Глава третья
Я был противен самому себе, онемел от стыда. Мы с Эльхстаном приютились на корме, рядом со стоящим у румпеля скандинавом, который хищно скалился каждый раз, когда встречался со мной взглядом. Он словно злорадствовал по поводу того, что я предал своих. Пусть жители Эбботсенда меня ненавидели и деревня никогда не была мне домом, но я чувствовал себя так, словно проклял свою душу, обрек ее навеки парить в воздухе вместе с черным дымом от сожженных домов. Эльхстан упорно не желал даже смотреть в мою сторону, и от этого в моей груди все ныло. Старик столяр поддержал меня в противостоянии с Вульфвердом, но теперь винил в случившемся.
Я в этом не сомневался, чувствовал, как между нами черным пятном разливается мрачное настроение, поднял взгляд к небу и заметил, каким же бескрайним оно выглядело с моря. Рассеяв утреннюю дымку, поднялось солнце, повелитель и судия людей. Мне трудно было поверить, что за то время, которое потребовалось ему, чтобы взойти на свой трон, целая деревня была стерта с лица земли.
Я вдыхал терпкий запах вяленой рыбы, сосновых досок и дегтя. Язычники гребли, смеялись и шутили, словно не произошло ничего необычного. Воины сидели лицом к нам, каждый устроился на сундуке со своими пожитками. Одни таращились на меня так, словно недоумевали, что я такое, другие избегали встречаться взглядами.
"Озрик, ты жив, потому что эти люди тебя боятся, - сказал я себе. - Они страшатся твоего дьявольского глаза, а ведь это настоящие мужчины, разве не так?"
Поэтому я закрыл здоровый глаз, уставился на скандинавов другим, налитым кровью, и они начали отводить взоры. Я попытался внушить им, что способен видеть их насквозь и читать мысли. Похоже, кое-кто в это поверил.
Дракар рассекал волны, ритмично поскрипывая снастями и досками обшивки. В моих внутренностях что-то зрело, бурлило, отзываясь на качку. Вскоре меня вывернуло наизнанку зеленой жижей, и я испугался, что желудок сейчас порвется. Тошнота и головокружение еще больше углубили отчаяние.
Хорошо, что мы ни на минуту не теряли из вида землю. Это служило для меня хоть каким-то утешением. Мы удалялись в открытое море, чтобы обойти отмели и скалы, затем снова возвращались к берегу.
- Мы плывем на запад, Эльхстан, - заметил я в конце дня, чувствуя на лице тепло заходящего солнца. - Это означает, что скандинавы еще не направляются домой. Они пришли из страны, которая находится далеко на севере.
Старик пробормотал что-то. Я разобрал слова "ублюдки", "грабители" и "вонючие свиньи-язычники". Как и Эльхстан, я понимал, что впереди новая кровь.
Затем, когда скандинавы стали делить награбленную добычу, я увидел сокровища, которые хранились на дне корабля под промасленными шкурами. Здесь было много того, что норвежцы продали в Эбботсенде, а после схватки опять забрали себе: желтовато-розовые моржовые бивни, рога северного оленя, бурые меха, сундуки, доверху набитые бронзовыми украшениями, желтый янтарь, точильные камни и серебряные монеты. Я увидел и ожерелье, которое Гриффин купил для своей жены.
- А они богатые люди, Эльхстан, эти язычники, - сказал я, отчаянно желая привлечь внимание старика.
Он упорно не хотел смотреть мне в лицо. Я гадал, не объясняется ли хотя бы отчасти его пустой, отрешенный взгляд полученными побоями. Стыдно признаться, но мне хотелось надеяться, что дело именно в этом. Мое сердце разрывалось при мысли о том, что Эльхстан ненавидит меня за предательство. Опухоль у него на лице раздулась и пожелтела.
- Одни моржовые бивни, наверное, стоят целое состояние.
Старик щелкнул пальцами и промычал что-то невнятное.
- Ты думаешь, все это добро награблено, так? - спросил я. - В других деревнях, давно превратившихся в угли и пепел?
Не глядя на меня, Эльхстан стиснул кулак, уставился в море и покачал головой. Я понял, о чем он думает. Такие люди за горсть серебра поплывут хоть на край земли.
- Как твоя голова, старик?
Один водянистый глаз Эльхстана почти полностью заплыл. Мастер махнул рукой, показывая, что ему приходилось терпеть и кое-что похуже.
- Я знаю. Будь ты помоложе, обязательно разрубил бы напополам одного-двух из этих сукиных сынов, - криво усмехнулся я. - Расколол бы, как дубовое полено.
Эльхстан ответил на мои слова угрюмой гримасой. А я уставился на волны, но видел только лица зверски убитых жителей Эбботсенда. Я потер подбородок и ощупал распухшую губу.
- Нас подвел лук, - сказал я. - Тетива оказалась гнилой.
Старик обернулся, и наши взгляды встретились.
"Нам до ужаса повезло, - красноречиво говорили глаза Эльхстана. - Теперь мы сидим здесь, жуем свою собственную блевотину".
