Вильгельм же, напротив, любил эффектность. Он был горд и довольно скрытен; черные сверкающие глаза имели то злое и даже свирепое выражение, какое сквозит в глазах тигра, когда тот собирается кинуться на добычу. Герцог выглядел настоящим потомком Роллона: у него было здоровое, богатырское сложение, которому заметно недоставало аристократического изящества.
Приветствие, которым встретило войско любимого вождя и короля, было так же чистосердечно и громко, как и приветствие, встретившее Вильгельма. Король поблагодарил воинов и произнес следующую речь, которая разнеслась по всем рядам.
- Сегодня, англичане, - сказал он, - сегодня вам предстоит тяжелый подвиг: защитить свободу вашей родины, а также и самих себя от цепей иноземца. Велика и сильна рать Норманнского герцога. Я знаю это, и потому не хочу скрывать всей трудности предстоящего боя. Это войско герцог собрал обещаниями раздробить нашу родину на клочки и раздать их своим сподвижникам. Вы же знаете, как сильно развита в норманнах страсть к добыче, и потому можете вообразить, как они будут биться. Вы слышали о бедствиях, которые наши отцы испытывали при датчанах; но эти бедствия - ничто в сравнении с тем, что ожидает нас, если мы будем побеждены. Датское племя было нам родственно как по языку, так и по закону, и кто в настоящее время отличит датчанина от сакса? Норманны же - другое дело, они хотят править нами на чуждом нам языке, по закону, считающему престол добычей меча, и делить землю отцов между вооруженными наемниками. Мы сумели унять датчанина, и наши священнослужители укротили его сердце; они же, норманны, идут на войну будто бы во имя оскорбленной святыни, между тем как цель их - только разорять нас. Они, отверженные всеми народами, мечтают наложить ярмо вечного рабства на вас и ваших потомков. Вы сражаетесь на глазах ваших отцов, на глазах вождей, избранных вашей же волей, сражаетесь за свободу, за родину, за близких вам, за храмы, оскорбленные присутствием иноземного знамени, и вы не должны щадить ничего, чтобы отстоять их. Чужеземные священнослужители такие же притеснители, как чужеземные бароны и короли! Да не допустит никто и мысли об отступлении: каждый вершок земли, который вы отдадите, есть часть родной земли. Что же касается меня, то я твердо решил: или спасти родину, или не пережить предстоящей битвы. Поэтому помните, что глаза мои будут следить за всеми вашими движениями; поколеблется строй, или отшатнется - вы услышите между вами голос вашего короля. Крепко держите строй! Вспомните, те из вас, кто ходил со мной на Гардраду: ваше оружие только тогда восторжествовало над норвежцами, когда непрерывные атаки выбили их из строя. Учитесь на их поражении: ни при каком натиске не нарушайте боевого порядка, и я даю вам слово, слово вождя, никогда не покидавшего поля без победы, что враги не одолеют вас. В эту минуту ветер гонит корабли норвежцев, возвращающихся на родину с телом павшего короля; довершите же торжество Англии, положив груды тел норманнов! И когда, по прошествии многих столетий, певцы и скальды дальних стран будут воспевать славные подвиги, совершенные за правое дело, то пусть они скажут: "Гарольд был смел и храбр, как те воины, которые бились рядом с ним и сумели наказать врага, задумавшего посягнуть на свободу их родины!"
Не успел смолкнуть восторженный крик саксов, закончивший речь Гарольда, как с северо-западной стороны от Гастингса показалась первая рать норманнов.
Король, посмотрев на них несколько минут и не замечая движения прочих отрядов, обратился к Гурту:
- Если, - сказал он, - это все, что они дерзают выставить против нас, то победа за нами.
- Подожди радоваться и взгляни туда! - проговорил Гакон, указывая на ряды, заблестевшие из-за леса, из которого предводители саксов следили прошлой ночью за расположением неприятельской армии.
Не успел Гакон произнести эти слова, как с третьей стороны появилась третья рать, предводимая самим Вильгельмом. Все три шли в строгом порядке с намерением разом атаковать саксов: две из них двигались на оба крыла передового полка, а третья - на укрепления.
Посреди войска, предводимого герцогом, развевалась хоругвь, а впереди нее гарцевал воин-гигант, певший воинскую песнь:
Про дела Карла Великого
И про славного Роланда,
Павшим вместе с Оливером
В грозной битве Ронсевальской.
Рыцари-монахи уж не пели своих священных гимнов; их глухие и хриплые сквозь наличники шлемов голоса вторили воинственной песне менестреля. Воин-певец был очень весел и явно восторгался перспективой предстоявшей битвы. Он с ловкостью фокусника подбрасывал в воздух свой огромный меч и подхватывал его на лету, он взмахивал им наотмашь и вращал с невероятной быстротой. Наконец, не в силах обуздать своей дикой радости, он пришпорил коня и, остановившись перед отрядом саксонской конницы, воскликнул громким голосом:
- На Тельефера! На Тельефера! Кто сразится с Тельефером?
И тон голоса, и движения воина - все в нем вызывало кого-нибудь на единоборство.
Один молодой тан, знакомый с романским языком, вышел из рядов и скрестил меч с менестрелем. Тельефер, ловко отразив удар, подбросил свой меч в воздух и, с невероятной быстротой и силой опять подхватив его, рассек пополам голову сакса. Затем, переехав через труп, Тельефер с хохотом и криком стал вызывать другого противника. На зов вышел второй тан, и его постигла участь товарища.
Ужаснувшиеся ратники стали переглядываться между собой. Этот веселый боец-менестрель со своими фокусами казался им не рыцарем, а злым духом. Не исключено, что этого единоборства, в самом начале сражения на виду всего войска, было бы достаточно, чтобы смутить дух англичан, если бы Леофвайн, посланный перед тем в укрепления с поручением, не возвратился к своему отряду.
Беспечное и неустрашимое сердце его было возмущено самоуверенной надменностью норманна и очевидной трусливостью саксов. Он пришпорил коня и, прикрывшись щитом, направил свою небольшую лошадку на коня норманнского гиганта.
- Иди петь песни демонам, зловещий певец! - крикнул он по-романски.
Тельефер тут же бросился к нему, но его меч сломался о щит Леофвайна. Пронзенный насквозь, Тельефер свалился мертвым под копыта своей лошади.
Горестное восклицание пробежало по всему войску, и даже сам Вильгельм, выехавший вперед, чтобы полюбоваться удальством Тельефера, был сильно расстроен.
Леофвайн подъехал к передовым рядам врага и бросил в них свой дротик так ловко и так метко, что рыцарь, находившийся шагах в двух от герцога, повалился на землю.
- Любы ль вам, норманны, шутки саксонских фокусников? - спросил Леофвайн, медленно повернув коня и возвращаясь к саксонскому отряду.
Он повторил всем всадникам прежнее приказание: избегать прямой стычки с норманнской конницей, а тревожить ее и истреблять отставших. Закончив с распоряжениями, он затянул живую, веселую песенку и поехал к укреплениям с совершенно спокойным и радостным лицом.