Внешне этот предполагаемый сотрудник выглядел довольно необычно, держался расковано, но вежливо и отличался некоторым апломбом и заметной самооценкой выше среднего уровня, что и не скрывал. Высокий худой брюнет, грузин, но совершенно обрусевший, видимо не в первом поколении. Некая расслабленность и спокойствие чувствовалось не только в его позе, но и в манере держаться и говорить. В выражении лица, в разговоре он производил впечатление человека умного и необычного. В общем, сразу было понятно, что есть здесь какое-то второе лицо, более значительное, чем просто соискателя работы в области реставрации. Поговорив о том, чем бы он мог у нас заниматься, мы разошлись, не решив ещё вопрос о его приёме окончательно. Настораживало это второе его лицо, ждать можно было много интересного и неожиданного. Наш начальник предоставил решать этот вопрос мне, посоветовавшись со вторым нашим физиком. "А не тот ли это Чалидзе, который входит в Сахаровский Комитет по правам человека",– предположил мой более осведомлённый коллега. Я сказал, что , если тот, то надо взять на работу, а если – нет, то не стоит. Легко выяснилось, что это он самый и есть. Теперь легко объяснялось, с чего это его потянуло "на прекрасное" от родимой и достаточно серьёзной физики. Чем физика серьёзнее, тем меньше с точки зрения властей нужны ей такие инициативные в общественном плане люди. Из карповского института его, очевидно "ушли", а тихая заводь реставрационного центра была местом более походящим для людей не совсем вписывающихся в "самый прогрессивный общественный строй". Потом Чалидзе и сам говорил мне, что дорожка, которая привела его в нашу реставрацию была, очевидно, проложена заботливой рукой КГБ. Реставрационный центр отнюдь не режимный объект, да и вообще "отстойник" (термин не я придумал), куда собирались люди не самые подходящие для строительства коммунизма. У нас там вся парторганизация состояла из нескольких человек на несколько сотен сотрудников. У людей были несколько иные интересы, чем карьерный рост и даже высокая зарплата. Вот Чалидзе туда и "запихнули", подальше от серьёзной научной работы.
Довольно скоро мы нашли с ним общий язык, хотя и различие между нами было достаточно большим. Много времени мы проводили в разговорах на различные темы, не в последнюю очередь мировоззренческих. И разговоры были настолько насыщены и напряжённы, что домой после них я уходил иногда с головной болью. Отношения, впрочем, были вполне дружескими.
Чалидзе был одним из создателей Комитета по защите прав человека, в который входили академик Сахаров, один из создателей советской водородной бомбы, математик, член-корреспондент АН СССР И. Р. Шафаревич, сам Чалидзе и его друг Твердохлебов. Представления о характере и методах работы у членов этого Комитета были различны. Шафаревич, например, не придавая особого значения официальному статусу комитета, считал его подходящей формой, вывеской под которой могло удаваться иногда оказывать помощь конкретным людям в их трудностях при столкновении с тоталитарным государством. Чалидзе, напротив, полагал, что Комитет больше должен уделять внимания теоретической стороне правовых вопросов, носить научный характер, быть основательным, как он говорил "неповоротливым", и в таком статусе способствовать улучшению правовой атмосферы в стране. Во всяком случае, он так говорил. Впрочем, может быть, это было больше мимикрией. Но не думаю, мне кажется, что самому Чалидзе импонировал именно такой стиль работы. Он производил или старался производить впечатление некоего сноба, однако не исключено, что это было маской, под которой скрывались более сильные эмоции и решительные действия. Кроме того некоторый снобизм должен был повышать его личный статус в глазах тех, с кем ему приходилось общаться. В его сознании огромное место занимала интуиция иерархичности общества, причём иерархий могло быть много, и они далеко не всегда совпадали с общепризнанными официальными или общественными мерками. Всё зависело от приоритетов публики. Так, например, он критически отзывался о "Хронике текущих событий", самиздатский журнал, посвящённый нарушениям прав человека в СССР, за его неосновательность, но оказавшись в Америке, сам стал начал переиздавать этот журнал. В иных условиях стало возможным издавать то, что считалось "неосновательным" и антисоветским.
Беседуя на различные темы, мы, конечно, говорили и о правозащитной деятельности. Сахаровский Комитет и Хельсинская группа уделяла, как мне казалось, мало внимания защите прав верующих, да и члены этих групп были не слишком компетентны в религиозных вопросах. Мне казалось, что необходимо такое направление правозащитной деятельности, которое не только своей тематикой, но и методами работы было бы подлинно христианским.
