- Она его больше никогда не услышит, - пробормотал писец. - Ты возвратил ему ловкий его выстрел в шляпу, только на добрый дюйм пониже, этого хватит навсегда. Но, право, - продолжал он, взявшись за бок, - мне кажется, плут этот испортил не одну только твою шляпу, но и мой сюртук.
Он только теперь вспомнил, что Мортуно пустил в него пулю, и, схватившись за бок, увидел, что на пальцах осталась кровь.
Олаф взглянул и сказал:
- Оторвана кожа, а с ней и порядочный кусок мяса.
- Ну, он получил уже за это награду! - сказал Павел. - Но теперь пора положить конец этой сцене. Вот и Эгеде с лошадьми, смотри, как он любезно улыбается при виде этого неподвижного малого, которым он уже так давно хотел завладеть и не мог; теперь он уже никогда от него не ускачет. Здесь наши пути разойдутся. Я поеду прямо в Лингенфиорд: завтра там откроется ярмарка, а ты поедешь с Густавом, Эгеде и лапландкой влево, на высокую яуру, которая виднеется там при свете утренней зари. За яурой лежит Квенарнерфиорд. Эгеде хорошо знает эту местность, двоюродный брат его живет на Лахс-эльфе; лодка его к вашим услугам, вы можете переехать на Лоппен, где мы пока и скроем девушку.
- Ты не передашь ее Гельгештаду? - спросил Олаф.
- До конца ярмарки нет, - возразил Павел. - Если бы мы теперь свели туда Гулу, это наделало бы шуму и крику. Она должна исчезнуть до тех пор, пока старый плут Афрайя не очутится в нашей власти. Где у тебя кумир, который он тебе продал?
- В кармане.
- Хорошо. Припрячь его. Юбинал прекрасно о нас позаботится. Ветру будет довольно, судя по небу. К моей свадьбе ты, во всяком случае, опять вернешься в Эренес-гаард. Ильда будет скучать без лучшего танцора, тем более, что и датский каммер-юнкер в отсутствии.
Норвежец понял насмешку.
- Послушай, - сказал он, мрачно взглянув на него, - не на того ты напал с твоими остротами. Я застрелил этого малого, потому что не мог поступить иначе: он бежал прямо на тебя, да он этого и стоил, но я не могу смеяться ни над его смертью, ни над горем этой девушки. Все зло в этом деле падет на тебя.
- Не можешь смеяться, так и не смейся, - сказал Павел, - во всем остальном я беру последствия на себя.
Внимание их привлек теперь Эгеде. Он стоял перед мертвецом и показывал ему сжатые кулаки, прыгал, хохотал с безумной веселостью и произносил самые гнусные ругательства и насмешки. Мортуно ничего более не мог слышать, но зато все это слышала Гула. Она тихо молилась и плакала, стоя на коленях, но вдруг встала, выпрямилась и заслонила собой мертвеца.
- Бесстыдный человек, - сказала она, - и ты смеешь смотреть на него? Пока он жил, ты его боялся, пока он жил, он презирал тебя и смеялся над тобою. Иди и оставь в покое этого мертвеца, за которого ты когда-нибудь дашь ответ перед судом Божьим.
Достоинство и сила этих слов так поразили квена, что он струсил и удалился, сжав кулаки и щелкая зубами; мысль о суде Божьем, хотя и на минуту, подействовала на него.
- Довольно болтовни, - закричал Петерсен, - пора отправиться в путь. Эгеде, принимайся за дело, посади принцессу на лучшую лошадь и убирайтесь-ка все!
Тяжелая рука квена уже собиралась схватить несчастную жертву, но Густав оттолкнул его и взял руку Гулы. Он имел кроткий, убитый вид, глаза его испуганно блуждали.
- Пойдем, Гула, пойдем со мной, - сказал он тихо. - Я не покину тебя, никто тебя не тронет, тебе нечего бояться.
- О, Густав! - отвечала она, - возможно ли, чтобы ты был в обществе этих кровопийц? Сжалься над моим горем, свези меня назад, к отцу. Милый Густав, о, свези меня к нему!
- Я не могу свезти тебя к отцу, Гула! - пробормотал Густав. - Я дал тяжкую клятву.
- Клятву, Густав? Ты клялся сделать злое дело?
Она с мольбой смотрела на него, он стоял бледный и немой, но Павел крикнул:
- Мужчина ты или нет, Густав?
Это восклицание сразу заставило колеблющегося Густава решиться. Как перо поднял он девушку и посадил ее в седло. Схватив повод, он быстро побежал с лошадью через фиельд, усеянный обломками камней, направляясь к высокой яуре.
Эгеде скакал впереди со своей собакой и искал лучшую тропинку, Олаф следовал за ними… Когда они удалились на порядочное расстояние, Павел сел на другую лошадь и самодовольно потрепал ее по шее.
- Выпроводили мы их, - сказал он, - а теперь, конь мой, неси меня вниз, в Лингенфиорд. Теперь все они у меня в руках: и Гельгештад со своими деньгами, и Афрайя, и жалкий датчанин… Клянусь и Юбиналом, и Пекелем, никакая сила не вырвет их у меня из рук!
Он стегнул лошадь, не взглянув на мертвеца, от которого та отскочила в сторону, пробрался сквозь кусты и обломки камней, и погнал ее галопом по фиельдам, покрытым мхом.
