Так японцы и не разрешили русским китобоям сойти на берег, но привезли на шхуну много свежих продуктов и воды.
Лигов вывел шхуну из бухты Нагасаки и взял курс на Николаевск. К бухте Надежды он уже подойти не смог. Там рано появляются льды, и Лигов не хотел рисковать шхуной.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ранней весной, после зимовки в Николаевске, шхуна "Мария" возвращалась в бухту Надежды. Лигов поторопился выйти в рейс: в Охотском море льды еще не прошли. Теперь они то и дело с шорохом терлись о борта, звонко сталкивались.
Лигов стоял на баке. Он рассеянно смотрел на плывущие навстречу льдины, на темную сине-зеленую между ними воду. На одной из льдин чернела оторванная где-то от берега глыба земли. Капитан следил за ней, видя, как рядом плывущие льдины сталкивались, и земляная глыба, покачиваясь, скользила к воде.
Олег Николаевич не мог отвести от нее взгляда. Этот кусочек земли среди холодного белого простора чем-то напоминал Лигову его жизнь. Да, он, как этот кусочек, плывет среди многих врагов, которые готовы опрокинуть его, сбросить в пучину безвестности. И, как эта земля, он цепляется, пытается удержаться, плыть дальше.
Плыть дальше! А кому это надо? Вот контр-адмирал Козакевич сообщил, что он дважды писал генерал-губернатору Сибири и в Петербург о созданном Лиговым русском китобойном, промысле на Дальнем Востоке, о необходимости усиления охраны восточных вод. В ответ пришли равнодушные, с туманными, неопределенными обещаниями письма. Никому из этих чиновников там, в столице, нет никакого дела до него.
Капитан почувствовал себя одиноко, грустно, сердце согревало только письмо Марии. Но и оно было малоутешительным. Мария писала, что отец нездоров, стал очень слаб и она не решается его оставить одного в Петербурге. Значит, ее приезд откладывается на неопределенное время…
Чтобы отогнать невеселые мысли, Олег Николаевич прошелся по палубе и у подветренного борта увидел Рогова. Гарпунёр покуривал, устремив взгляд к горизонту. Лигов окликнул его. Рогов неторопливо повернулся к нему и произнес:
- Сейчас на Гавайях осень. Хорошо.
Гарпунер грустил о своей семье. Разделяя его настроение, Лигов сказал:
- Скоро там будем.
- Будем, капитан, - оживился Рогов. - Я вас свожу в нашу деревню. Хороший там народ, гавайцы, да быстро мрут.
В его словах прозвучало сожаление. Лигов спросил:
- От болезней, что ли?
- В том климате болезней нет, - покачал головой Рогов и сердито добавил: - Миссионеры сбили людей с пути.
Лигов вопросительно смотрел на гарпунера. Тот продолжал:
- Застращали гавайцев. Убедили, что кто будет ходить в своем, а не в европейском костюме, того за бесстыдство черти в аду мучить будут. Ну, и покупают гавайцы, особенно женщины, в лавках у тех же миссионеров тряпье, ходят в нем, парятся, как в бане, а когда остаются одни - долой из тряпок и на ветерок. От этого и простуживаются. Мы своих жен из деревни в город не пускаем. Сунулся миссионер к нам однажды в Семеновку, как мы, русские, зовем нашу деревню, так мы его заставили назад бежать прямо через заросли.
Гарпунер улыбнулся своим воспоминаниям.
- У нас в Семеновке хорошо… Вы сами увидите.
Не знали ни Лигов, ни Рогов, что им так и не придется в этот рейс посетить деревушку на Гавайях, где поселились русские.
Постепенно разговор перешел на предстоящую охоту, и Лигов спросил:
- Не смогли бы вы обучить на гарпунера одного из наших матросов? Или Кленова? Человек он сильный.
- Что ж, можно, - кивнул Рогов. - Можно и еще кого-нибудь. Вот разве Урикана? У эвенка хороший глаз.
…В бухте Надежды уже ждали возвращения шхуны. Плотник Кленов, выстроивший домик для Лигова и Алексея, был огорчен, что капитан вернулся один, без Северова, без женщин.
- А я-то для молодых хозяек домишко срубил, - сказал он разочарованно. - Видно, стоять ему пустому.
- Скоро, скоро, Антон, здесь будет шумно, - ответил Лигов, осматривая хорошо построенный дом. Две комнаты предназначались для спален, одна - под общую столовую. Не забыл Кленов про кухню и кладовые, сделав их просторными, с широкими столами, ларями.
Начались дни промысла. Как и в прежние годы, китов было много. Лигову не приходилось далеко уводить шхуну от бухты. Он вместе с Роговым бил китов, буксировал их к берегу. Затрещал сухой плавник в печах, поплыл запах ворвани над бухтой.
Спокойствие царило в поселке. Эвенки были счастливы. Еще никогда у них не было такой спокойной и сытой жизни. Кроме китового жира и мяса, которых сейчас было в изобилии, русские снабжали их различными товарами, и эвенки старались отблагодарить китобоев. Мужчины, женщины и даже подростки принимали участие в разделке туш и перетопке жира, дети собирали плавник, дрова для печей. Тихо, спокойно и дружно жили люди, в бухте Надежды. И вот произошло событие, которое взбудоражило всю колонию.
