В "Пионерах", изображая Америку вчерашнего дня, которую могли хорошо помнить многие читатели романа, Купер максимально приблизился к реальности, к действительной прозе буржуазных общественных отношений. В "Последнем из могикан", напротив, действие озарено ослепительным блеском романтики. Хотя сюжет романа, отнесенный к 1757 году, связан с реальными событиями Семилетней войны, философско-поэтический смысл романа не вмещается в эти узкие рамки. История осажденного французами английского форта Уильям-Генри и его сдачи на милость победителей - только частный повод для того, чтобы прославить величие человеческого духа, воплощенное в героях романа. И своею эпической значительностью "Последний из могикан" обязан не тому, что в нем воссозданы конкретные перипетии боевых действий английских и французских колониальных войск в 1757 году, а тому, что в нем отразилась грандиозная историческая трагедия индейских племен, "исчезающих под напором или вторжением цивилизации, как опадает листва их родных лесов под дуновением мороза". Так пояснял смысл своего романа сам Купер в предисловии к переизданию "Последнего из могикан". Образы индейцев и судьба индейских племен затрагивались и ранее в поэзии и прозе американских романтиков, в стихах Френо и Брайента, в очерках Ирвинга. Купер, однако, был первым, кто поставил в центре романа этот "замечательный народ" - народ, "на войне отважный, кичливый, коварный, беспощадный, готовый к самопожертвованию; в мирное время - справедливый, великодушный, гостеприимный, мстительный, суеверный, скромный и обычно целомудренный", - как характеризует он индейцев в том же предисловии к "Последнему из могикан". Исторические судьбы и нравы вымирающих индейских племен имели для творчества Купера такую же философско-эстетическую ценность, как судьбы и нравы распадающихся шотландских кланов для творчества его старшего европейского современника, Вальтера Скотта. Купер-художник, подобно Скотту, сумел возвысить до уровня эпопеи тему трагической гибели целого многовекового жизненного уклада, целого строя понятий и чувств. Безвременная смерть двух прекрасных и юных героев - благородной красавицы креолки Коры и влюбленного в нее Ункаса, "последнего из могикан", как бы символизирует неотвратимость этой гибели. В сцене похорон Ункаса и Коры, провожаемых в могилу индейскими плакальщицами в присутствии всего племени, явственно слышатся поэтические отголоски индейского фольклора.
Чутье художника намного опередило науку. Классический шеститомный труд Генри Скулкрафта - "Исторические и статистические сведения относительно истории, положения и будущего индейских племен Соединенных Штатов" (1851–1857) - начал выходить лишь в год смерти Купера (который, впрочем, знал об изысканиях Скулкрафта). С научной точки зрения в подробностях индейского "местного колорита" здесь, как и в других романах Купера, можно было бы обнаружить много неточного, произвольного или вымышленного. Но неоценима была самая суть художественного открытия, совершенного писателем: он угадал высокую и самобытную эстетическую ценность гибнущей культуры американских индейцев. От широко вводимых Купером в его роман описаний индейских обычаев и поверий, даже от живописных индейских собственных имен, исполненных образного поэтического значения, веет элегической грустью, - речь идет о гибели по-своему гармонического и цельного строя жизни и представлений. Мир благородных могикан и их друзей делаваров, столь поэтически изображенный в романе, противостоит как возвышенная антитеза обрисованному в "Пионерах" суетливому и пошлому мирку приобретателей, законников, крючкотворов и сутяг, где не нашлось места ни для Натти Бампо, ни для Джона Могикана.
Здесь, в "Последнем из могикан", оба эти героя предстают помолодевшими на три с лишним десятка лет, в полном расцвете мужественной зрелости. Тот жизненный уклад, к которому они принадлежат, клонится к закату, но пока они еще хозяева положения и умело и мудро распоряжаются и собственной судьбой, и участью той горсточки людей - сестер Манроу и их спутников, - которую случай отдал под их покровительство. Образы Натти Бампо Соколиного Глаза и Великого Змея Чингачгука, которых Купер впервые представил читателям "Пионеров" затравленными и униженными отщепенцами "цивилизованной" Америки, здесь приобретают героические очертания. Живя в содружестве с природой, они владеют ее секретами и подчиняют себе ее силы. Они разгадывают замыслы коварных врагов и совершают чудеса ловкости и отваги, чтобы перехитрить неминуемую смерть…
Сама нерушимая дружба Натти Бампо с могиканами Чингачгуком и Ункасом - черта примечательная, выразительно и даже полемически оттеняющая нравственное благородство этих людей, сумевших возвыситься над расовыми предрассудками, столь распространенными на родине писателя. В изображении содружества благородных и смелых людей, независимо от их цвета кожи, происхождения и верований, Купер во многом следовал идеалу "естественного человека", чуждого себялюбивым порокам цивилизации, который был выдвинут в XVIII веке европейской литературой Просвещения и в переосмысленном виде воспринят романтиками разных направлений, от Байрона до Шатобриана.