Генрих Стуре, наконец, очнулся и пришел в себя. К великому своему удивлению, он увидел, что находится под просторными, высокими сводами. Вокруг царствовало полнейшее безмолвие и мрак, в котором, по временам, блестел красноватый свет.
Собравшись с мыслями, молодой человек припомнил все, что случилось с ним, но это не была ни палатка на месте жертвенника, ни избушка Гулы. Он сидел на земле, в углу скалы; в одной из расщелин пылал факел, а перед ним скорчилась фигура, в которой он без труда узнал Афрайю.
- Афрайя, где мы? - спросил он. - В пещере?
- Ты говоришь это, - отвечал старик.
- Зачем я здесь? Как я сюда попал?
- Слуги Юбинала перенесли тебя сюда, это была его воля. Встань и следуй за мной. Не говори ничего, открой глаза и смотри.
Он вынул факел из расщелины и пошел вперед. Самый тихий звук с удесятеренной силой раздавался под сводами, свет факела падал на ущелья и ходы. Стены блестели вблизи, как будто были усеяны бесчисленными бриллиантами и звездами. Наконец, стена в скале раздвоилась, и Афрайя осветил ход вниз, а изумленный спутник его не мог подавить восклицания.
Ему казалось, что он заглянул в волшебное царство фей и эльфов. Яркий блеск осветил его взоры; это был блеск настоящего металла. Пещера была полна серебра, чистого, тяжелого, кристаллического серебра. Он слыхал сказки о пещерах, где все было из серебра, где росли серебряные цветы и деревья, где земля была покрыта серебряным мхом; здесь же он увидел все эти чудеса перед собой. Сверху свешивались ветви и листья, большие блестящие цветы и гирлянды. Они выходили из зубчатых стен и обвивали гладкие ступени, которые лежали под ними, как под сетью и образовали гроты.
Здесь можно бы без труда собрать громадные богатства. Этот невзрачный старик, в лохмотьях и в оленьей шкуре, обладал большими сокровищами, чем какой-либо король.
Афрайя опустил факел и молча осветил ряд больших горшков и старых сундуков, стоявших в углублении. Они были наполнены большими монетами, позеленевшими и потускневшими от грязи и сырости; эти сокровища скопили его предки в течение столетий. Не говоря ни слова, Афрайя глядел на дворянина и торжествующая улыбка показывала, как он был доволен произведенным впечатлением.
- Это не сон! - сказал Генрих, схватившись за голову. - Я, действительно, вижу это, или это только волшебство?
- Удостоверься, - отвечал старик, сорвал одну из гирлянд и положил ее в руки Стуре.
- В Энаре Треск, - продолжал он, - есть другие пещеры, еще больше этих, все пронизанные серебряными жилами, и ты все получишь, все будет твоим. Ты видел то, чего еще не видал никто из твоего народа; я привел тебя сюда, чтобы ты знал, какими средствами я обладаю для своей цели. Помоги мне, ты смел, я люблю тебя. Я буду благодарнее, чем твое родное племя.
- Все, что я вижу, изумительно! - воскликнул дворянин. - Я поражен… и ничего не понимаю… Но даже если бы все эти сокровища могли стать моими, я бы скорее отказался от них, чем решился на то, чего ты желаешь.
- Так ты не хочешь? - спросил лапландец, и пытливо остановил на нем пристальный, блестящий взор.
- Я не могу, - отвечал Генрих. - Я не совершу преступления.
- Здесь тебя никто не накажет, - пробормотал Афрайя.
- А моя совесть! Я человек, я христианин! Я клялся помогать тебе во всем добром. Я охотно поспешу в Копенгаген, брошусь к ногам короля, расскажу ему твою историю… Оставь твое намерение; оно погубит и тебя, и твой народ.
Афрайя гневно покачал головой. При красном свете факела он казался одним из коварных колдунов-карликов, живших когда-то в северных пещерах и ущельях; Стуре взглянул на него и не мог удержаться от невольной дрожи.
- Пойдем, - поспешно сказал он, - что мне тут делать посреди твоих сокровищ?
- Ты хочешь предать меня, - воскликнул Афрайя, - но ты не уйдешь отсюда!
- Что ты хочешь сделать? - спросил Стуре и схватил за руку лапландца, догадываясь по его дикому, угрожающему виду, что он замышляет недоброе.
Но Афрайя с юношеской гибкостью отскочил в сторону и, разразившись ужасным хохотом, исчез вместе с факелом в ходах. Вокруг Стуре вдруг стало темно и безмолвно.
Беспомощный Стуре сделал несколько неверных шагов и должен был оставить эту попытку. Ощупью он дошел до стены пещеры, и ему вдруг с неотразимой силой представилась мысль, что он здесь может погибнуть посреди всех этих сокровищ, если только жестокость Афрайи допустит это. Он не имел никакого понятия о том, где он находится, близко или далеко от Кильписа, в недрах ли этой священной горы, или в глубине какого-нибудь фиельда.
- Я не знаю, слышишь ли ты меня, - сказал он, наконец, стараясь подавить в себе возрастающее чувство ужаса, - но я надеюсь на твою честность. Ты хочешь испугать меня, но ничего этим не достигнешь; лучше я тысячу раз погибну, чем погублю свою душу.