Нас уже ждали? Я этого точно не знала, но с тех пор не однажды меня посещало подозрение, что между Эми и коммодором все было условлено заранее. Как бы то ни было, едва мы успели выйти из экипажа, как от "Тесея" отчалила лодка с шестью гребцами и прямо направилась к нам. Все было так ново для меня и столько разнообразных чувств теснилось в моем сердце, что в тот момент такая подробность ускользнула от моего внимания. Я припомнила ее только потом.
Итак, мы тотчас оказались на борту судна.
Первым, кого я увидела, поднявшись по трапу, был Дик, уже переодетый в матросскую форму. Бросившись мне навстречу, он проговорил душераздирающим голосом:
- Ах! Мисс Эмма, сжальтесь над бедным Диком… его судьба в ваших руках.
Я не очень-то поняла, откуда у меня могла взяться столь большая власть, но у бедного парня был такой унылый вид, что я пообещала сделать для него все, что в моих силах.
Подошедший гардемарин грубо оттолкнул его, а нас провели в каюту сэра Джона Пейна.
Эта каюта являла собой один из самых изысканных будуаров, какие мне когда-либо приходилось видеть даже в те дни, когда моя жизнь проходила в будуарах королевы. Ковер был изготовлен из великолепных тигриных шкур; занавеси из лучшего индийского кашемира спускались со стен, когда же их приподнимали, взору являлась коллекция оружия, трофеи богатейших восточных базаров. Сам коммодор восседал, а точнее, возлежал на турецком диване, расшитом золотыми цветами, какие можно было вообразить где-нибудь на берегах Ганга или Босфора; диван же, в свою очередь, покоился на двух бронзовых пушках, сверкающих, словно золото; в обычные дни эти орудия были полностью скрыты под пышными складками ткани, но в часы сражений кашемир отдергивали, оставляя оружие годным к употреблению, диванные подушки, покрывающие орудия, также убирали, и будуар светской красавицы превращался в арсенал английского коммодора.
Сэр Джон Пейн, задрапированный в халат из китайской ткани, был погружен в чтение.
Когда мы вошли, он повернулся в нашу сторону ленивым движением человека, которого побеспокоил нежданный визит. Потом, увидев перед собой двух женщин, он встал.
Я бросила на него быстрый взгляд: при всей его мгновенности этого мне хватило, чтобы увидеть все.
Перед нами был красивый офицер лет тридцати пяти, не более, по-видимому обязанный своим высоким чином не столько военным кампаниям, в которых он участвовал, сколько знатному происхождению и богатству. Одежда коммодора, так же как окружавшая его обстановка, говорила о пристрастии сэра Джона Пейна к блеску и роскоши; нож, которым он разрезал страницы книги, был серебряный с позолотой; на пальцах его сверкали перстни, а часы, лежавшие подле него, были украшены его фамильным вензелем из алмазов. Он распространял вокруг себя, если можно так выразиться, благоухание рафинированного аристократизма.
Эми, рыдая, - она владела поразительным умением проливать слезы, когда хотела, - бросилась к его ногам или, вернее, попыталась броситься, однако он удержал ее и спросил, какова причина ее прихода.
Она, делая вид, будто рыдания мешают ей говорить, дернула меня за руку и сделала мне знак, чтобы я объяснилась вместо нее.
Адмирал, казалось, только теперь заметил меня, он взглянул мне в лицо с таким видом, будто был очарован моей красотой, и предложил мне сесть рядом с ним.
Эми осталась стоять, закрывая лицо платком, и придушенным голосом сказала мне:
- Говори! Говори же! Его милость скорее тебя послушает, чем меня!
XIII
Я и сама была в сильном волнении. Прерывающимся голосом я объяснила адмиралу, в чем цель нашего визита, уверив его, что, возвратив свободу бедняге Дику, он получит право на мою вечную признательность.
Думал ли он так в действительности или желал мне польстить, но, как бы то ни было, адмирал спросил, какая причина побуждает особу моего общественного положения интересоваться судьбой этого простолюдина, о чьем освобождении я так хлопочу.
Со смирением, к которому примешивалась изрядная доля гордыни, я отвечала ему, что я вовсе не особа с положением, а бедная крестьянка, землячка Дика.
Тогда он взял мою руку и стал смотреть на нее, с сомнением качая головой.
Действительно, мои руки были очень красивы. Сколько помню себя, я весьма ревностно о них заботилась, движимая кокетством, которое проснулось во мне не по возрасту рано.
- Нет, нет, - заметил он смеясь, - это не руки крестьянки.
Я уверила адмирала, что он заблуждается.
- Ну, - сказал он, снимая со своего мизинца кольцо с бриллиантом и надевая его мне на палец, - не хватало только такого перстня, чтобы сделать их руками герцогини.
