Чужеземцев-басурман, а так в крепости называли маньчжуров, дети боялись больше всего на свете. Бывало, увидят на другом берегу спускающихся к реке конников в воинских доспехах, и тут же с криками бросятся врассыпную. Вслед им - хохот, вслед - громкая и непонятная речь. Река не слишком широкая - хорошо все слышно. Страшно! Вдруг враги пришли их, детишек, воровать, а потом продавать в рабство? Так по крайней мере объясняли детворе взрослые каждое появление маньчжуров, пытаясь приучить малышей к бдительности. Дескать, чужие жалости к православным не испытывают. Крещеные бы русских жалели.
Поэтому здешние святые отцы пытались распространить православную веру по всему Амуру. Одна вера приведет к миру, - говорили они. Крестили всех подряд, вообще не разбирая, кто какого рода-племени.
Вот и на Ивана Купалу назначили крестины. На Рождество Иоанна Предтечи никто не работает. Не рубят капусты и не берут в руки косаря, топора, заступа. Лучшего времени не найдешь.
Желающих набралось много, и их даже не смогла вместить ни одна церковь. Поэтому и решили поступить так, как поступил в свое время Иоанн с Иисусом, - крестить всех в реке.
…В день Рождества честного славного пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна с самого раннего утра далеко по берегу разнесся медный звон единственного в Албазине колокола, установленного на колокольне Воскресенской церкви. Народ поспешил в храм. У входа, стоя на высоком крыльце, их уже поджидал облаченный в золоченую ризу с епитрахилью и скуфью приходской священник, отец Максим Леонтьев. С ним были диакон Иона в мятой длинной рясе и похожий на филина псаломщик Мирошка, одетый в кафтан из грубого и некрашеного крестьянского сукна. Если Леонтьев с Мирошкой гляделись довольно свежо и молодцевато, то Ионова морда походила на пожеванный какой-то тварью сапог. Этот здоровяк буквально засыпал на ногах, и даже не изъявлял желания приветствовать поклоном входящих. Ладно если б это происходило после всенощного бдения, а так любой завидевший Иону мог опознать в нем пьяного.
Впрочем, не он один пьянствовал в ночь, встречая приход Ивана Купалы. Все военное поселение гуляло на берегу, а с ним и монастырские. Спать пошли только с рассветом, поэтому даже колокол, созывавший народ на литургию, не смог разбудить иных гулен. Женщинам-то не привыкать рано вставать - нужно и на обед что-то сытное приготовить, и подобрать подходящие головные уборы. Ведь праздник, а по таким дням положено наряжаться.
Наладив женские дела, слабый пол стал поднимать своих мужей и чад, а те брыкаются и бормочут во сне бессвязные слова. Пришлось кого-то обливать холодной водой, а кого сгонять веником с мягких перин.
Ох и трудно русскому мужику вставать с похмелья! Не зря же в Европе эту мужскую беду кличут не иначе, как "русской болезнью", от которой всякий "прихворнувший" лечится по-своему. Одни снимают похмелье с помощью чесночного или лукового супа, другие - горячей овсяной кашей с кислым молоком, третьи - просто кружкой рассола. Иной придет в себя только после того, как ему на голову выльют ведро ледяной колодезной воды.
Что до казаков, то в таких случаях они обычно с силой брали себя за шкирку и так держали до тех пор, пока не проходила головная боль, а то и прикладывали монетки к глазам и ждали, когда им станет легче.
Накануне старец Гермоген, бывший ярым противником пьянства, позвал к себе в келью атамана.
- Слышал, нынче на берегу собрались жечь костры. Снова будете напиваться и ругаться грязными словами? - сурово произнес пожилой мужчина, нахмурив седые брови.
Никифор улыбнулся на всю ширину своих желтых прокуренных зубов:
- Да, пропустим кружку-другую. Не без того. Купала…
Старец с укором посмотрел на атамана.
- Купала! - передразнил он его. - Да вы, казаки, из всего можете повод для пьянства отыскать. Пьете, пьете - никак насытиться не можете, а только забыли, насколько вино уму не товарищ. Пропьете ведь ум-то, чего тогда? - ворчал старик. - Ладно, празднуйте, но без мордобоя, слышишь меня? Ведь вы не можете по-человечески гулять на праздниках. Обязательно шуму наделаете. Что ж за люди такие, ей-богу! - сокрушенно покачал головой Гермоген, а потом подслеповато глянул на атамана и строгим голосом сказал: - Завтра все должны быть на литургии, ты меня понял? С вас станется. Говорю, нельзя православному человеку идти против церковных правил. Сам не забудь прийти в церковь, - предупредил старец. - Запомни: не с кого-нибудь, а с тебя люди берут пример.
Что и говорить, казаки - народ буйный, особенно в подпитии, но такими уж они, наверное, сотворены. Зато лихие и смелые мужчины!
Никифор твердо пообещал старцу обойтись на этот раз без шума, а если кто-то из его товарищей вздумает махать кулаками, то того он самолично перед всем казацким строем отстегает плетью.
…Вечерело, и на берег Амура высыпал народ. Тут были и албазинские, и из Московского государства, и пришедшие из ближних сел. Молодежь уже загодя натаскала хворост для кострищ. Теперь все ждали только темноты.
Казаки, как водится, гуляли отдельно ото всех. Подобрав по-турецки ноги, они сели кружком на траву, достали кисеты с махоркой и кремни, а потом, попыхивая трубками, стали ждать своего часа. Чуть поодаль расположились их жены и дети. Тут же двое кашеваров готовили тавранчуг - уху из разнорыбицы. Из-под крышки стоявшего на тагане большого медного котла, в котором, побулькивая, варилась уха, вырывались убийственные запахи, вызывая у казаков голодную слюну.
Как только на берегу запылали костры, атаман велел казакам открыть заранее приготовленный бочонок меда, после чего назначенный им прислуживающий по столу наполнил большую атаманскую чашу. Взяв ее в руки, Никифор поднялся с земли. Казаки последовали примеру атамана, готовящегося к речи. - Братья мои, казаки! Товарищи и боевые други! Первый кубок на этом празднике я хочу поднять за нашу родную отчизну. Если не она, то кто тогда мог праздновать Ивана Купалу! А, братцы? За Русь-матушку, - начал Никифор.
- Любо! - дружно грянули казаки, заставив всех находившихся на берегу вздрогнуть.
- Так вот, товарищи мои. Без нашей державы мы вообще ничто, возможно, обыкновенные черви, а потому мы должны как зеницу ока охранять Русь-матушку и беречь от любых врагов, - продолжил атаман.
- Любо! - снова бурно согласились казаки с атамановой правдой.
- Тогда выпьем же, братья, за нашу любимую державу, а еще за вольную волю, без которой нет казака!
- Любо-о! - пронесся мощный казацкий глас над озаренной светом костров рекой, повторяясь эхом где-то в бездонной глубине звездного неба.