– Как только здесь закончится совет, пришлите сюда столяров. Сразу же. Ясно? – показал метрдотель.
– Какой еще совет? – не понял Кокардас.
– Постараемся узнать. Когда ты в курсе всех дел, легче справится и со своими собственными.
Услышав столь взвешенное рассуждение, Кокардас ласково, как отец любимого сына, потрепал ладонью брата Паспуаля по подбородку. Лакей и разметчики ушли. Внезапно из вестибюля донесся шум приближавшейся толпы. Послышались крики:
– Мне!
– Нет, мне! Я записан раньше. Никаких привилегий!
– Это что-то новое, – прошептал гасконец. – Интересно из-за чего сыр бор?
– Не шумите! Не шумите! Спокойствие! – покрывая шум, в дверях прозвучал властный голос.
– Это мсьё де Пейроль, – сказал брат Паспуаль. – Нельзя, чтобы он нас увидел.
Они еще глубже отодвинулись в оконный проем, и пошире затянули за собой шторы.
В это время в залу входил преследуемый, а точнее стиснутый толпой конкурентов господин де Пейроль. Эти люди представляли необычный тип просителей, готовых заплатить большие деньги за ничто.
На Пейроле был роскошный по последней моде, что называется "с иголочки" костюм. Его сухощавые запястья окаймляли пышные гофрированные жабо, скрепленные сверкавшими бриллиантами запонками.
– Спокойно, спокойно, господа! – урезонивал он шумевших, обмахиваясь надушенным носовым платком, не без удовольствия ощущая свое превосходство над этими людьми. – Не надо так напирать, – соблюдайте приличия.
– Ах гад! Он просто великолепен! – прошептал гасконец.
– Да уж, умеет править бал, – согласился брат Паспуаль.
Справа и слева от Пейроля находились два, вооруженных заточенными карандашами и большими блокнотами секретаря.
– Не теряйте голову и чувство собственного достоинства, – продолжал настаивать Пейроль, с изысканной брезгливостью сбивая щелчком со складок своего воротника крупинки нюхательного табака. – Ишь как вас залихорадила жажда наживы.
И он развел руками с таким неподдельным сожалением, что укрывшиеся за шторой мастера шпаги насилу сдержали аплодисменты. Однако покупатели не желали внимать заключенному в словах Пейроля здравому смыслу.
– Мне!
– Нет. Я раньше! Моя очередь! – продолжались крики.
Горделиво распрямившись и подбоченясь фертом, Пейроль заявил:
– Господа! – установилась тишина. – Я уполномочен перед вами представить интересы его высочества принца де Гонзаго. Я управляющий его делами. Почему некоторые позволяют стоять передо мной в шляпе?
Все кроме дам, немедленно сняли головные фетры.
– Вот так-то будет лучше, – продолжал Пейроль. – А теперь, внимание, господа!
– Да замолчите же вы, наконец. Дайте послушать.
– Сами и замолчите! – переговаривались в толпе.
– Завтра в этой зале, – говорил Пейроль, – будут выстроены и сданы внаем тем из вас, кто пожелает заплатить назначенную цену, конторки для совершения коммерческих операций.
– Браво!
– Здесь последняя, пока не сданная в наем площадь. Все остальное, за исключением личных покоев их высочеств принца и принцессы, уже имеет новых хозяев. Теперь слово за вами.
Толпа опять заволновалась.
– Мне! Мне! Я записан и никому не уступлю свою очередь.
– Не толкайтесь! Как не стыдно? А еще мужчина! Никакого уважения к женщине!
Да, среди просителей были и дамы. Наверное, прабабушки нынешних неприглядных представительниц прекрасного пола, что в будние дни пополудни, пугая прохожих, толпятся у здания биржи.
– Мужлан!
– Грубиян!
– Хам!
В ход пошли ругательства покрепче и женский визг. Кто-то кому-то вцепился в волосы. Кокардас и Паспуаль чтобы увидеть потасовку немного высунулись из-за шторы.
