- Конечно, нет, - отвечал дворянин, - я признаю долг как и бергенское поручительство. Но к Фандрему у меня встречный счет, так как я заплатил ему более половины долга рыбою; следовательно, я никак не могу уплатить Нильсу Гельгештаду полную сумму.
- Поручительство должно быть оплачено тогда, когда его предъявляют, - вмешался Петерсен.
- Нисколько, сударь, - возразил судья, - поручительство только тогда должно быть оплачено, когда поручитель не видит средств возместить свой убыток. Если господин Стуре не может уплатить, и мы наложим арест на его имение, то поручительство причислится к общему долгу. Но пока он сидит в своем имении, надо выяснить, не в состоянии ли он сам заплатить своему настоящему кредитору, и что тот с него потребует.
- Ну-у, - воскликнул Гельгештад со смехом, - это пустые споры, я не настаиваю на уплате поручительства, господин владелец Бальс-эльфгаарда, я желал вам только добра и не хочу, чтобы меня считали жестоким человеком. Здесь перед лицом суда предлагаю вам еще раз двадцать тысяч ефимков, покрываю ваш бергенский долг и беру за то выручку с рыбы. В итоге это будет двенадцать тысяч ефимков, значит, выплачиваю вам чистыми деньгами восемь тысяч ефимков.
- Соглашайтесь, - сказал Гуллик, желавший Стуре добра, - слово сказано.
- Сказано, все вы слышали, - воскликнул Гельгештад. - Возьми перо, Павел Петерсен, и запиши все это.
- Подождите еще одну минуту, - возразил Стуре, - а если я вам выплачу долг?
- Ничего против этого не имею, если вы только можете заплатить, - ухмыльнулся Гельгештад.
- Так вы получите то, чего желаете, - сказал Стуре и с ключом в руке подошел к конторке.
Сердце его сильно билось, и он дрожал всеми членами. "Помоги мне, Афрайя!", - пробормотал он про себя, и вдруг его страх превратился в радость, потому что в глубоком ящике он увидел ряд кожаных завязанных мешков; на каждом из них ясно было написано число "тысяча".
Действительность ли это, или обман и волшебство? Стуре схватил ближайший мешок и конвульсивно сжал его рукой, как будто он мог исчезнуть; потом он его вытащил и бросил на стол, так что серебро зазвенело. Услышав этот звук и взглянув на Гельгештада и писца, Стуре почувствовал невыразимое блаженство; оба плута стояли теперь перед ним безмолвно, с вытаращенными глазами и не могли надивиться чуду.
- Возьмите ваши деньги, господин Гельгештад, - сказал Стуре, овладев собою. - Вот восемь кошельков, в каждом по тысяче ефимков.
- Ножик! - пробормотал Нильс, стараясь развязать шнурок.
Стуре разрезал узел; кошелек раскрылся, в нем лежали светлые серебряные ефимки. Гельгештад запустил в кошелек руку и пересыпал их.
- Совершенно верно, это серебро, приходится поверить.
- В кошельках из самой тонкой лосиной кожи, - прибавил Петерсен. - Лучшая лапландская работа, какую только можно увидеть.
Пересчитали и нашли счет верным. Гельгештад отсчитывал тысячу за тысячей, никто не сказал больше ни слова, но сердитые, холодные лица окружающих недоверчиво смотрели на Стуре.
- Господин Гуллик, - обратился Стуре к судье, - призываю вас в свидетели, что я уплатил долг.
- Дело окончено, господин Стуре, - отвечал чиновник. - Нильс Гельгештад объявил, что не имеет к вам больше претензий; значит, я могу вернуться в Тромзое.
- Но сперва вы разделите мою трапезу, - возразил Стуре. - Хозяйство мое, конечно, бедно обставлено, на будущие времена я позабочусь о нем лучше.
Мужчины были голодны и утомлены, и от завтрака не отказались. Гуллик тоже остался, а Стуре вышел распорядиться и посмотреть, что есть из провизии.
Уже вчера в доме ничего не было, значит, сегодня трудно было ожидать, чтобы нашлось что-либо съестное, и, все-таки, было бы стыдно не пригласить к завтраку. У него было теперь в кассе много денег. Он насчитал шестнадцать кошельков, и с радостью отдал бы один из них за полную кладовую провизии. Озабоченно отодвинул он запор, рассчитывая полюбоваться пустыми полками; но если когда-либо он чувствовал особенно сердечную благодарность к Афрайе, это было теперь. В кладовой лежал большой, жирный лосиный окорок, старательно зажаренный и обернутый в холодные листья; несколько маленьких вкусных зайцев, одевающихся зимой в белых мех; целая связка тетеревов и с другой стороны три больших хлеба.
Стуре поспешно позвал служанок, передал им окорок и зайцев, чтобы они поскорее сунули их в печь и разогрели, велел приготовить кофе, принести молока и накрыть на стол.
Пока он занимался всеми этими приготовлениями, искал посуду и намеренно держался дальше от своих непрошенных гостей, они с оживлением говорили о случившемся и старались объяснить себе странный факт.
Спутники Гуллика грелись на солнце перед домом, остальные же сидели за столом.