В это же самое время Глеб Якунин начал тесно общаться с членами Хельсинской правозащитной группы и даже пытался присоединится к ним. Однако не нашёл в этом поддержки. Аргументом было: чем больше различных правозащитных групп будет, тем лучше.
Для меня идея создания такой группы стала категорическим императивом. И когда я предложил её Якунину, то он с готовностью поддержал её, поскольку сам пришёл к такому же мнению.
27 декабря 1976 года мы, то есть Якунин, наш друг иеродиакон Варсонофий и я собрали у меня на квартире пресс-конференцию, где была представлена Декларация о создании Комитета защиты прав верующих и распространены первые документы этого Комитета.
Наша группа работала очень активно, собирая и распространяя документы о положении верующих в СССР и о правовых нарушениях в отношении верующих. Документы предоставлялись всем желающим, в том числе и иностранным корреспондентам. Мой домашний адрес был указан в качестве адреса Комитета. Этот адрес был озвучен по радио, по иностранному радио, разумеется. И вот, со всех концов страны, не только из Москвы приезжали к нам верующие, как православные, так и других христианских конфессий с жалобами на произвол местных властей. В основном притеснялись наиболее активные верующие. Например, если собиралась группа, обратившаяся с просьбой открыть в их местности православный храм, то местная милиция и прочие власти очень оживлялись, и такие верующие не только подвергались угрозам с их стороны, но и реально могли лишаться работы и даже свободы, в случае, если угрозами их не удавалось сломить и заставить отказаться от осуществления их законного права на открытие храма и проведения богослужений. Можно было оказаться не только в тюрьме, но и в психиатрической больнице. Такие случаи нами описывались и составлялись соответствующие обращения в высшие органы власти. Иногда мы в порядке обсуждения писали критические замечания о правовом состоянии религии. Так, например, советским гражданам был предложен для обсуждения проект закона о народном образовании, содержащий явные внутренние противоречия, и противоречия с основными законами страны, что, в случае его принятия в Верховном Совете правовым образом, препятствовало бы осуществлению права верующих на воспитание своих детей в соответствии с их религиозными убеждениями, так как основой воспитания и образования в СССР провозглашалось в этом проекте марксистско-ленинское материалистическое мировоззрение. Составляемые нами документы , как я уже сказал, широко распространялись, в том числе передавались и иностранным корреспондентам, что делало их достоянием мировой общественности и содействовало созданию реальной картины положения свободы совести в СССР.
В США нашлись издатели наших документов. Всего было издано двенадцать томов и подготовлен ещё один том.
Времена тогда были сравнительно "вегетарианские", по сравнению с предыдущей практикой взаимодействия Государства со своими гражданами, и власти очень долго не хотели нас сажать туда, где в соответствии с "самым передовым мировоззрением" полагалось бы находится инакомыслящим, которые ещё и позволяли себе своё инакомыслие произносить вслух. Поэтому нас неоднократно вызывали в КГБ для беседы с сотрудниками, где нам пытались если не поправить мозги, то хотя бы предупредить, что посадят ведь, если мы не прекратим нашу деятельность. Но мы, отвечали на это, что никаких законов СССР мы не нарушаем, и сажать нас не за что. Так что мы будем продолжать своё дело, а вы уж делайте своё, по своему разумению. Поэтому в случае нашего ареста вся ответственность будет на КГБ, но никак не на нас.
КГБ слово своё сдержал и 1 ноября 1979 года был арестован священник Глеб Якунин. У меня же был проведён обыск, вызвали на Малую Лубянку и сказали, что если не остановлюсь, то, "сами понимаете, Виктор Афанасьевич, следующая очередь за Вами". (Диакон Варсонофий Хайбулин, третий член Комитета, по общему нашему решению, вышел из состава Комитета по причинам не относящимся к его диссидентской деятельности.)
Однако следующим оказался не я. В январе 1980 года у меня был проведён ввторой обыск, я уж решил, что это пришли за мной. Однако, нет. В этот день был арестован о. Димитрий Дудко. Он был служащим священником, имевшим огромный авторитет среди верующих и хорошо известен как активный проповедник христианства заграницей. Я был невероятно удивлён, что власти решились арестовать и его. Ну а до мня очередь дошла 12 марта 1980 года.
После нашего ареста наши друзья объявили о своём вступлении в Комитет, и о том, что Комитет защиты прав верующих продолжает существовать и деятельность его будет продолжена.
Однако, фактически активная работа Комитета прекратилась и никто из его новых членов больше арестован не был. Ограничились вызовами на допросы.