На его территории там и сям были возведены декорации, изображавшие поселение колонистов в Луизиане на берегу Миссисипи. Все парижские оранжереи в эту ночь были вынуждены преподнести Пале-Роялю дань в виде диковинных цветов, растений и плодов. Взгляд поражало немыслимое соединение европейского ландшафта с тропической экзотикой. С подстриженных вязов свисали лианы, подвешенные на зеленых шнурках кокосовые орехи, ананасы и апельсины. Бесчисленные фонарики, укрепленные на стволах и колоннах, по утверждению устраивателей были настоящими индейскими. Вот только во множестве разбитые на лужайках вигвамы выглядели, пожалуй, слишком роскошно для жилищ диких индейцев. Приятель мсье Лоу замечали:
– Вы даже не представляете, как сильно ушли вперед аборигены этих заморских краев.
Все же, отдав должное некоторой фантастичности стиля "индейских" шатров, нужно признать, что все остальное было исполнено изысканного рококо. Естественное пространство повсюду расширялось и украшалось рисованными перспективами на огромных холстах с изображением скал, деревьев, водопадов, где из-замаскированных шлангов били потоки настоящей воды вскипавшей и пенящейся сверх всякой меры, так как в нее добавили мыла. Посреди центрального окруженного фонтанами водоема был установлен пьедестал, на котором возвышалось выкрашенное под мрамор изваяние из папье-маше, – аллегория древнего Миссисипи. Говорят, статуя имела некоторое сходство с мсье Лоу. Кумир держал широкий сосуд, из которого в чашу бассейна стекала вода. Позади статуи в самом бассейне лежало несколько нетолстых бревен. Они были связаны стеблями и лианами. Это сооружение означало одну из дамб, которые на реках Северной Америки строят бобры. В то время Бюффон, впоследствии прославленный естествоиспытатель, был ребенком и еще не успел порадовать читателей своим исследованием жизни этих удивительных животных, а потому возводимые ими плотины многими воспринимались как некое крайне курьезное, едва ли не граничащее со сверхъестественным, явление.
Вокруг статуи бога Миссисипи в скором времени должно было состояться танцевальное представление, где нескольким известным артистам: мадам Нивель, мадемуазель Дебуа, мадемуазель Дюплан, мадемуазель Эрну, а также господам Леге, Сальватор и Помпиньян в сопровождении кордебалета в 500 человек надлежало исполнить балет на сюжет из жизни индейцев.
Приятели регента маркиз де Коссе, герцог Бриссак, поэт Лафар, мадам де Тансен, мадам де Руайан и герцогиня де Берри, по правде говоря, посмеивались над всем этим мероприятием, впрочем, не так открыто, как сам регент. И уж конечно, наибольшим скептиком в отношении к празднеству был его главный устроитель мсье Лоу.
Салоны и залы уже были переполнены гостями. Несколько минут назад от имени регента господин де Бриссак на пару с графиней Тулузской открыли бал.
В парке тоже было полно людей. Почти во всех шатрах шла игра в ландскнехт. Несмотря на усиленные караулы переодетых индейцами придворных гвардейцев, (они были выставлены у всех близлежащих домов), многим ловкачам удалось проникнуть в парк. Повсюду попадались домино весьма подозрительного вида. Кругом стоял невообразимый шум. Однако заправлявшие парадом еще не выходили. Ни регент, ни принцессы, ни достопочтеннейший Лоу пока не появились. Все ждали их.
В вигваме из окантованного золотым шитьем красного бархата, где вполне могли бы раскурить трубку мира вожди повздоривших племен, было сдвинуто вместе несколько столов. Шатер размещался недалеко от поляны Даны, остается у самых окон кабинета регента. Дверь собралась немалочисленная компания. За покрытым скатертью мраморным столом шла оживленная игра в ландскнехт. Игроки шумели, золотые монеты сыпались горстями, и тут же в двух шагах у другого стола, ведя игру в реверси, чинно беседовали пожилые аристократы. Стол для ландскнехта окружали маркиз Шаверни, Шуази, Навай, Жирон, Носе, Таранн, Альбрет и другие. Мсьё де Пейроль тоже был среди игравших. Он выигрывал, постоянно выигрывал. Все это знали и изо всех сил следили за его руками. Впрочем, следи не следи, во время регентства шулерство было распространенным явлением и не считалось за преступление. Игра шла напряженно. Вслух произносились только цифры, означавшие ставки и согласия или отказ участвовать в очередном розыгрыше: "Сто луидоров! Пятьдесят! Двести!" Проклятия проигравших и смех выигравших. Игроки, разумеется, были без масок. В аллеях же, наоборот, разгуливали и беседовали бесчисленные домино и маски. Лакеи в парадных ливреях, зачастую выглядевших наряднее костюмов хозяев, держались поближе к малому крыльцу у апартаментов регента. Многие из них тоже были в масках, блюдя инкогнито своих господ.
– Выигрываете, Шаверни? – заглянув в вигвам звонким женским голосом поинтересовалось голубое домино в натянутом капюшоне.
Шаверни выкладывал из кошелька на стол остатки денег.
– Сидализа! – воскликнул Жирон. – Поспеши нам на выручку, о нимфа девственной рощи!
Из-за спины первого домино появилось второе.
