Стоило Клавдию обмолвиться, что работа у секретаря пока не клеится, как Юния перестала от волнения спать по ночам. Она сильно похудела, лицо осунулось, лихорадочным блеском загорелись черные глаза. Она не вставала с кровати, и заботливая Кальпурния кормила ее насильно с ложечки, а хозяин ежедневно читал ей вслух свою историю этрусков. Юния сама попросила его об этом, но не слушала, а созерцала расписной потолок, и в уме ее билось: "Гай! Гай!" Так прошла неделя.
Но в седьмой день до октябрьских ид, в ежегодные праздники Венеры и Счастья, наконец-то приехала Друзилла, которой Юния уже давно отправила письмо с приглашением. Естественно, что с ней прибыла и Ливилла, соскучившаяся по подруге. Они привезли с собой много шума, сплетен и кипу посланий от отца и знакомых. Клавдий с удовольствием заметил, как ожила его драгоценная гостья, у нее появился здоровый румянец и значительно улучшился аппетит.
Сестры без стеснения заняли лучшие покои рядом со спальней Юнии, сдвинули все занавеси, превратив узкие кубикулы в одну большую комнату. Целыми днями и ночами они валялись на мягких коврах и шкурах, пили много вина и без умолку болтали.
Для Клавдия наступили тяжелые дни, полные шума и бессмысленных хлопот. Удаленный от Рима, он отвык от этой прежде привычной праздной суеты. К тому же Друзилла и Ливилла особо не церемонились с ним, не проявляли должного уважения. Клавдий старался этого не замечать, вновь надев личину хромого глупого заики, его радовало лишь то, что Юния пришла в себя, отвлеклась от страшных переживаний. А секретарь продолжал трудиться.
Лишь на ноябрьские иды его трудная, кропотливая работа была окончена.
Юния лично вложила камею Фабия в капсу, ее залили сургучом, и немой раб отправился на Капри. Провожая его, Клавдий знал, что никогда больше не увидит своего талантливого секретаря, но ради Гая и Юнии он был готов на эту жертву. О том, что может произойти, если Тиберий не поверит поддельным документам и решит с пристрастием допросить Фабия, чье кольцо подложили в капсу, они старались не думать.
В последний солнечный денек наступившей осени Ливилла пригласила Юнию на прогулку. Друзиллы не было три дня, она уехала на свою виллу на другом конце Капуи.
Закутавшись в шерстяные плащи, девушки выехали в священную рощу Дианы. Прогуливающихся было мало, многие уехали на юг, в Мизены или на Сицилию, спасаясь от холодного дыхания северных ветров.
Юния давно чувствовала, что Ливиллу что-то гнетет, но даже и на сей раз, оказавшись наедине, золовка все равно медлила начать разговор.
Клавдилла мягко взяла ее за руку и спросила первой:
– Тебя что-то волнует, я не в первый раз замечаю беспокойство в твоих глазах, когда ты смотришь на меня.
– Марк передал со мной письмо для тебя. Я все еще не могу решиться отдать его тебе, но, видимо, должна это сделать. – Ливилла медленно вынула из рукава запечатанный свиток. – Возьми, на нем печать моего Виниция.
– Так, значит, вы прочли? – возмутилась Юния.
От страха у нее ослабели ноги, что вынудило ее резко опуститься на холодную мраморную скамью. Сдерживая дрожь в руках, она под пристальным взглядом Ливиллы сломала печать и развернула пергамент.
"Павел Фабий – Юнии Клавдилле.
Любовь моя! Не ожидал, что буду так жестоко обманут тобою. Я поспешил вослед, но, оказалось, ты избрала другой путь. Лишь много времени спустя я узнал, что гостишь у Клавдия в Капуе. Я теряюсь в догадках, что могло произойти, что заставило тебя изменить решение и не вернуться в Рим.
Я обидел тебя? Или чувства твои изменились? Я с болью в сердце переношу нашу разлуку и молю богов, чтобы они вернули тебя. Я люблю тебя, божественная! Возвращайся! Твой супруг до сих пор пребывает на Капри, а по Риму бродят слухи о том, что Тиберий упорно не разговаривает с ним. Что же ты медлишь с разводом? Душа моя изболелась в тревоге, что тебя может постигнуть та же печальная участь, что грозит Гаю Цезарю…"
Юния, даже не дочитав, свернула и отбросила пергамент. Затем устремила свой взгляд на Ливиллу и прочла осуждение в ее взоре.
– Ты изменила моему брату? – спросила та. – А как же все разговоры о вашей вечной любви?
– Разговоры о вечной любви? – со злобой передразнила ее Юния. – А как же разговоры о смене наследника? А как же слухи о том, что Гаю грозит участь Нерона и Друза? Ты забыла, как одного уморили в ссылке, а другой в подземелье задохнулся, забив горло соломой от матраса, не в силах терпеть муки голода? Я затеяла серьезную, опасную игру ради спасения моего Гая! И ты не вправе осуждать меня! Ты, чья верность супружескому долгу не раз была нарушена!
Ливилла расплакалась и обняла подругу:
– Прости! Прости, что я усомнилась в тебе! Я не должна была этого делать!
– Мы с Фабием не были любовниками! – не моргнув, солгала Юния. – Он неожиданно проявил свои чувства, и я не могла этим не воспользоваться, думая, что он поможет Калигуле, к которому всегда относился как отец. Но его любовь оказалась настолько сильна, что он предложил мне предать Гая и выйти за него замуж. Его уговоры и преследования вынудили меня тайком сбежать в Капую к Клавдию, и, желая предупредить Друзиллу, что ее любовник не верен ей, я вызвала ее сюда. Нам еще предстоит серьезный разговор. Теперь я не стану его откладывать. Давай поедем к ней на виллу, ты узнаешь еще много чего интересного. Кстати, а как это письмо попало к тебе?
– Фабий попросил Виниция лично передать его тебе, по-видимому не решившись доверять чужим рукам. Мой супруг собирался как раз уезжать в Мизены, но остался в Риме, а я отправилась вместе с Друзиллой, узнав, что ты зовешь ее приехать.
Юния кивнула, удовлетворенная объяснениями. Они вышли из рощи, уселись в носилки и отправились к Друзилле. Клавдилла молчала всю дорогу, кутаясь в теплый плащ, и раздумывала, как выйти из сложившейся ситуации. Ведь она намеренно вызвала Друзиллу из Рима, пока Фабий не начал склонять ее возобновить связь с братом.
XLIII
Раскинувшись на широком ложе в любимой кубикуле среди цветов, Друзилла размышляла, перебирая в памяти события минувших месяцев. Видимо, мысли, занимавшие ее в это утро, были не столь приятными, поскольку расшитое покрывало в изобилии усеивали сломанные браслеты и раскатившиеся жемчуга.
Ее жизнь дала трещину. Но почему? Любовные отношения с Фабием увлекли, привнеся с собой не только слепую страсть к очередному любовнику, но и много светлого, нового для нее чувства, название которому – любовь. Друзилла горько вздохнула. Да, любовь! Она полюбила роскошного Фабия со всей силой внезапно пробудившейся души, истосковавшейся в долгом сне по сильному чувству и обретшей его наконец в союзе с идеальным избранником. Конечно, Фабий Персик безупречен во всем. Ни один мужчина в Риме не сравнится с ним красотой, изысканностью и… умением любить. Единственная прежде радость унылой жизни – порочное влечение к ласкам родного брата – и та теперь померкла, будто растворилась в желтых водах Леты.
Но что-то произошло. Фабий неожиданно изменился. Любовные послания вместе с огромными букетами дивных цветов иссякли, встречи почти прекратились, а вымоленные редкие свидания напоминали уже снисходительные подачки глупой влюбленной девчонке.
Друзилла понимала, что упустила какой-то очень важный момент в их отношениях, и теперь приводила в порядок мысли, восстанавливая хронологию последних событий, мучительно припоминая каждое слово – свое и возлюбленного. В какой-то миг ей казалось, что она поймала легкий намек, но разумная мысль вдруг ускользала, разбиваясь, подобно волне, о скалу отчаяния.
От напряжения начала болеть голова. Еще раз, еще раз восстановить в памяти все их встречи.
Вот она поймала его равнодушный взгляд, вспомнила, как он резко отдернул руку, едва ее пальцы нежно его коснулись. Это было… да, наутро после свадьбы Калигулы и пожара на Авентине. Она заметила, что он отсутствовал всю ночь, хотя прекрасно знал, что она осталась во дворце ради него. Она не задала ни одного вопроса, когда он вернулся под утро, взволнованный и обессиленный. Лишь слабый запах гари пробивался сквозь аромат надушенных волос. Теперь она ясно припомнила, как он что-то пробормотал о том, что они долго провожали Лициния и Ганимеда. Вот! Он тогда ни разу не упомянул о пожаре, хотя не мог не видеть гигантского зарева. Почему?
Вопрос повис в воздухе. Слабый разум Друзиллы не смог осилить эту трудную загадку. Молодой женщине сразу припомнились их утренние ласки, и эти воспоминания заглушили всплеск тревоги, который мог бы оказаться первым звеном в долгой цепи ее выводов и, возможно, подвести к страшной разгадке.
Значит, решала она для себя, ей показалось, что взгляд был равнодушным, ведь он так горячо любил ее перед тем, как они прошли в триклиний и застали там Калигулу и Юнию, занимавшихся… Девушка хихикнула, но вдруг внезапная мысль стрелой пронзила ее, и смех замерз, так и не сорвавшись с губ. Память услужливо подсказала ей забывшееся. Теперь она могла поклясться, что взгляды его, устремленные на жену брата, были немного странными. А как смотрела Клавдилла! Будто наяву Друзилла видела взгляд, устремленный на Фабия. Взмах длинных ресниц, и дивные глаза туманит дымка трепетного желания. Но… грациозный поворот головы, губы трогает усмешка – она уже смотрит на восторженного Калигулу, а тот поет одну из непристойных фесценнин.