Тем временем Гарольд и Гакон въехали в укрепления и сошли с лошадей. Громкий клич: "Король! Король! За права отцов!" раздался вдруг в рядах и ободрил тыл войска, на который со всей силой напирали норманны.
Изгородь была уже сильно изрублена мечами норманнов, когда в самый разгар сражения подоспел Гарольд. С его появлением ход сечи изменился: из смельчаков, пробившихся внутрь, не вышел ни один; люди и лошади валились, доспехи разлетались под ударами секир. Наконец, Вильгельм был вынужден отойти с убеждением, что таких укреплений и с такими защитниками нельзя одолеть одной конницей.
Рыцари медленно спустились по косогору, а англичане, ободренные их отступлением, уже готовы были выйти из своих укреплений и пуститься в погоню, если бы их не удержал голос Гарольда. Пользуясь минутой отдыха, король велел заняться укреплением изгороди. Когда все было кончено, он обратился к Гакону и окружавшим танам.
- Мы еще можем выиграть это сражение… Нынче мой счастливый день - день, в который до сих пор все мои начинания всегда были удачны. Ведь сегодня день моего рождения!
- Твоего рождения? - воскликнул Гакон с бесконечным удивлением.
- Да! Разве ты не знал?
- Нет, не знал… странно! Ведь сегодня день рождения Вильгельма… Что сказали бы астрологи о таком совпадении?
Наличник шлема скрыл внезапную бледность, покрывшую при этих словах все лицо короля.
Загадочный сон, виденный в юности, ожил в его памяти. Гарольду опять представилась таинственная рука, тянущаяся из-за темного облака. В ушах снова раздался таинственный голос: "Вот звезда, озарившая рождение победителя!". Опять вспомнились ему слова Хильды, когда она рассказывала значение сновидения; послышалась и загадочная песнь, которую тогда пропела ему вала.
Эта песнь леденила теперь кровь в его жилах. Глухо, мрачно звучала она посреди гула битвы.
И тебя с твоей короной
Силе ввек не разлучить.
Пока мертвые герои
Еще спят на дне могил
И, пылая жаждой мести,
Не тревожат жизни пир.
Но как только в час полночный
Солнце небо озарит
И меж ним и бледным месяцем
Бой ужасный закипит,
Берегись! Тогда в могилах
Кости мертвых шевельнутся
И как дух опустошенья
Над живыми пронесутся.
Шум и крики с дальнего конца поля, победный клич норманнов, вновь огласивший воздух, пробудили короля и напомнили ему о печальной действительности.
В словах, переданных де Гравилем фиц Осборну, заключалось приказание привести в исполнение придуманную заранее хитрость: разыграть нападение на саксонский передовой полк и обратиться потом в притворное бегство. Комедия была сыграна так естественно, что, несмотря на приказ короля и на призывы Леофвайна, смелые англичане, разгоряченные борьбой и близкой победой, бросились за бегущими. Причем они бросились тем запальчивее, что норманны направились туда, где было много незаметных, но весьма опасных узких оврагов, в которые саксы надеялись загнать их.
Эта роковая ошибка случилась как раз в тот момент, когда Вильгельм со своими рыцарями был отброшен от укреплений. С громким злобным хохотом герцог указал на ликующих саксов, пришпорил коня и присоединился со своими рыцарями к пуатинской и булонской коннице, бросившейся в тыл потерявшего строй отряда. Норманнская пехота тут же повернула назад; тогда как конница, в свою очередь, уже вылетела внезапно из кустарника близ оврагов.
Непобедимый до сей минуты полк был окружен и мгновенно смят, а конница все продолжала давить на него со всех сторон.
До сих пор суррейская и суссекская дружины стояли на своих местах под командованием Гурта, теперь им пришлось поспешить на выручку товарищам. Их приход остановил кровавую резню и изменил положение дел. Пользуясь знанием местности, Гурт заманил неприятеля к замаскированным ветвями щелям оврагов вблизи его засады. При этом погибло такое несметное количество врагов, что, по словам летописца, овраги были забиты трупами норманнов вровень с равниной.
Однако, даже несмотря на это немилосердное истребление, у саксов не хватало сил противостоять столь страшному и многочисленному противнику.
В это время отряд, возглавляемой Мартелем, занял, по приказанию герцога, оставшееся свободным пространство между окопами и местом, где происходило основное сражение. Так что когда Гарольд очнулся от тягостного видения и взглянул на поле, все подножие холма уже было опоясано сталью, и у короля не осталось никакой надежды помочь передовому полку.
Он стоял и неподвижно смотрел на происходившее. Только нервные движения рук и подавленные восклицания выдавали сменявшиеся в его сердце надежду и страх.