– О чем вы тут? – спросило оно.
– Ни о чем особенном, милая моя Дебуа, – расплылся в невинной улыбке Жирон. – О девственной роще.
– Так, так. Впрочем, мне все равно, – с безразличием бросила мадемуазель Дебуа и вошла в шатер. Сидализа отдала свой кошелек Жирону. Один из старичков, игравших в реверси с осуждением поцокал языком.
– В наше время, наедине де Барбаншуа, все было по-другому.
– Увы, мсьё де Юноде, – ответил сосед. – Все испортилось.
– Измельчало, мсьё де Барбаншуа.
– Выродилось, мсьё де Юноде.
– Извратилось!
– Опошлилось!
– Изгадилось!
И, тяжело вздохнув, в один голос:
– Куда мы идем, барон, куда идем?
Теребя агатовую пуговицу, украшавшую, старомодный кафтан барона де Юноде, барон де Барбаншуа продолжал:
– Кто эти люди, барон?
– Я сам хотел об этом спросить.
– Ты ставишь, Таранн? – крикнул в этот момент Монтобер. – Пятьдесят!
– "Таранн", – пожал плечами Барбаншуа. – что за чудовищное имя. Для какой-нибудь улицы оно еще, куда ни шло, но для человека – фи!
– Ставишь, Альбрет?
– Час от часу не легче, – не переставал изумляться Юноде, – а этот украл имя у Жанны д'Альбрет, матери Генриха IV. Нет, право, откуда они откапывают такие странные фамилии?
– А откуда Бишон, спаниель баронессы взял свою кличку? – отозвался Барбаншуа и открыл табакерку. Проходившая мимо Сидализа бесцеремонно запустила в нее пальцы. Старый барон опешил, открыв рот.
– Ничего, табачок! – похвалила оперная красотка.
– Мадам, – галантно сдерживая возмущение, произнес барон Барбаншуа. – Я не люблю, когда в мою табакерку суются посторонние. Извольте ее принять.
Ничуть не смутившись, она приняла подарок и, ласково потрепав старика по подбородку, удалилась.
– Куда мы идем? – от негодования барон Барбаншуа задыхался. – Что сказал бы покойный король, если бы увидел все это?
За ландскнехтом:
– Проиграл, Шаверни, опять проиграл!
– Ну и что из этого? У меня еще есть земля в Шаней. Иду на все!
– А ведь отец этого юноши был достойным человеком, храбрым воином его королевского величества, – вздохнул барон Барбаншуа. – Интересно, у кого на службе сынок?
– У господина принца де Гонзаго.
– Упаси, Господь, нас от итальянцев!
– Да и немцы не лучше, скажу вам, барон! Взять хотя бы графа Хорна, недавно колесованного в Гревской тюрьме за убийство.
– Родственник его высочества, прошу заметить! Куда мы идем?
– Скоро дойдет до того, что будут убивать средь бела дня на улице!
– Уже началось, барон. Вы, наверное, слышали, что вчера у Тампля убили женщину, – ее кажется, звали Лове, – она занималась перекупкой акций.
– А сегодня утром из реки в районе Собора Парижской Богоматери вытащили тело сиера Санбрье. Он был чиновником военного казначейства.
– Его убрали за то, что он слишком вольно высказывался об этом пресловутом шотландце, – почти шепотом заключил мсьё де Барбаншуа.
– Т-с! – предусмотрительно остановил друга Юноде. – За неделю это уже одиннадцатое убийство.
– Ориоль! Ориоль! Иди на помощь! – закричали в этот момент игроки. В вигваме появился пухленький откупщик. Он был в маске. Его броский до нелепости наряд привлекал внимание, вызывая не то восторг, не то насмешку.
– Вы только подумайте! – удивлялся он. – Меня сразу узнают!
– Еще бы! Второго Ориоля нет, – заметил Навай.
– Дамы, поди, считают, что и одного достаточно, не так ли? – оскалился Носе.
– Завистник! – засмеялись игроки и болельщики.
– Господа, кто-нибудь видел Нивель? – спросил Ориоль.
– Подумать только, – с сочувствием заметил Жирон, – с каким благородным рвением наш бедный друг стремится занять место того незадачливого финансиста, что дражайшая Нивель не так давно, превратив во всеобщее посмешище, сожрала с потрохами!
– И этот завидует! – опять засмеялись кругом.
– Ну что, повидался с Озье, Ориоль?
– Получил грамоту дворянина?
– Ориоль, узнал имя своего пращура, участника Крестовых походов?
Мсьё де Барбаншуа оставалось лишь в меланхолическом недоумении заламывать руки и возводить взор к небесам.
Мсьё Юноде сказал:
– Эти, с позволения сказать, аристократы насмехаются над самым святым!
– Куда мы идем, Боже правый. Куда идем?
– Пейроль! – сказал толстенький откупщик, подходя к столу. – Поскольку сдаете вы, я готов поставить против вас пятьдесят луидоров, но при условии, что вы закатаете рукава.
– Куда как вы смеете! – вспыхнул фактотум принца де Гонзаго. – Зарубите себе на носу, любезнейший, я позволяю себе шутить только с равными.
Шаверни, посмотрев на столпившихся у крыльца регента лакеев, оживился: