Не отрывая трубы от глаза, повел вокруг, чуткими ее стеклами прощупывая окрестность. Острые вершины гор, изломанные спины хребтов спокойными могучими волнами уходили вдаль, в кипящее золото заката. Нигде ни признака человека: ни крыши, ни дымка, ни собачьего лая. Пустыня!
Опустил трубу и приказал Толоконникову:
- Беги вниз, передай от моего имени вахмистру, что мы здесь на ночлег остаемся. Скажи, чтоб лошадей не расседлывать, больших костров не разводить. И пусть двух часовых выставит: одного - у входа в ущелье, другого - к реке. Иди!
Петька, шурша осыпающимися из-под ног камнями, понесся под гору. Вскоре стих шум его шагов.
Белая буйно билась о берега, шумно вздыхала на порогах, где-то хрипло лаяла лиса, снизу, из ущелья доносились голоса людей и треск ломаемого на костры валежника. Недовольно поморщился:
- Эка разорались! На десяток верст слышно.
Еще раз вскинул к глазу трубу. Дыбятся темные горы. Чуть поблескивает река. На потемневшее небо высыпали первые звезды. Костры, разложенные гусарами на берегу, длинными огненными столбами отражались в воде. А кроме - ни луча, ни искры. Пустыня!
Спустившись в ущелье, в лагерь, приказал прекратить громкие разговоры, перенести костры от реки под гору в укрытое место, проверил часовых. Лишь после этого наскоро закусил и лег рядом с Шембергом, закутавшись в медвежью доху. Решил не спать до рассвета. Глядел на темный, загадочный силуэт Чудь-горы. Каменная ее громада вдруг заколыхалась, подпрыгнула к ярким звездам, затем начала медленно опускаться, а вместе с нею и ротмистр опустился в бездонные глубины сна.
Вскоре заснул весь лагерь. Не спали только часовые да дневальный у костра. Но они не видели, как двое всадников-башкир стороною, по тайге, объехали лагерь, выбрались снова на Уршакбашеву тропу и погнали своих мохноногих низкорослых коней в сторону Акташа, туда, куда на рассвете должен был двинуться караван.
ВСТРЕЧА
Сквозь теплую дремотную лень ротмистр уловил чьи-то негромкие, но тревожные голоса. А когда выпростал голову из теплого меха, услышал: говорили Петька и вахмистр.
- Бывает, что дым за сотни верст ветром наносит, - успокаивал вахмистра Толоконников. - Может, пал стороной идет, может, по другому берегу, за рекой. Нам от этого какая печаль?
- Может, и стороной. Может, и за рекой, - согласился вахмистр, - а все же я их благородие взбужу. Дыму без огня не бывает. Доложить надо.
- В чем дело, вахмистр? - спросил ротмистр, быстро сбросив доху, и почувствовал, как в ноздри его ударил едкий и горький запах. От него першило в горле, горечью наполняло рот.
Над ущельем, над лагерем удушливым туманом плавал молочный дым. Крепко пахло горящей хвоей.
- Ваше благородие, дымом в нашу сторону тянет, - сказал вахмистр. - Где-то лес горит, пал идет.
Ротмистр поднял голову к побледневшему предрассветному небу, посмотрел внимательно на облака. Они плыли с севера на юг, в направлении, обратном движению каравана.
- Ветер нам встречный, - встревожился вахмистр. - Пал по ветру идет. Ежели лес по нашему берегу горит, нам дальше пути нет. Придется обратно возвращаться.
- Бери коня! Поедем, разведаем, - приказал ротмистр Петьке. - А ты, вахмистр, за меня останешься.
Ротмистр и Толоконников выбрались из ущелья и поехали медленно по Уршакбашевой тропе.
- Отчего в тайге пожары бывают? - спросил ротмистр. - Я ведь ваши горы и леса плохо знаю. У нас, около крепости, степь голая.
- От разного бывают, - ответил Петька. - Иной раз от оплошки от людской. На полях или покосах жгут сучья и вершинник, глядишь, и в тайгу огонь запустят. Костры тоже многие разводят: пастухи, косари, ягодницы, вообще прохожий и проезжий люд. Уйдут с привала, огонь не зальют, не засыплют, не затопчут, опять тайга полыхает. Чего больше - охотник бумажным или паклевым пыжом выстрелит, ан ветошь и загорелась. Чуть ветерок - и на деревья перешло. Всяко бывает! У нас тайга каждый год горит.
- Полей и покосов здесь поблизости нет, - проворчал ротмистр, - пастухам и ягодницам не время, охотники в такую даль не забредут. Значит, выходит, подожгли с умыслом. Но кто, для какой надобности? Стой-ка, слушай!
Они натянули поводья и, остановив коней, прислушались. Какой-то неясный шум, похожий на невнятный шорох дождя, наползал с севера. Но его заглушили тревожные, панические крики кедровок, торопливо перелетавших с дерева на дерево, от чего-то спасавшихся. Ротмистр внимательно посмотрел вслед птицам, покачал головой.
- А для людей таежный пожар опасен? - спросил он, трогая коня.