Занятый делами, Лигов не замечал, что все чаще стали встречаться подвыпившие эвенки. Обычно пошатывающиеся фигуры появлялись в стойбище по вечерам, из хижин доносилось пение, появлялись пьяные у печей на берегу.
- Олег Николаевич, - сказал как-то капитану Ходов, - больно пьяно среди сродственников Урикана стало.
- Разве? - рассеянно спросил Лигов, думая о том, как улучшить вытопку жира.
- Каждый день божий. - Боцман старался обратить внимание Лигова на обстоятельство, которое его все больше тревожило. Чаще появлялись пьяненькие и среди матросов. Фрол Севастьянович и сам был не прочь пропустить чарочку-вторую, но в праздники или по какому особому случаю, а пьянства не признавал. На его расспросы матросы отвечали уклончиво, ссылались на то, что вино у них еще из собственных запасов, сделанных в Николаевске. Но боцман никак не мог вспомнить, чтобы матросы делали такие большие запасы водки в Николаевске, и даже с укоризной говорил себе: "Видно, стар стал. Не вижу, что на судне делается".
- Никак у нас тут питейное заведение имеется, - продолжал Ходов.
- Скажу, чтобы в лавке меньше вина инородцам давали - успокоил Лигов боцмана и заговорил о пошивке новых парусов.
Прошло несколько дней, и вся колония была потрясена событием, которое напомнило Лигову о предостережении и сомнениях боцмана и заставило его не только пожалеть, но и обвинить себя в невнимании к словам Ходова.
Поздно ночью Лигов был разбужены Уриканом. Капитан вместе с Федором Терновым и Кленовым обживал новый дом. На громкие удары в дверь и крики Урикана Кленов быстро засветил лампу, вышел в коридор.
Когда встревоженный Лигов, полуодетый, вошел в столовую, здесь уже был Урикан. Эвенк находился в сильнейшем волнении. Он заговорил торопливо, путая русские слова с эвенкийскими. Лигов несколько раз его переспрашивал и вдруг понял, с какой страшной вестью явился Урикан. В стойбище только что был убит эвенк, а другой опасно ранен.
Разбуженный громким разговором, из второй спальни показался Тернов. Заспанный, он недовольно пробурчал:
- Чего тут кричит этот косоглазый? Завтра мог прийти! Но Лигов, пораженный сообщением Урикана, остановил его и спросил эвенка:
- Кто же виноват, почему произошло убийство?
- Он виноват!.. Он виноват!.. - закричал Урикан, указывая на Тернова, и, казалось, был готов броситься на него.
Лигов непонимающе смотрел на Урикана, потом перевел вопросительный взгляд на штурмана. Тот зло сказал:
- Гоните в шею этого пьяного дикаря!
- Урикан говорит правду, - ровно, но громко заговорил до сих пор молчавший Кленов.
- Он водку дает, он шкурки берет! - дрожа и брызгая слюной, кричал Урикан, не сводя почти дикого взгляда с Тернова.
- Как ты смеешь… - Лицо Тернова покрылось пятнами, руки сжались в кулаки. Лигов приказал ему:
- Замолчите!
Капитан верил Кленову. Больше ничего не говоря, он оделся и вместе с Уриканом и Кленовым спустился в стойбище. Здесь все были на ногах. Слышались возбужденные голоса, плач детей. Люди сновали от хижины к хижине. Вокруг Лигова собралась большая толпа. Урикан подвел его к хижине, из которой доносились женские вопли. Олег Николаевич переступил порог. В низком помещении, слабо освещенном жирником, было много людей. Они расступились перед Лиговым, и он увидел двух лежащих эвенков. Около одного, неподвижного, сидела в позе отчаяния, с распущенными волосами женщина и, раскачиваясь, плакала в голос. Капитан увидел, что эвенк мертв. Он узнал его. Это был один из тех, кто в первые дни особенно усердно помогал русским в сборе китового уса. Второго, эвенка, громко стонавшего, перевязывали. Он был ранен в грудь и шею. В хижине пахло винным перегаром. Запах водки исходил и от некоторых эвенков и матросов.
Лигову сообщили, что вечером у Тернова эвенки выменяли водку на шкурку выдры, перепились и затеяли драку, схватились за острые охотничьи ножи…
В тяжелом раздумье возвращался назад к себе Лигов. Трудно было поверить, что Федор Тернов после зимовки в Николаевске тайком привезет большой запас водки и будет обменивать ее у эвенков на меха. Так вот почему Тернов так охотно взял на себя обязанность заготовлять продукты в Николаевске, вести отчетность по складу с корабельным имуществом - чтобы удобнее и незаметнее можно было прятать водку.
- Мы думали, что вы, Олег Николаевич, разрешили ему, - оторвал Лигова от дум Кленов, не называя имени Тернова.
Лигов почувствовал, как к его лицу прилила кровь. Это было тяжелое обвинение, но, очевидно, справедливое. Ярость охватила капитана. Они вернулись в дом. Штурман спал. Лигов грубо поднял его:
- Вы - убийца!