- Но в мою честность вы верите, мисс Эмма? - серьезно спросил лорд Гринвилл.
- Больше, чем в вашу любовь, сэр Чарлз.
- А в мое слово джентльмена?
- До известной степени. Но клятвы имеют свойство выдыхаться с течением времени.
- Стало быть, вы ни во что не верите?
- Не совсем так. Я верю в непостоянство всего того, что составляет жизнь человеческую.
- Так представьте себе, мисс Эмма, что я принял неоспоримое решение жениться на вас, когда стану совершеннолетним…
- Это выглядит уже серьезнее, хотя ничего неоспоримого я здесь не вижу.
- Почему же?
- Потому что женщина в моем положении не может подать в суд, требуя исполнения брачного обещания.
- А если я выдам вам бумагу, скрепленную моей подписью, где это обещание будет дано в таких выражениях, что отказ исполнить его покрыл бы меня бесчестьем?
- Тогда об этом еще стоило бы поразмыслить.
- И вы поразмыслите?
- Если получу такую бумагу, возможно…
- Отлично. Вы ее получите сегодня же вечером.
- Не искушайте меня, милорд!
- Мисс Эмма, - произнес лорд Гринвилл, вставая, - я вас люблю больше всего на свете, и если для того, чтобы вы стали моей, необходим брак, что ж, вы будете моей женой.
- Я сделаю для вашего спасения последнее, что в моих силах, милорд: не стану распечатывать ни одного конверта ни сегодня вечером, ни завтра; таким образом у вас до послезавтра будет время передумать. Мне нетрудно подождать двадцать четыре часа после того, как я ждала два месяца.
Он поцеловал мне руку и ушел.
Все это говорилось и делалось им с простотой человека, принявшего решение. Недаром сэр Чарлз пользовался в свете безукоризненной репутацией во всем, что касалось обязательности: никто не мог бы усомниться ни в том, что он выполнит свое обещание, ни в том, что он полон готовности это сделать.
Я же со своей стороны, действуя подобным образом, не исходила из корыстных расчетов, не шла на поводу у своих честолюбивых устремлений, а уже далеко не впервые подчинялась той непостижимой силе, которая, управляя моей судьбой, требовала, чтобы с каждым шагом я поднималась на еще одну ступень общественной лестницы.
Конечно, однажды я упала, и падение мое было глубоким.
Но вследствие этого падения я снова на ногах - относительно, конечно. Любовь сэра Джона и сэра Гарри была лишь данью моей красоте; любовь Ромни была освящена высоким служением искусству.
Я думала, что в истории даже для куртизанок есть свои ранги: я побыла Фриной, потом стала Лаис, теперь мне осталось дорасти до Аспазии.
Аспазия - подруга Сократа и Алкивиада, жена Перикла, чье слово немало значило в решении государственных дел Греции, в том числе таких, как Самосская, Мегарская и Пелопоннесская войны, уж ее-то не назовешь обыкновенной куртизанкой!
И вот некий голос тихо нашептывал мне теперь, что мне мало быть Лаис, что со временем я стану второй Аспазией.
Вошел Ромни.
Мы были с ним слишком близкими друзьями, чтобы я скрыла от него то, что только что произошло.
- Дорогой мой Ромни, - начала я, - какой совет вы бы дали женщине в моем положении, если бы ей подвернулся случай выйти замуж за будущего пэра Англии и стать миледи?
- А, - сказал Ромни, - так сэр Чарлз Гринвилл наконец объяснился?
- Значит, вы замечали, что он в меня влюблен?
- Черт возьми!
- И ни слова мне не сказали?
- Я был уверен, что в нужный момент вы сами об этом заговорите.
- Милый Ромни, право, вы так очаровательны, что, по чести говоря, у меня, кажется, никогда не хватит мужества расстаться с вами.
- Можете быть уверены в одном, дорогая Эмма: мы с вами не расстанемся никогда.
- Но если я выйду за сэра Чарлза, ведь придется…
- Да ведь расстаются тела, а вовсе не души. Итак, до тех пор пока воспоминание обо мне будет доставлять вам удовольствие, пока мысли о вас останутся для меня счастьем, разве это не будет истинным, реальным присутствием одного в жизни другого или, как выражается Церковь на своем символическом языке, разве это не родство душ? В пяти сотнях льё, в тысяче льё друг от друга мы, может быть, будем ближе, чем иные пары, которые никогда не расстаются.
- Ромни, да вы просто философ, проповедник платонической любви.
- Древние говорили: "Кто умирает молодым, тот любим богами". Что ж, мне всегда казалось, что самая прельстительная страсть - та, которой не дано было состариться. Скошенная в полном расцвете, в воспоминаниях она сохраняет свое благоухание и в сравнении с другими, подверженными медленному увяданию, остается вечно юной и свежей, словно весенняя заря.