Наконец он воскликнул:
- Молодец, Гурт! О храбрый Леофвайн! Взгляните на их хоругви! Вправо… влево! Превосходно, Вебба! А! Они идут сюда?! Клин смыкается… прорезает себе путь сквозь самое скопление врагов…
Действительно, разрозненные остатки англичан, не имея возможности соединиться, построились в несколько мелких отрядов и в виде все того же неизменного клина и подняв щиты над головами, осыпаемые градом стрел, шли с разных сторон к окопам. Путь впереди них преграждал грозный отряд Мартеля, а сзади преследовали бесчисленные полчища герцога Норманнского. Король не мог больше безучастно наблюдать за битвой. Он выбрал пятьсот еще не совсем уставших и мужественных воинов и, приказав остальным твердо держать позиции, спустился с холма и внезапно ударил в тыл отряда Мартеля, наполовину состоявшего из норманнов и бретонцев.
Эта вылазка была в полном смысле отчаянная, но, сделанная вовремя, она способствовала отступлению разрозненных сил саксов и прикрыла его. Многие, правда, оказались отрезаны, но Гурту и Леофвайну удалось прорваться со своими отрядами к Гарольду и укрыться в окопах. Вслед за ними в укрепления ворвались и передовые ряды неприятеля, но они тотчас же были вытеснены обратно под радостные крики англичан.
К сожалению, несмотря на помощь Гарольда, спастись удалось лишь немногим удальцам. Более того, не оставалось никакой надежды, что еще оставшиеся в живых, разбросанные по равнинам мелкие отряды смогут присоединиться к ним.
Как выяснилось позже, в этих рассеянных остатках войска находились едва ли не единственные люди, которые, видя невозможность победы и пользуясь своим знанием местности, смогли спастись бегством с Санглакского поля. Но в укреплениях никто не унывал: было уже далеко за полдень, а даже внешние окопы были еще не тронуты. Позиция казалась неприступной, как каменная крепость. Смелейшие из норманнов приходили в уныние при взгляде на холм, от которого был отбит сам герцог. Вильгельм в последней своей схватке получил несколько ран; под ним были убиты три лошади.
В этот печальный день множество славнейших рыцарей и баронов заплатили жизнью за свою отвагу. После истребления почти половины английского войска Вильгельм со стыдом и гневом слышал громкий ропот норманнов, возникший при одной только мысли о приступе к высотам, на которых укрылись остатки неустрашимых врагов.
В эту решительную минуту брат герцога, до сих пор ждавший в тылу вместе со служителями, последовавшими за ним в поход, выехал на открытое поле, где все норманнские отряды приводили в порядок свой строй. Под белой мантией епископа был надет тяжелый панцирь, но голова его не была покрыта шлемом. В правой руке Одо был меч, на левой руке моталась на ремне огромная палица. За Одо шел весь запасный полк, еще не участвовавший в битве и потому не разделявший того ужаса, который был наведен на другие отряды стойкостью саксов.
- Что это значит? - гневно воскликнул Одо при виде неуверенности воинов. - Вы задумываетесь? И это в тот момент, когда колосья скошены и вам предстоит только собирать жатву? Как?! Вы робеете, вы, потомки Одина?! Смотрите: я еду рядом с братом, без шлема, но с мечом в руке. Вперед же, ратники, вперед - и знайте: кто отказывается служить Богу и государю - негодяй и предатель!
Эти слова, дышавшие негодованием, а также прибытие свежих сил, приведенных прелатом, подняли упавший дух войска.
Вся армия герцога, колонны которой по-прежнему покрывали обширный участок равнины, дружно двинулись к укреплениям. Убедившись, что конница не принесет пользы до тех пор, пока не будут разрушены окопы, Вильгельм выдвинул вперед всю тяжелую пехоту и стрелков, приказав им идти напролом через укрепления, проходы в которые были тщательно забиты.
Когда норманны начали взбираться на косогор, Гарольд обернулся к находившемуся близ него племяннику.
- Где твоя секира? - спросил он.
- Гарольд, - мрачно ответил юноша, - я не взял секиры, потому что хочу быть твоим щитоносцем. Обе твои руки до конца сражения должны быть свободными для секиры, а щит стеснил бы тебя. Бейся же ты, а я буду закрывать тебя.
- Значит, ты в самом деле любишь меня, сын Свена, а я, признаюсь откровенно, иногда сомневался в этом.
- В таком случае, ты был не прав, - возразил Гакон, устремив свой грустный взгляд на дядю. - Ты был не прав, потому что я люблю тебя, как люблю себя, как люблю свою жизнь! Вместе с твоей жизнью прервется и моя: закрывая грудь Гарольда, щит Гакона будет защищать его собственное сердце!
Король с чувством сжал руку прекрасного и телом и душой, но уже обреченного роком на смерть юноши.
- Бедный мальчик! - задумчиво проговорил Гарольд. - Я мог бы сказать на это, что тебе еще рано умирать, но к чему жизнь, если нам суждено быть побежденными! И кто знает, не пожалеют ли многие, что пережили этот печальный день…
Глубокий вздох вырвался из груди Гарольда, но он постарался подавить волнение и кинулся к укреплениям, над которыми заблестел его шлем.