Ученый: Тогда мы никогда не выберемся с этого острова, а надежда на то, что нас спасут, очень мала, судя по высоте солнца, мы находимся далеко в стороне от путей сообщения. А в огромном океане этот островок может быть не замечен никем. Так что наше спасение зависит только от нас. Или в стремлении к спасению души Вы готовы пожертвовать своим телом?
Богослов: Зачем же делать столь категоричные выводы?! Наше спасение с этого острова – лишь малый эпизод нашей жизни, в которой человек чаще всего не помнит самого себя. И может быть, этот остров – это подарок свыше, чтобы мы постигли всю красоту и благолепие жизни.
Профан: Благо чего? Лепки?
(Ученый расхохотался)
Богослов (вздохнув, терпеливо пояснил): Благолепие жизни. Благолепие – это величественная красота.
Профан: Как-то мудрено вы изъясняетесь. У меня вообще впечатление, что мы, простые люди, вас вовсе не интересуем. Живете в своем замкнутом мире какими-то своими отжившими представлениями.
Ученый: Наследие Средневековья… Странно, что в XXI веке оно преследует нас и даже претендует на авторитетность и значимость. Возможности современной науки восхищают любой просвещенный ум. Еще немного, и биотехнологии подарят человеку вечную жизнь на земле, зачем же нам тогда Бог, а тем более дьявол.
Бог ослов: Но ведь современная наука как смертельно опасная игрушка!
Ученый (снисходительно улыбаясь): Вы не правы, коллега по несчастью. Это суеверие и страхи, порожденные невежеством.
Бог ослов (с жаром): Конечно, для вас – это суеверие! Но что мы видим?! Век инженерных технологий сменился информационным, а теперь на пороге биотехнологии: да здравствует СТЯЖАТЕЛЬСТВО вечной жизни на земле! Зачем вам Бог, а тем более дьявол…
Ученый: Нам действительно ни Бог, ни дьявол не помогут. Можно согласиться с гипотезой, что Бог создал этот мир, неважный, надо сказать, с болезнями и катастрофами и тому подобным, но преобразить мир и сделать совершенным должны мы. Это прекрасная цель для человечества, стремящегося к прогрессу.
Профан: (раздраженно): Этот ваш прогресс у меня в печенках: только разоришься и освоишься с какой-нибудь штуковиной, как тут же предлагают что-нибудь новое, усовершенствованное: сам черт ногу сломит.
Богослов (поморщившись): Ученые, к сожалению, никогда не задумывались, что все их блестящие открытия ничего не меняют в сущности: люди все так же потребляют ноу-хау и даже не знают, как много интеллекта и труда в них заложено. Для большинства это все та же дубина или палка-копалка, которой они раньше осваивали мир, а теперь решают свои бытовые проблемы. Их современные дома по существу ничем не отличаются от первобытных пещер: там находится семья, там есть очаг, еда, одежда. Там можно укрыться от непогоды и неприятеля. Что же меняется по существу?! Ничего, к сожалению. Даже способы войны стали изощреннее и чудовищнее в своем цинизме. Наши первобытные предки были намного гуманнее, он и не мечтали уничтожить полмира, а то и весь мир, как об этом красочно повествуют блокбастеры.
Ученый: Вы предлагаете вернуться в пещеры?
Богослов: В катакомбах укрывались первые христиане от преследования римской властью. В антиутопиях люди прячутся от тотального комфорта и назойливости цивилизации. Важно не где человек живет, а как. Жизнь первых христиан была наполнена светом веры. Их духовное подвижничество, описанное в житиях, восхищает.
Профан: По мне так скучища и тот же ужастик!
Богослов: Вы читали жития?
Профан: Нет, ну что вы! Это я по фильмам о том времени: красочно, конечно, но как-то неразумно.
Ученый: Господин Богослов, нельзя не считаться с тем, что мы существуем в условиях массовой культуры, которая неотделима от постмодернизма с его отказом от иерархичности, от авторитета, от примата моральности. "Ризомный" менталитет находит место всему: от блага до злодеяния, он весьма толерантен и к святым, и к злодеям. Главное – проблема локализации: святому – монастырь, злодею – пожизненное заключение, а добропорядочному ГРАЖДАНИНУ – равенство возможностей на ниве потребления всего, именно ВСЕГО. Все продается и все покупается – закон рынка. Каждый находит свою нишу и обустраивает ее по мере сил и возможностей.