Воплощение этого идеала неминуемо требовало от художника романтического преувеличения. "…Шатобриан и Купер оба представили нам индийцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения", - писал Пушкин в статье "Джон Теннер" (1836). На родине Купера аналогичные упреки сформулировал более пространно Марк Твен, обвинивший создателя романов о Кожаном Чулке в нарушении по меньшей мере восемнадцати из девятнадцати "законов, обязательных для художественной литературы" ("Литературные грехи Фенимора Купера", 1895). По юмористическому замечанию Твена, "даже вечным законам природы приходится отступить, когда Купер хочет пустить читателю пыль в глаза…".
Это был спор реалистов с романтиком. Как бы предвидя подобные упреки, Купер в предисловии к "Последнему из могикан" заранее пояснял читателям, что, создавая образы своих героев, он сознательно жертвовал точностью изображения ради его поэтической выразительности. Это относилось, в частности, и к его работе над образом Кожаного Чулка, каким он представлен в этом романе. "Сделай я его (Натти Бампо. - А. Е.) не столь нравственно возвышенным, - писал Купер, - я, вероятно, был бы ближе к реальности; но он оказался бы менее привлекательным; а задача романиста - всеми силами стремиться к поэтичности".
Эта романтическая поэтичность составляет главное художественное достоинство "Последнего из могикан".
Сюжетный механизм романа кое-где поскрипывает на ходу (литературные условности в еще большей мере сказываются в более раннем романе "Шпион"). Юмор Купера, восходящий к традициям английского романа XVIII века и основанный (как, например, в образах чудаков-педантов Ситгривса и Гамута) на однообразном обыгрывании одной и той же профессиональной "блажи" или мании, может показаться теперь старомодным, а диалоги героев - несколько риторичными. Но романы Купера захватывают читателя своим драматизмом. Всем своим творчеством он славит отвагу и разум свободного и деятельного "естественного человека".
Вслед за Купером поэтический мир индейского фольклора был воссоздан в знаменитой "Песни о Гайавате" (1855) Лонгфелло. В прозе традиции Купера были развиты и углублены замечательнейшим американским романистом XIX века Германом Мелвиллом; в его социально-философских романах "Моби Дик" (1851) и "Израиль Поттер" (1855) обнаруживается преемственная связь и с эпопеей о Кожаном Чулке, и с романом "Шпион". Романы Купера открыли новые горизонты американской литературе.
А. ЕЛИСТРАТОВА
Шпион, или повесть о нейтральной территории
Перевод Э. Бер и Е. Шишмаревой
Предисловие
Автора часто спрашивали, основывался ли он на событиях из реальной жизни, когда обрисовывал характер главного героя своей книги. Самый ясный ответ на этот вопрос автор может дать, просто изложив перед читателем факты, легшие в основу этого романа.
Много лет назад создатель этой книги посетил известного государственного деятеля, который в суровые дни Американской революции не раз занимал высокие посты. Разговор зашел о воздействии, которое оказывают на людей крупные политические события, и об очищающем влиянии любви к родине, когда это чувство с силой пробуждается в целом народе. Наш хозяин, возраст которого, занимаемое им положение и знание людей делали наиболее авторитетным участником подобного разговора, возглавил нашу беседу. Он остановился на том, какой замечательный сдвиг произвела великая борьба всей нации в войну 1775 года, придав новое, высокое направление мыслям и поступкам множества людей, до этого поглощенных самыми низменными житейскими заботами, и привел в доказательство своего утверждения историю, правдивость которой мог подтвердить лично, как ее прямой участник.