Затем он усмехнулся щербатым ртом, а я украдкой посмотрел на норвежца, у которого в плече до сих пор торчал обломок моей стрелы. Тот греб как ни в чем не бывало, но все же время от времени я ловил у него на лице гримасы боли.
"Пусть они ублюдки и язычники, но гордости им не занимать", - подумал я.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда со второго корабля донесся сильный и отчетливый предупредительный окрик. Звуки до странности хорошо распространяются над водой. Голос человека, до которого с трудом долетит стрела, выпущенная из лука, слышится так, словно он находится совсем рядом.
Сигурд пробрался на нос, где уже стоял кормчий Улаф, и посмотрел в сторону берега, прикрывая ладонью глаза от солнца. На вершине высокой скалы стоял отряд всадников, ощетинившихся копьями. Все они вглядывались в сторону моря. Судя по всему, магистрат Эдгар узнал о судьбе жителей Эбботсенда и выслал людей, чтобы с берега следить за продвижением язычников. Всадники могли без труда перемещаться по проторенным тропам, в то время как нам приходилось плыть практически в полный штиль. Разумеется, когда мы обогнули большой меловой утес, разведчики появились на западном склоне, и Сигурд выругался. Это означало, что скандинавы не смогут устроиться на ночь в какой-нибудь укромной бухте, не говоря уж о том, что им придется на время оставить мысли о новых грабежах.
Эльхстан презрительно фыркнул в сторону норвежцев, словно считал их подлыми свиньями, у которых не хватит мужества вступить в честный бой.
"Поверь мне на слово, - красноречиво говорил его поднятый палец. - Эти язычники, наполненные дерьмом, выпускают из себя больше горячего воздуха, чем довольная корова".
Старик повернулся к рулевому, попробовал плюнуть, но у него получился лишь сухой хлопок. Норвежец усмехнулся в ответ и отправил за борт сочную харкотину. Эльхстан промычал еще одно ругательство, откинулся назад, укутался в коричневый плащ и потер пустой живот.
- Я тоже проголодался, - простонал я, почесывая ребра. - Утром мне пришлось изрыгнуть все содержимое желудка. Сейчас у меня такое ощущение, будто внутренности гложут мыши.
Однако вместо сочувствия я увидел во взгляде старика осуждение. Он винил меня в том, что вместо корзины с макрелью я приволок к нему ораву кровожадных язычников.
"Да хранит Господь твою заблудшую душу", - говорили его глаза.
Я пожалел о том, что у него нет языка. Мне приходилось самому подбирать за него нужные слова. В молодости Эльхстан согласился подтвердить клятвой невиновность человека, подозреваемого в воровстве. Обвинителем был один богач, и как-то ночью трое головорезов вырвали Эльхстану язык. Поскольку поручиться за невинного человека теперь никто не мог, он был осужден, попал в рабство к тому богачу и вскоре умер. А Эльхстан онемел. Теперь за него говорили лишь слезящиеся глаза и мое чувство вины.
Мастер закрыл глаза, покачал головой и пробормотал что-то себе под нос. Я посмотрел на этого тощего, как щепка, столяра, на его распухшее лицо и жидкие седые волосы, растрепанные ветром. Мне стало стыдно за то, что я боюсь, в то время как этот немой старик проявляет такое мужество.
Подул сильный северный ветер, и Сигурд отдал приказ поднять большой парус, сработанный из шерстяной ткани. Это дало возможность гребцам убрать весла и отдохнуть. Выцветшее красное полотнище наполнилось воздухом, скандинавы расслабились и принялись растирать ноющие руки. Кое-кто достал из сундуков игральные кости или недоделанные резные деревянные фигуры. Другие стали точить мечи или свернулись клубком, собираясь заснуть. Двое воинов раздали всем, в том числе мне и старику, вяленую рыбу и куски сыра. Некоторые скандинавы стали брюзжать. Мол, они все равно пристанут к берегу, разведут костер и полакомятся свежим мясом, даже если ради этого придется сразиться с англичанами.
Наконец солнце опустилось в море. Я сидел на корме, обхватив колени, жутко ослабленный морской болезнью, и гадал, когда же наконец язычники набросятся на нас с обнаженными мечами, желая довести до конца то, что было начато в Эбботсенде.
Я провел мозолистой рукой по дубовому шпангоуту судна. Пальцы скользили по древесным волокнам до того места, где эта деталь встречалась с доской обшивки так плавно, словно два гладких куска дерева были частями одного целого.
- Прекрасная работа, Эльхстан. Ты не сможешь это отрицать, - сказал я.
Старик тяжело запыхтел, затем нахмурился и неохотно кивнул.
- Такие корабли раньше называли морскими драконами. Во всяком случае, так мне когда-то говорил Гриффин.
Эльхстан снова кивнул.
- Морские драконы, - восхищенно прошептал я.
В тот день я спросил охотника, почему кораблям дали такое название. Он рассмеялся и ответил, что люди любят себя пугать. Именно так, мол, и происходит в половине случаев. Бывалый воин покачал головой и сказал, что эти корабли - всего лишь хорошие дуб и сосна, обработанные людьми, которые знают, как приложить руки к дереву, и понимают море.
- Эльхстан, а тебе раньше приходилось видеть морские драконы? - спросил я.