Профан: Сложно понять ваши рассуждения, господин Ученый, но согласен, что необходимо каждому отвести свое место, и весьма разумно святому найти место в монастыре, а преступника упечь за решетку. Или вы предполагаете, что возможны другие варианты? Что касается святых, то это мне не интересно. Да и потом нет нужды в тех страстях, о которых показывают в фильмах. Вы же сами сказали, что теперь все равны: и верующие, и атеисты, и сатанисты, и (смущенно замявшись)…ну вы понимаете меня. Да вообще не считаю себя большим грешником, нуждающимся в покаянии и наставлении.
Богослов: Сын мой, вы глубоко заблуждаетесь. Только ежедневным покаянием достигается духовная свобода и нравственная гармония.
Профан: Господин Богослов, ваше обращение ко мне кажется мне странным и неуместным. Это старо и нарушает наши равноправные отношения: я не согласен с тем, что вы претендуете на роль отца и считаете себя вправе поучать меня. Я, между прочим, буду постарше вас, пожил немало и могу вполне судить о том, что хорошо, а что плохо.
Ученый: Каковы же критерии добра и зла, по-вашему?
Профан: Это вы о чем?
Богослов: Хотелось бы понять, как вы различаете доброе от злого. (Ученый кивнул богослову с признательностью.)
Профан: Так что здесь сложного: все, что полезно для дела, – это добро, все, что вредит, – это зло.
Ученый (с иронией): Прекрасно! Да здравствует расхожий прагматизм!
Богослов (сделав паузу, чтобы подобрать обращение): Друг мой (Профан подозрительно посмотрел на Богослова), вы не пробовали поразмышлять о том, что не все можно измерить пользой. Ведь благотворительность – это пожертвование и бескорыстная помощь нуждающимся людям. Или вы никогда не помогали другим?
Профан (весело рассмеявшись): Поражаюсь вашей наивности. (Богослов не смог скрыть удивления.) Благотворительность – это очень полезно! Я читал в газете! Этим мы можем обезопасить себя от беспорядков тех, кто остался обделенным по нерасторопности своей. И покой стоит того, чтобы изредка пожертвовать пару монет на какое-нибудь благое дело.
Ученый (с некоторым самодовольством): Скажите, а современная наука – это благо?
Профан: Да как вам сказать… Не знаю я. Очень уж там у вас все непонятно. Птичий язык какой-то. Иногда кажется, что вы друг друга-то плохо понимаете.
Ученый: Вы хотите сказать, что физик навряд ли поймет химика, а философ – лингвиста?
Профан: Именно! И потом, мне важнее, что я могу получить от науки в свое пользование здесь и сейчас или в ближайшей перспективе, а всякие там черные дыры мне лично параллельно.
Богослов (с сожалением): Вот об этом я только что и говорил! А в Бога вы верите?
Профан (замявшись): Как же можно не верить, только… Я за современные отношения между… людьми. И церковь должна к этому относиться с пониманием.
Богослов: Исходя из моральных догматов, скорее с состраданием. И молиться о заблудших душах.
Профан: Опять этот поучительный тон, это высокомерие…
Богослов: Друг мой, вы не правы. У мен я был вполне дружелюбный тон, но я не могу поступаться принципами – это мое кредо.
Профан: Что?
Ученый: Вера.
Профан (с некоторым смущением): Если вы, господин Богослов, столь доброжелательны, то можете мне стать близким другом? Вы мне очень симпатичны как человек молодой и горячий.
Ученый: Господа, я вам не мешаю?
Профан: Да нет, просто… извините, но вы не в моем вкусе!
Богослов (растерянно): Дружбу я лично понимаю как духовную близость людей, и никакого другого смысла это слово для меня не предполагает.
Профан: Это отказ?
Богослов: Я готов быть вам другом, но только в моем понимании.
Профан: Да что ты вообще понимаешь?! Ты, живущий в мире своих фантазий. А тут, может быть, личная трагедия!
Ученый: Как утверждает наука, для большинства это не трагедия, а… мода. Свобода самовыражения, реализация каких-то скрытых комплексов, что-то еще, но никак не трагедия!
Профан: Вы хотите сказать, что я… не имею права на трагедию, на сочувствие, на ответные чувства?
Богослов: Вы говорите об этом так, как будто речь идет о том, без чего вы не сможете существовать.
Профан: Да!
Ученый: Тогда вы обречены: я не в вашем вкусе, а Богослов вам вежливо отказал. Что же вы будете делать?
Профан (с досадой посмотрев на собеседников): Да уж как-нибудь проживу.