Расходы на путешествие суда из Тромзое были довольно значительны; Гельгештад должен был их оплатить.
- Пусть так, - сказал он, - я не прочь, но никогда бы этому не поверил.
- Вы слишком поторопились, - отвечал Гуллик с легкой усмешкой.
Купец сердито взглянул на него сбоку.
- Но из какого же источника полилось на него это благословение? - спросил Павел Петерсен. - Вчера еще ничего здесь не было, я, наверное, это знаю. Откуда у него серебро? Кто вмешивается в дела Нильса Гельгештада? - Норвежец сосед, наверное, этого не сделает, значит остается только один Афрайя. Этот датчанин с пастором Горнеманном давно уже имеют тайные сношения со старым колдуном, которого следовало бы сжечь в пример другим.
- Я все еще не могу этому поверить, - сказал Гуллик, качая головой. - Лапландец скорее даст отрезать себе руку, чем выложит на стол хоть один ефимок; да и не один человек, у кого в жилах течет благородная кровь, не войдет с ним в сделку и не займет у него.
- Деньги остаются деньгами, - возразил купец. - Но если Павел Петерсен прав, то тут кроется предательство, и долг каждого из нас оградить себя от погибели.
Тут вошли служанки с кофе, посудой й приборами, а за ними последовало жаркое и хлеб; наконец, сам Стуре внес стаканы и бутылки.
- Принимайтесь, господа, - сказал он, восхищаясь всеобщим изумлением. - Я не могу вам предложить многого, вы привыкли к лучшему. Не прогневайтесь и не осудите.
Гельгештад был знаток сочного жаркого и почувствовал сильнейший аппетит. Он взял нож, отрезал пару громадных ломтей и сказал:
- Это редкость, господин Стуре, такое нежное, вкусное мясо. За ночь вы изобрели особые средства пополнить и кассу, и кладовые.
- Для таких гостей делаешь, что только в силах, - смеялся владелец гаарда.
- Приступимте! - воскликнул Гельгештад. - Пища и питье всюду дар Божий. Беру стакан, господин Стуре, чтобы выпить за ваше преуспеяние во всех делах.
Разговор принял общее направление, а вкусное угощение привело всех в хорошее расположение духа.
Гельгештад уверял, что будет очень рад, если предприимчивому поселенцу удастся привести в исполнение свои планы; если сам он и потерял охоту в них участвовать и переменил мнение, то не потому, чтобы не верил в их успех. Он как бы извинялся за свои поступки, говоря, что всякий должен беречь свое состояние и охранять его там, где он видит опасность.
- Верьте, - прибавил он, - что с первого дня, как вы ступили на нашу землю, я охотно оказывал вам услуги; надеюсь дожить до того времени, когда вы составите обо мне более справедливое мнение.
Стуре не считал нужным вести бесполезные споры; он отвечал миролюбиво, и слова его вызвали нечто вроде соглашения, которое каждый мог истолковать по-своему.
- Я думаю, господин Гельгештад, - сказал Стуре, - что никогда не позабуду искренней благодарности, поскольку я вам ею обязан. У вас были причины к недовольству мною, так как гаард запущен. У меня не было ни сил, ни возможности всюду успеть. Но теперь, с Божьей помощью, я надеюсь скоро привести в порядок свое лесопильное дело, и тогда к зиме я приведу в хорошее состояние и дом, и двор. Мои владения велики и заключают в себе многие источники доходов, а средств у меня хватит, чтобы сделать эти источники производительными.
- Вы нашли состоятельного компаньона? - спросил Гельгештад, наливая себе кофе в стакан. - Должно быть, что так. Не правда ли?
- Очень возможно, что вы правы, - засмеялся Стуре.
- С кем бы господин Стуре ни вступил в соглашение, это не может оставаться втайне, - сказал Павел. - Поэтому, конечно, в ваших собственных выгодах сообщить нам об этом. Ваш компаньон ведь добрый христианин? - прибавил он с насмешкой.
Стуре хотел ответить ему резкостью, но в эту минуту за дверью послышался шум.
Все встали. Раздался голос Эгеде, и когда вышли на двор, то увидели квена, рассказывающего что-то с проклятиями слугам судьи и рабочим.
Первое, что услышал Стуре, было имя Мортуно.
- Смотрите, - кричал Эгеде, - он стоял здесь. Смотрите, как моя собака бежит по следу. Мортуно был здесь, это так же верно, как то, что я сын своего отца! Вон весь его комагр виден в мягкой почве.
- Так значит, здесь были лапландцы? - многозначительно спросил Гельгештад.
- Да, господин, - воскликнул квен. - Трое оленей стояли там у кустов; вокруг них вся трава истоптана.
- Как давно это могло быть? - спросил Павел.
- Менее восьми часов тому назад.
- Выи олени навьючены или нет? - продолжал писец.
- Тяжело навьючены, - вскричал Эгеде, - иначе ноги их не оставили бы таких глубоких следов.
- Ну, - засмеялся Павел, - значит ночное посещение и внезапное появление серебряного клада достаточно объясняется.
- Придержите язык у меня в доме, - с гневным взглядом сказал Стуре ядовитому насмешнику.