- Стало быть, - произнесла она, скользнув взглядом по своим великолепным плечам, - будь вы мужчиной, вы бы влюбились в меня, дорогая леди?
- Более того, государыня: я бы коленопреклоненно боготворила вас.
Она покачала головой с меланхолической усмешкой.
- Быть любимой - это уже большая редкость, для королевы в особенности. Не стоит требовать невозможного. И однако…
Она умолкла, вздохнув. Я смотрела на нее с интересом, чего она не могла не заметить.
- И однако?.. - повторила я вопросительно.
Она положила мне руку на плечо и усадила меня рядом с собой на софу.
- Сколько раз в вашей жизни вы встречались с настоящей любовью? - спросила она.
- Ваше величество желает знать, сколько раз я любила или сколько раз была любима?
- Вы правы, это не одно и то же. Я спрашиваю, сколько раз вы были любимы.
- Однажды я познала нежную дружбу и в другой раз была глубоко любима.
- Какое же из этих двух чувств сделало вас более счастливой?
- Кажется, нежная дружба.
- А вы сами?
- Я?
- Да, вы… Из всех ваших поклонников кто был вам дороже?
Я улыбнулась:
- Надо ли быть искренней?
- Со мной - всегда!
- Всех милее был мне третий, который не любил меня.
Королева кивнула с живостью и прибавила, вновь вздохнув:
- Да, это правда, мы, женщины, таковы! Бедная моя Эмма, я ведь тоже отдала свою истинную, настоящую любовь взамен на любовь притворную, питаемую одним тщеславием, и я расплачиваюсь за это. У меня есть муж, которого я не люблю и - признаться ли вам? - никогда не могла бы полюбить, и есть любовник, которого я презираю… Вы удивлены, что я говорю об этом с такой откровенностью? Но что вы хотите? Меня помимо воли тянет к вам, впрочем, весь Неаполь в полный голос судачит о моих делах, так что такая доверительность сама по себе не многого стоит. По всей вероятности, вы давным-давно знаете то, в чем я призналась вам сегодня.
- От этого слова вашего величества трогают меня не меньше.
- Мое величество - довольно жалкое величество, если судить по тому, как мало счастья выпало мне на долю. Впрочем, ступив на землю Неаполя и впервые увидев мужчину, которому я была предназначена, я сразу почувствовала себя обреченной.
- В самом деле, - вырвалось у меня. - Господи, между вами и королем такая разница!
- В этом мое единственное оправдание, милая Эмма, и ты очень добра, что заговорила о нем. Ты, натура деликатная, тонкая, изысканная, можешь представить себе мою растерянность? Я была молода, мне было всего пятнадцать; мне сказали, что я буду царствовать на земле, где умер Вергилий, в краю, где родился Тассо, что я выйду замуж за юного восемнадцатилетнего принца, внука Людовика Четырнадцатого, правнука Генриха Четвертого! Я ехала сюда, так сказать, с "Энеидой" в одной руке и "Освобожденным Иерусалимом" в другой; я прибыла в Неаполь с надеждами девственного сердца, с мечтами духа, взращенного на балладах нашей старой Германии. И что же я увидела? Ты его знаешь, мне не надо рисовать тебе портрет этого невежественного простолюдина, не ведающего иных языков, кроме своего неаполитанского диалекта; лаццароне с мола, уплетающего макароны в королевской ложе; рыбака из Мерджеллины, торгующего рыбой и болтающего с покупателями на портовом диалекте; охотника-грубияна, лишенного поэтической жилки; поклонника крестьянок; деревенского султана, набравшего себе гарем из коровниц! Ах, признаюсь тебе, моим иллюзиям быстро пришел конец. И все-таки однажды мне показалось, что я еще смогу быть счастливой. На моем пути встретился человек, наделенный всеми теми достоинствами, каких не хватало королю: молодой, красивый, изысканный, остроумный, да сверх того еще князь, что тоже не помеха…
- Князь Караманико, - вставила я, не заметив, что непочтительно прерываю ее.
- Ты знаешь его имя? - спросила королева.
Я покраснела.
- О, не красней! - усмехнулась она. - Даже королеве не стыдно признаться в этом. Он действительно любил меня, бедный Джузеппе! Не так как тот, другой, которого привлекло во мне лишь то, что я королева… И я знаю: Джузеппе все еще меня любит.
- Но если так, что мешает вашему величеству вновь увидеться с ним?
- Его разлучили со мной.
- Возвратите его, призовите к себе… О, будь я королевой, ненавидящей своего мужа и любящей другого, ничто на свете не помешало бы мне быть с тем, кого я люблю!