В этот момент в стене за укрытыми коврами подмостками широко распахнулась двустворчатая дверь.
– Гонзаго! – прошептал гасконец.
– Миллиардер! – прибавил Нормандец.
И оба опять спрятались за шторой.
Действительно на подмостках в компании двух молодых аристократов появился сам Гонзаго. Не смотря на то, что его возраст приближался к пятидесяти, он по – прежнему был красив. Его высокая фигура сохранила юношескую гибкость. На лбу ни морщинки. Густая, тяжелая, немного умащенная бриллиантином черная как смоль шевелюра блестящими кольцами опускалась на воротник бархатного кафтана самого простого покроя. Роскошь наряда принца не имела ничего общего с костюмом Пейроля. Подпиравшее подбородок Гонзаго жабо само по себе стоило не меньше пятнадцати тысяч ливров. Свисавшую с шеи золотую цепочку украшали бриллианты общей стоимостью не менее миллиона, но она почти целиком укрывалась жилеткой из ослепительно белого сатина.
Двое сопровождавших принца господ: его кузен по линии Неверов повеса Шаверни и Навай младший пудрились и украшали лица рисованными мушками. Это были очаровательные молодые люди, – немного женоподобные, немного развязные. Невзирая на ранний час, они были уже навеселе, успев изрядно хлебнуть шампанского. Свои шелка и бархат они носили с очаровательной небрежностью. Навай был лет двадцати пяти, маркизу де Шаверни, недавно исполнилось девятнадцать. Увидев собравшуюся в зале толпу, они, на мгновение раскрыв рты, застыли, а затем разразились веселым смехом.
– Господа, господа! – призывал Пейроль, снимая шляпу. – Проявим уважение к мсьё принцу!
Разгоряченная, готовая уже было вступить друг с другом в рукопашную толпа покупателей мгновенно, как по мановению волшебной палочки успокоилась. Все кандидаты в наниматели будущих контор одним движением склонили головы, а дамы шаркнули ножками в приветственном реверансе. Гонзаго чуть заметно кивнул всем рукой и обратился к своему управляющему.
– Поторопитесь, Пейроль. Скоро эта зала мне понадобится.
– Какие очаровашки! – произнес сквозь смех юный Шаверни, в упор лорнируя толпу.
– Они просто прелесть! – поддержал его Навай, у которого от смеха выступили слезы.
Пейроль приблизился к Гонзаго и, понизив голос, доложил:
– Они созрели, доведены до белого каления, – заплатят, сколько бы с них не потребовали.
– А почему бы не начать торги! – воскликнул Шаверни. – Вот уж, полагаю, будет забавно!
– Помолчите! – оборвал его Пейроль. – Мы пока не за обеденным столом, чтобы валять дурака, господин шут.
Но идея начать торги ему понравилась, и, обращаясь к Гонзаго и его свите, он спросил:
– С какой цены будем начинать?
– Пятьсот ливров в месяц за четыре квадратных фута! – зубоскалил Навай, полагая, что названная им цифра во много раз превосходит все разумные пределы.
– Тысячу ливров в неделю! – поддержал шутку приятеля Шаверни.
– Начни с полутора тысяч, – совершенно серьезно произнес Гонзаго.
– Господа наниматели! – обратился к толпе Пейроль. – Поскольку последние свободные площади занимают лучшие во дворце места, то мы намерены их сдать внаем, по самой высокой цене. Итак – № 927 – полторы тысячи ливров.
По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.
– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.
И громко выкрикнул:
– Две тысячи ливров!
Покупатели растерянно переглянулись.
– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.
Ошеломленные претенденты молчали.
– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.
– Продано! – поспешил Пейроль.
Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.
– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.
Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.
– № 928! – продолжал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно бросил Гонзаго.
– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!
– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.
– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.
Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.
– Идиотизм! – сказал маркиз.
– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.
Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.
– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.
– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.
– Мне!
– Мне!
– Мне! – орали в толпе.
Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:
– Мне!
– Мне!
– Мне!