- Так значит, Ромни, вы считаете, что…
Я не договорила.
- Я считаю, что вы последуете за своей судьбой, Эмма.
- Стало быть, вы верите, что в один прекрасный день я стану супругой английского пэра?
- Кем вы станете, я понятия не имею. Но если, уехав отсюда года на четыре, я по возвращении услышу, что вы стали королевой и правите тремя державами сразу, меня это не удивит. Я не был бы Ромни, то есть первым художником Англии, если бы не верил во всемогущество красоты.
- Ох, Ромни, как странно: то, что вы сейчас сказали, мне часто повторяет внутренний голос. В этом почти страшно признаваться, Ромни, но я верю в свою судьбу.
- Что ж, доверьтесь ей. К тому же если здесь действительно замешана воля Провидения, сопротивление было бы греховно.
Вечером я получила письмо от лорда Гринвилла, однако, следуя своему обещанию, не распечатала его. Но он, объятый любовным жаром, не имел терпения ждать и пришел в тот же вечер.
Я показала ему нераспечатанное письмо.
А Ромни был с ним так же приветлив, как обычно, и быть может, даже еще приветливей.
- В котором часу мне ждать вашего ответа? - спросил сэр Чарлз.
- Завтра до полудня.
- Дай Бог, чтобы он был таким, какого жаждет мое сердце! - сказал лорд Гринвилл.
Утром я распечатала письмо. Там содержалось следующее:
"Клянусь честью, что по достижении мною совершеннолетия сделаю мисс Эмму Лайонну своей супругой; если я не сдержу своего обещания, согласен, чтобы все считали меня недостойным называться джентльменом.
Лорд Гринвилл.
1 мая 1783 года".
Я показала письмо Ромни.
- Можете не сомневаться ни минуты, - сказал он. - В этих четыре строчках ваше будущее. Если же сэр Чарлз не сдержит слова, не кто иной, как я, займусь тем, чтобы его бесчестие было полным.
- В таком случае возьмите это письмо, - сказала я. - В ваших руках оно сохранится лучше, чем в моих.
- С этой минуты, дорогая Эмма, - сказал Ромни, пряча письмо в шкатулку, где он держал свои самые ценные вещи, - вы моя сестра, а я ваш брат. Если меня постигнет какое-нибудь несчастье, я позабочусь, чтобы это письмо было вам передано; впрочем, вы сможете в любой момент потребовать его, ведь оно адресовано вам.
Я прошла в свою комнату, взяла перо и написала сэру Чарлзу Гринвиллу:
"Возьмите у себя в министерстве недельный отпуск и сегодня вечером приезжайте за мной в экипаже; потом везите меня куда пожелаете.
Эмма Лайонна".
Спустя час я получила такую записку:
"Я приеду и буду в Вашем распоряжении. Но в Вашей записке кое-чего не хватает: после слов "Эмма Лайонна" следовало прибавить: "Леди Гринвилл".
Тот, кого Вы сделали счастливейшим из смертных.
Ч. Г."
Вечером карета, запряженная четверкой лошадей, увозила нас по эдинбургской дороге, в то время как Ромни оповещал моих друзей, что через два с половиной года они увидят меня снова, но уже как носительницу титула и имени леди Гринвилл.
XXVI
Мне кажется, я достаточно дала понять, какое чувство если не привязало меня к сэру Чарлзу, то соединило меня с ним.
Прежде всего это убеждение в том, что он действительно любит меня, уверенность в его порядочности, наконец, и, быть может, прежде всего остального, - та гордыня, что влекла меня к почестям, блеску, богатству столь же неотвратимо, как ночного мотылька притягивает пламя, готовое его пожрать.
Сэр Чарлз владел в Шотландии небольшим замком, родовым достоянием своей матери; замок располагался на берегу залива Форт, между Масселборо и Престонпенсом, в восьми льё от Эдинбурга. Мы остановились именно там.
От мистера Фокса - кому он, вероятно, поостерегся открыть истинные свои намерения - сэр Чарлз добился не недельного, а месячного отпуска.
Связь наша продлилась более трех лет и оказала решающее влияние на всю мою дальнейшую жизнь, однако если бы я стала говорить о том, какие чувства я испытывала тогда, мне почти не о чем было бы рассказать.
В силу данных обещаний - нарушить их сэр Чарлз почитал для себя невозможным - он смотрел на меня как на свою жену и относился ко мне соответственно. Я тоже, видя в нем будущего супруга, обращалась с ним так, как если бы он им уже стал.
Никогда не забывая, каково было мое положение, когда он встретился со мной, и еще больше - что за несчастья случились со мной до этого, я полностью отдавала себе отчет, какую жертву он принес, обязавшись жениться на мне; вот почему более всего я хотела сделать его счастливым, чтобы за те два с половиной года, которые должны были предшествовать нашему законному бракосочетанию, он ни секунды не раскаивался в данной клятве.