- Это смотря какой пожар. Таежный пал, он разный бывает. Когда к примеру, напольный, низовой пожар происходит, так тот беглым огнем палит. Только хвою, листья, сухой мох или ветошь подчищает. От такого пала где-нибудь в сырой низине, в мочажине отсидеться можно. А ежели он в верхний полог перешел, тогда беда! Тогда он начнет пластать каждую деревину от корней до макушки. Такой пал верховым или опальным зовется. От него и тайге, и человеку сущая гибель! От такого пожара во всю конскую прыть спасаться надо. А еще подземный пожар бывает, торфяной. После такого пожара по тайге с опаской ходи. В ином месте торф внутри выгорит, а сверху незаметно. Истинная западня получается! Ступишь на такое проклятое место и провалишься в горячую золу, а то и в горящий торф. Заживо спекешься!.. Гляди-ка, ваше благородие, что с птицей-то приключилось! - неожиданно оборвал свой рассказ Толоконников.
Мимо всадников пролетел ястреб. Он летел очень низко, отчаянно крича, пытался подняться выше и не мог, снова падал на землю.
- У него крылья обожжены, - сказал хмуро ротмистр. - Пожар где-то близко. Шевелись, погоняй!
Они помчались по тропке во всю прыть, рискуя поломать коням ноги и свернуть себе шею. На галопе перемахнули через ручей, проскочили болото и начали подниматься в гору. Ротмистров жеребец первым взлетел на вершину и вдруг, дико фыркнув, уперся передними ногами, задрожал. Знойно ударил навстречу сухой жар. Он налетел упругой волной, опаляя лицо. В воздухе кружили, будто черные галки, обгоревшие листья, мелкие, дымившиеся веточки, крупные хлопья пепла и сажи, прилетевшие сюда из самого пекла таежного пожара, может быть, за несколько верст. Ротмистр посмотрел на вершины замерших в страшном ожидании сосен и заорал:
- Нет нам вперед дороги! Назад!
Они скатились стремглав с горы и отдышались только в низине, в пади, обвеянной свежим болотным ветерком. Затем погнали коней обратно, к лагерю.
Здесь уже догадывались о надвигающемся лесном пожаре. Ущелье было полно дыма, так что трудно было дышать. Кони беспокойно храпели, бились, рвались с привязей. Шемберг, бледный от страха, с трясущимися губами, спросил безнадежно ротмистра:
- Ну? Что видели?
- Тайга горит. Огонь на нас надвигается. Подозреваю - с умыслом подожжено.
- Кто же поджег?
- "Их" рук дело, - ответил вахмистр. - Перехватили, значит, нас.
Все долго молчали, подавленные, особенно остро почувствовав свое одиночество среди горных дебрей, свое бессилие перед надвигающейся неотвратимо огненной стихией.
- А на тот берег? Вброд через Белую? - с проблеском надежды крикнул Шемберг.
Вахмистр посмотрел презрительно на управителя и непочтительно ответил:
- Ты что, барин, ослеп? Чай видишь, она свирепая, как дьявол!
Плечистый фланговый гусар, которому нечего было терять, крикнул бесшабашно:
- А ведь наше дело, ребята, чистый табак! Ей-богу!
- Что же делать? Неужели назад итти? К Хлопуше в лапы? - отчаянным плаксивым воплем вырвалось у Шемберга. И тогда закричал злобно ротмистр.
- Молчать! Разговоры прекратить! Сопли не распускать!
Последние слова относились явно к Шембергу, и он спрятался испуганно за спины гусар.
- Готовьте коней! - продолжал Повидла. - Поднимемся на вершину Чудь-горы. На ней нет леса, и огонь до вершины не доберется. Там переждем, пока пожар пройдет мимо.
- Стой! Не торопись, барин, голову сломаешь! - раздался совсем рядом твердый, чуть глуховатый голос.
Ротмистр удивленно оглянулся.
За скалой, в нескольких шагах от эскадрона, зашуршали камни и на открытое место вышел одинокий человек. На нем был красный казацкий чекмень и высокая, казацкая же, волчья шапка. Лицо завешено сеткой из конского волоса. В руках у него было два пистолета.
- Хлопуша! - испуганно прошептал Петька Толоконников и нырнул в ближние кусты.
- Ты кто таков? - скорее удивленно, чем испуганно спросил ротмистр.
- Повыше тебя чином, - Хлопуша недобро улыбнулся. - Полковник я царев, Хлопуша.
Гусары переглянулись. Им было известно имя славного пугачевского полковника. По Уралу неслась уже слава о его подвигах.
- Не полковник ты, а вор и каторжник беглый! Забыл, как тебя плетьми драли? Как лоб каленым железом прижгли? Полковник с рваными ноздрями! - Ротмистр брезгливо дернул бровью. - И царь твой такая же каторжная сволочь! Висеть вам рядом, на одной виселице.
- У тебя, твое благородие, видать, супонь лопнула. Аж в оглобли лягаешь. А песня твоя стара, - спокойно, ничуть не сердясь, откликнулся Хлопуша. - Пора бы тебе поновей петь. И запоешь, запляшешь под нашу песню, вспомни мое слово... Ну, ин ладно!.. Давай о деле говорить. Ты, твое благородие, без толку не ершись. Вперед вам ходу нет. В Чебаркульскую крепость тебе, барин, не прорваться. Мои разведчики-башкиры у вас на пути тайгу подожгли. Видишь, чай?