыми бровями, затянулись туманом.
- Пусть книгу несет англичанин, - наконец сказал он и взглянул на Веохстана. - Или она, - добавил норвежец, повернувшись к Кинетрит, и подозрительно прищурился.
- Торгильс, когда это ты потерял свои яйца? - спросил Глум.
Однорукий изменник шагнул вперед, подобрал с земли кожаную котомку, в которой лежала книга, грубо закинул ее Кинетрит на плечо и вытер кровь со своих рук о корсаж платья.
- Если с книгой что-нибудь случится, то я выпотрошу тебя, как рыбу! - сказал он, достал нож и приставил его к животу девушки.
Тут я проникся гордостью за Кинетрит. Она не поняла Глума, но ее зеленые глаза наполнились бесконечной гордостью. Я почувствовал, что девчонка без колебаний вонзит нож ему в сердце, если только у нее появится такая возможность.
Мы снова тронулись в путь, бросив тело отца Эгфрита на растерзание лесным тварям. По лицу монаха уже ползали мухи. Мне захотелось узнать, как поступит с нами христианский бог за то, что мы убили одного из его слуг.
Вдруг все мы услышали звук, от которого у человека стынет кровь в жилах, и разом обернулись. Он был печальным и зловещим, но я успел его полюбить.
Огромный черный ворон взмахнул крыльями, опустился на лицо монаха и каркнул три раза. Норвежцы оскалились, словно волки, радуясь тому, что черный потрошитель, служащий Одину, принял их подношение.
Ночь выдалась безлунной. Она принадлежала лесным тварям, духам и еще более могущественным созданиям. Говорят, что в такие ночи боги принимают человеческое обличье и бродят среди нас неузнанными. Якобы сам Один, Отец всех, порой странствует по миру в поисках знаний, наблюдает за деяниями великих воинов. Возможно, им предстоит сразиться за него в Рагнароке, последней битве, которая грядет на исходе дней.
Костров мы не разводили, о чем я сожалел. Ведь огонь отпугнул бы опасность, которая, как я чувствовал, таилась в черном лесу. Не было и песен о быстрых кораблях, рассекающих волны, и врагах, сраженных в боях. Мы молча сидели под густыми ветвями древнего ясеня, корявый ствол которого был обвит какой-то сладко пахнущей травой. Я черпал силы у векового дерева, надеялся, что ясень предупредит злобных ночных духов о том, кто из нас изменник, нарушивший клятву, а кого, наоборот, предали.