- Даже боязнь, что вернувшись, он найдет здесь смерть? - глухо произнесла королева.
Я содрогнулась.
- Но кто же мог бы совершить подобное злодейство?
- Тот, кто занял его место и имеет причины бояться, что потеряет его.
- Ваше величество предполагает, что он на это способен, и все же позволяете ему оставаться подле вас? - воскликнула я.
- Что тебя удивляет? В здешних краях столько интриг, политических сетей и капканов! Попался в них - сиди смирно. Тут на помощь не позовешь, кричать не положено - весь народ тебя слушает и будет смеяться тебе в лицо: "Ловко тебя опутали!" Разве что пожаловаться… да, это большое облегчение, но тут нужно бы иметь друга. Вот видишь, я еще и не знаю, в самом ли деле ты мне друг, а уже жалуюсь.
- О да, я друг вам, государыня! Я буду любить вас, и совсем не потому, что вы королева! - вскричала я, готовая броситься ей на шею, будто мы были равны по положению.
Но все-таки я сумела не поддаться этому порыву.
- Если так, тебя тоже оторвут от меня, ибо, тем не менее, я королева, - сказала Каролина с печальной улыбкой. - Увы, моя бедная Эмма, близ трона, словно на вершинах Альп, холод и разреженный воздух, здесь ничто не выживает - ни любовь, ни дружба.
- Вы сами видите, как ошибаетесь, государыня: ведь тот человек любил вас, вы сказали сами, что он вас любит до сих пор. И наконец, я сама…
- Ну, что же ты сама?
- Я… все, что вы сказали, дает мне смелость признаться, что я тоже люблю вас.
- О, как часто я грезила об этом! Иметь подругу! Но вместо них меня окружают одни угодливые лицемерки вроде Сан Марко и Сан Клементе, без конца выпрашивающих что-нибудь для себя, а если не для себя, то для своих любовников, если же не для любовников, тогда для мужей… Разве это подруги?
- Государыня! - воскликнула я. - Никогда я не буду ничего у вас просить ни для кого, ни для себя, ни для мужа, что до любовника, у меня его нет и даже боюсь, что никогда уже не будет.
- Именно потому, что тебе от меня ничего не нужно, ни для себя, ни для других, ты не возьмешь на себя труд подружиться со мной, - с горькой улыбкой заметила королева.
- О нет, нет! - вскрикнула я и, более не в силах противиться симпатии, влекущей меня к ней, обвила руками ее шею. - Клянусь вам, что вы ошибаетесь!
- Вот и славно, - сказала Каролина, - это добрый порыв, и я хочу воздать тебе за него. Что ж, я покажу тебе одну вещь, которую никогда никому не показывала: его портрет…
Вдруг, оборвав себя на полуслове и помолчав, она прибавила:
- Позже, лет через десять, ты узнаешь, что в жизни женщины, будь она королевой или прачкой, всегда есть одна любовь, оставившая более глубокий след, чем все прочие. Часто это бывает первая любовь. При виде каждого мужчины, в действительности или в воспоминаниях проходящего перед этим зеркалом, что зовется сердцем женщины, она грустно качает головой, шепча: "Нет, это не он!" Потом зеркало мало-помалу мутнеет, не отражает уже никакого образа, но и тогда, вглядываясь в этот туман, клубящийся перед глазами, женщина видит там всегда лишь одно лицо, лицо того единственного…
Я опустила голову. Единственным, кого я любила или думала, что люблю, был сэр Гарри, но я чувствовала, что никто из тех, кого я знала, не оставил в моей душе такого неизгладимого следа, о каком говорила королева.
Стало быть, мне не суждено было познать истинную любовь? Или она ждет меня впереди?
Королева подошла к своему секретеру, шедевру Буля, великолепному подарку короля Людовика XVI, открыла потайной ящичек и вновь подошла ко мне, держа в руках маленький ларец.
В ларце лежали футляр с медальоном, пачка писем, сухие цветы и листья.
Я улыбнулась. Подумать только, эта надменная королева, могущественная и всевластная, обвиненная если не прямо в бессердечии, так в том, что сердце у нее из бронзы, сейчас похожа на простую женщину: словно пансионерка, тоскующая о последних каникулах, или монахиня, оплакивающая свою свободу, она показывает подруге высушенные листья и цветы, письма, портрет…
Скипетр может иссушить руку, что держит его, корона может обжигать лоб королевы, но в ее сердце есть уголок, в котором женщина всегда остается женщиной.
Улыбаясь, я думала об этом новом доказательстве нашей силы или слабости - тут уж пусть всякий судит, как ему угодно.