Я покраснела до ушей - от смущения, но больше от удовольствия. Однако, хотя мне тоже казалось, что с этим украшением мои руки обрели особенную красоту, я попыталась все-таки возвратить адмиралу кольцо, преподнесенное так галантно. Но он задержал мою ладонь в своей, заметив, что, если я останусь глуха к его просьбе, мне следует опасаться, как бы и он не отказал в моей.
Я бросила взгляд на Эми; она сквозь слезы глядела на меня с такой мольбой, что у меня не хватило духу упорствовать далее.
Кольцо осталось у меня.
Эми, казалось, заметно приободрилась. Она спросила:
- Но что же будет с моим бедным Диком?
- Послушайте, - сказал адмирал, - я теперь уже не вправе решить подобный вопрос сам; я могу предложить, чтобы его освободили, но мне необходимо получить согласие Адмиралтейства.
- Да, - сказала я, сжимая руки Джона Пейна в своих, - но если освобождения попросите вы, они не могут отказать, не правда ли?
- Надеюсь.
- Скажите, что вы уверены!
- Чтобы доставить вам удовольствие, я сделаю все, что от меня зависит, - произнес адмирал с изысканно-вежливым поклоном.
- О, - вскричала я, - если все кончится хорошо, я буду вам так благодарна!
- То, что вы мне сейчас сказали, это правда? - спросил адмирал, пристально глядя на меня глазами, полными если не любви, так, по меньшей мере, желания.
Я покраснела и молча опустила голову.
Мне показалось тогда, будто он обменялся взглядами с Эми, впрочем, в ее взгляде, как и в моем, может быть, не было ничего, кроме мольбы.
- Что ж, - снова заговорил он, - я дам вам доказательство моей доброй воли. Я сегодня же отправлюсь в Лондон и там предприму необходимые меры.
- О, как вы добры! - воскликнула я.
- А когда и где мы сможем получить ответ? - спросила Эми.
- Нет ничего проще, - сказал адмирал. - Подождите его.
- Здесь? - пробормотала я растерянно, вспомнив о свидании, назначенном на этот вечер.
- Нет, в Лондоне, в моем доме на Пикадилли.
Я с сомнением покосилась на Эми.
- Спросите у Эммы, - сказала она, - что касается меня, то я к услугам вашей милости.
- Я готова ждать, где вам угодно, милорд, - пробормотала я, надеясь, что нашла удачный ответ. - Только…
- Только? - повторил адмирал.
- Мне необходимо быть дома в десять вечера.
- Вы вольны удалиться, когда вам будет угодно. Но, поскольку ответ может заставить себя ждать и мне из-за этого, возможно, придется задержаться допоздна, давайте выпьем по чашке чая с пирогом. После этого я верну вам свободу и попрошу вас возвратить мне мою, чего, разумеется, не стал бы делать, если бы надобность оказать вам услугу не принуждала меня вас покинуть.
Он позвонил в китайский колокольчик, отозвавшийся протяжным трепетным звоном.
Вошел слуга.
- Чаю! - распорядился адмирал.
Конечно, все приказания были даны заблаговременно, ибо лакей почти тотчас возвратился с подносом, полным пирожных, печений и прочих сладостей. Все это он поставил на стол.
- Ну, моя прекрасная просительница, окажите нам любезность: подайте чай, - сказал мне адмирал.
Я повиновалась, конфузясь и краснея, одной рукой протянула ему чашку чая, другой подала сахар, да при этом еще присела перед ним в малом реверансе, которому научилась в пансионе.
- В самом деле, - сказал мне сэр Джон, - все, что я о вас слышал, чистая правда: вы обворожительны!
Я с упреком посмотрела на Эми. Фраза, вырвавшаяся у адмирала, доказывала, что он не только предвидел мой визит, как мне раньше показалось, а просто ждал его.
- А, вы сердитесь на нее, зачем она мне проговорилась, что ее подруга - самое очаровательное создание на свете? И на меня вы сердиты за то, что мне захотелось увидеть вас? Но ведь с вашей стороны было бы очень жестоко отказаться прийти сюда. Тем самым вы бы обрекли вашего друга Дика на участь матроса, что, по-видимому, не является его призванием, а меня бы лишили возможности осуществить мое призвание, став вашим покорным слугой.
Я не знала, что мне ответить на эти речи, в которых было так много изящной учтивости, но явно маловато почтительности. Он протянул мне свою чашку, чтобы я добавила туда несколько капель сливок. При этом он заметил, что моя рука дрожит.
- Каково! - пробормотал он. - "Если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотою".
Я с удивлением посмотрела на него.
- Вы не видели на сцене "Гамлета"? - спросил он.
- Нет.
- То, что я вам сейчас сказал, Гамлет говорит Офелии, поражаясь тому, как столько грации, красоты и добродетели может сочетаться в одной женщине.
Я покачала головой.
- Но, поскольку Офелия сомневается в любви принца Датского, - продолжал сэр Джон, - он говорит ей: