Прощайте, друг мой; Вы были со мной очень милы, и я навсегда сохраню о Вас приятное воспоминание. Я не хотела покидать Вас так скоро, но что Вы хотите? Если бы непостоянства не существовало, я бы его выдумала. Поищем вместе предлог, если Вам так угодно: Ваш камин дымил, Ваш швейцар был нелюбезен, Ваши бакенбарды стали чересчур длинными.
Не думайте больше обо мне – Вы только даром потратите время; представьте себе, что к Вам залетела ласточка и что с наступлением зимы ласточка улетела.
Прощайте.
Пандора".
VI
БЕДНОСТЬ
Филипп Бейль отправил заявление в полицию, умолчав о том, что его подозрения пали на Пандору. Он хотел до конца сыграть свою роль – роль порядочного человека.
Первое, что совершило правосудие,– было сообщение в вечерней газете "О прискорбном событии, жертвой которого стал г-н Филипп Бейль, проживающий на улице такой-то, в доме номер таком-то".
Далее следовали подробности.
Прочитав эту заметку в рубрике происшествий, Филипп пришел в ярость, ибо он сделал все, от него зависящее, чтобы сохранить инкогнито; он просил об этом, и это было ему обещано. Заметка, предназначенная для печати, была отредактирована в его присутствии. Как же могло случиться, что назвали его фамилию и адрес?
Этот случай показался полиции более чем странным, и она сочла нужным собрать о газете всевозможные сведения; полицейские перерыли всю типографию, но заметки не обнаружили; они допросили наборщиков – те утверждали, что напечатали то, что дал им редактор газеты.
Фальцовщиц, брошюровщиц и других женщин, работавших в мастерских, смежных с типографией, допрашивать не стали.
Кому это было на руку?
Об этом никто и не задумался.
Филипп выдержал удар, нанесенный ему оглаской, которая в течение двух недель выставляла его в глазах Франции и заграницы в самом нелепом виде, невыгодном для его будущего. Человек, который позволяет себя обокрасть,– не более как глупец; какую же должность, какой пост может он занимать?…
Он не пытался бороться с обстоятельствами. Почувствовав, что в настоящее время он побежден, он склонил голову; ветер был ему враждебен – он хотел переждать этот ветер.
Чтобы найти деньги Филиппа, полиция проследила за людьми с дурной репутацией и даже кое за кем с репутацией хорошей; она проверяла заставы и рассылала телеграммы; она не поймала никого.
Таким образом, Филиппу не оставалось ничего иного, как покориться судьбе.
Пытаться же увидеть Пандору и просить у нее объяснений ему не позволяла гордость.
Тревожиться из-за женщины? Полноте! В делах такого рода его принципы были незыблемы. В постигшем его несчастье он видел лишь случай, а не урок.
"Я снова обрету богатство,– говорил он себе,– я пройду за ним по всем дорогам; если для этого понадобится отвага, я ее обрету, если понадобится только терпение, я обрету и его. Преследуемого столь упорно никогда уже не смогут затравить в его берлоге. Доселе я был баловнем судьбы; ныне я выпью горькую чашу до дна. Для человека, наделенного силой воли, существует не просто несколько способов достичь своей цели, а великое множество таковых: тут и расчет, и танцы, и элегантные костюмы, и изобретательность, и глупость, и ум. Разве в нашем снисходительном девятнадцатом веке я буду единственным из тех, кто сумел вытащить лапу или крыло из капкана? Какое-то препятствие надо будет преодолеть, какого-то человека победить – и вот я снова на коне! Я хочу стать счастливым и сильным – таковым я и стану! Я стану им, ибо упорство – инструмент столь же сильный и столь же непобедимый, сколь резец скульптора! И в наше время не было примера, чтобы для человека, наделенного таким упорством, не настал его час! Нет! Настойчивые устремления, огромное честолюбие, упорные желания, постоянно вращающиеся в одном кругу, никогда не обманут и рано или поздно победят – таков закон и логики и судьбы. Два или три раза я разбогател мгновенно и притом волею случая; теперь я хочу стать богатым на всю жизнь. Я так долго мечтал о роскоши, о богатстве, что теперь уж никому не удастся убедить меня, что я его не заслуживаю, что я его не достоин. У меня вся жизнь впереди; планы, замыслы, труд, наслаждения, о которых я без конца думаю, несомненно, должны стать явью, осуществиться, умножиться. Настанет мой час, и я найду свое место в жизни!"
Эта уверенность помогла ему переносить испытания, в которых не было для него ничего нового, но которые, возникая снова и снова, становились для него все более тяжелыми и все более унизительными. В самом деле: Филиппу Бейлю не один раз приходилось сидеть без денег, но в те поры ему было двадцать или двадцать пять лег, а этому счастливому возрасту ростовщики поклоняются так же, как поклоняются солнцу солнцепоклонники. Следовательно, он никогда не принимал всерьез денежные затруднения, которые к тому же всегда бывали кратковременными. Но в тридцать лет ему пришлось убедиться, что лишения, особливо когда они продолжительны, являются тем злом, на которое человечество обижается сильнее всего.
Долги, к которым так легко относится молодежь, становятся невыносимы для людей зрелого возраста. И в этих обстоятельствах Филипп обнаружил, что добыть деньги куда проще для кутежей и для игры, чем для удовлетворения честолюбия и для дела. Деньги не любят, когда их занимают для дела, так же, как женщины не любят, когда за ними ухаживают, разговаривая о высоких материях.
И вот он страдал больше, чем ожидал, хотя боролся с нуждой довольно долго. Мы могли бы исписать не одну стопу бумаги, повествуя о его действиях и стараниях; мы могли бы последовать за ним к посланникам в здания дипломатических миссий, на Бульвары, на Биржу, на балы официальные и на балы частные в Оперу; мы могли бы, наконец, подсчитать его на вид непринужденные ходатайства, его хитрости, которые он скрывал под видом беспечности, и его всегда умную лесть. Он великолепно владел драгоценным искусством скрывать пламенную энергию под видом благопристойной лени и легкомыслия. Стоило ему где-то появиться, как он сразу же вызывал к себе доверие.
Такой такт, такая осмотрительность заслуживали награды. Однако дела шли из рук вон скверно. Где бы он ни появлялся, фортуна ускользала от него или поворачивалась к нему спиной.
Ловкий и смелый – мы уже имели возможность убедиться в этом,– он занялся промышленностью. Он набрасывал планы, писал докладные записки. Иные из его мыслей были удачными, новыми и блестяще изложенными. Филипп отправился к банкирам и промышленникам, но и тут злой гений преследовал его по пятам: куда бы он ни принес свой проект, ему тотчас же показывали другой, точь-в-точь такой же: те же мысли, те же способы их осуществления, а частенько и тот же стиль.
После двух или трех неудач такого рода Филипп, спрашивавший себя, уж не играет ли с ним судьба какую-то отвратительную шутку, смутно припомнил, что в то время, как он работал над своими докладными записками, его не раз удивляло, что страницы перепутаны и что порой на них встречается и почти незаметный для глаза типографский брак.
Как-то раз он обнаружил в одной из брошюр длинный и тонкий белокурый волос – такие волосы могут быть только у женщины.
Это очень его удивило.
Он сопоставил этот факт с другими фактами; когда он рассматривал их каждый в отдельности, все они казались совершенно невинными, но стоило ему связать их воедино, как они представлялись результатом действия чьей-то воли, воли таинственной и зловещей.
Филипп спросил себя, зачем кому-то понадобилось чинить ему препятствия. Он принялся искать каких-то врагов, но не нашел ни одного. Тогда он решил, что его тревоги и опасения являются следствием подозрительности, столь свойственной неудачникам, но вопреки этим рассуждениям он так и не Смог отделаться от подозрения, что против него существует какой-то заговор.
Пройдем ли мы вместе с ним до конца весь путь его разорения, день ото дня становившегося все более заметным? Спустимся ли вместе с ним по ступенькам этой страшной лестницы, которая в Париже спускается глубже, чем где бы то ни было, в темную, бездонную пропасть?
А почему бы и нет?
В былые времена романист обязан был вызывать у читателя интерес и симпатию к большинству своих героев; в наше время он обязан быть только правдивым. Это прогресс!
Если мы углубимся в новый квартал, возникший на месте бывшего парка Вентимиля, в нескольких шагах от заставы Клиши, мы найдем там Филиппа Бейля, который после пятнадцати месяцев тайной, подспудной борьбы очутился на шестом этаже одного из домов этого квартала. Бедность поднялась туда вместе с ним, но это была бедность безупречная, гордая и бесстрастная, бедность, которая не желает, чтобы ее замечали, и для которой бледность лица – признак высшей элегантности.
Филипп исчерпал все свои ресурсы. Наследство он промотал давным-давно; не осталось ни одного человека, к которому он мог бы обратиться. Его лучший друг – тот самый Леопольд, который получал его письма с рассказами о его любовных делах,– путешествовал уже целых полгода; куда мог бы Филипп ему написать? Он не получил ответа уже на три своих письма.
Однако он продолжал ездить в свет; его белье всегда было безукоризненно, он всегда был в лакированных ботинках. Ценой неимоверных жертв он творил эти чудеса.
Однажды зимним вечером Филипп Бейль возвращался домой после неудачных для него скачек.
Было обеденное время.
Его скверное настроение еще усиливалось от радостного движения, наполнявшего Париж; на каждом шагу он сталкивался с поварятами в льняных передниках – они несли чудесно пахнущие судки с едой. Рестораны сверкали огнями сквозь запотевшие стекла – туда поспешно устремлялись проголодавшиеся, оттуда величественно выплывали отобедавшие: их щеки лоснились, изо рта торчали зубочистки или сигары.