Годрит удалился, от души разделяя восторг Гарольда, хотя продолжительное пребывание при блестящем норманнском дворе вовсе не казалось этому простодушному рыцарю тягостным.
- Ты последовал моему совету, дорогой дядя? - спросил Гакон.
- О, не расспрашивай об этом, Гакон! Да будь проклято все, что здесь происходило со мной!
- Не увлекайся, дядя! - серьезно предостерег Гакон. - Несколько минут тому назад, я, незаметно стоя в углу двора, слышал голос герцога. Он говорил Роже Биготу, начальнику тюремной стражи: "Около полудня собери всю стражу в коридоре, который находится под залой совета. Как только я топну ногой, поспеши ко мне наверх и не удивляйся, когда я поручу тебе нового пленника. Постарайся найти ему приличное помещение." Тут герцог замолчал, а Бигот спросил: "Куда же прикажешь поместить его, повелитель?" На это герцог ответил вспыльчиво: "Куда? В ту самую башню, где Мальвуазен испустил последний вздох!.." Видишь, дядя: тебе еще рано забывать о хитрости и коварстве Вильгельма!
Весь природный оптимизм Гарольда, который пробудился при словах Годрита, моментально исчез, а взгляд его принял то странное, непонятное выражение, которое постоянно было в глазах Годвина, ставя в тупик самого опытного психолога.
- "Хитрость злобу победит!" - пробормотал он чуть слышно. Граф глубоко задумался, потом вздрогнул, как будто под влиянием какой-то ужасной мысли, сжал кулаки и зловеще улыбнулся.
Несколько минут спустя к нему пришла целая свита придворных, так что он был снова лишен возможности разговаривать с Гаконом.
Утро прошло, по обыкновению, за завтраком, после которого Гарольд отправился к Матильде. Она тоже сообщила ему, что все готово к отъезду, и поручила передать Юдифи, королеве английской, различные подарки, большей частью состоявшие из ее знаменитых вышиваний. Время шло уж к обеду, а Вильгельм и Одо еще не показывались.
Гарольд только хотел проститься с герцогиней, когда явились фиц Осборн и Рауль де Танкарвиль, по-праздничному разодетые и с необыкновенно торжественными лицами. Они почтительно предложили графу сопровождать их к герцогу.
Гарольд молча последовал за ними в залу совета, где все, что он увидел, превзошло его ожидания.
Вильгельм сидел с величественным видом на троне. Он был во всем своем герцогском облачении и держал в руках высоко поднятый меч правосудия. За ним стояли самые могущественные двадцать вассалов, и Одо, епископ Байе, тоже в полном облачении. Немного в стороне стоял сундук, накрытый золотой парчой.
Герцог, не дав Гарольду времени одуматься, прямо приступил к делу.
- Подойди! - произнес герцог повелительным и звучным голосом. - Подойди без страха и сожаления! Перед этим благородным собранием - свидетелем твоего слова и поручителем за мою верность, - требую, чтобы ты подтвердил клятвой данное мне тобой вчера обещание, а именно: содействовать моему восшествию на английский престол после смерти короля Эдуарда; жениться на дочери моей, Адели, и прислать сюда сестру свою, Тиру, чтобы я, по уговору, выдал ее за одного из достойнейших моих вассалов… Приблизься, брат Одо, и повтори благородному графу норманнскую присягу.
Одо подошел к таинственному ларю и сказал отрывисто:
- Ты клянешься исполнить, насколько то будет в твоих силах, уговор с Вильгельмом, герцогом норманнов, если будешь жив - и небо да поможет тебе. В залог клятвы положи руку на этот меч.
Все это так неожиданно обрушилось на графа, ум которого, как мы уже сказали, был от природы не так изворотлив, как наблюдателен; смелое сердце Гарольда было так встревожено мыслью о неизбежной гибели Англии, если его задержат еще в плену, что он почти бессознательно, будто во сне, положил руку на меч и машинально повторил:
- Если буду жив. И небо да поможет мне!
Все собрание повторило торжественно.
- Небо да пошлет ему свою помощь!
В тот же миг, по знаку Вильгельма, Одо и Рауль де Танкарвиль сняли парчовый покров, и герцог приказал Гарольду взглянуть.
Как перед человеком, проникающим из золотой гробницы в страшный склеп, открывается все ужасное безобразие смерти, так было и с Гарольдом после снятия покрова. Под ним оказались бренные останки многих известных рыцарей, сохранившихся в народной памяти, иссохшие тела и побелевшие кости мертвецов, сбереженные с помощью химических веществ. Гарольд вспомнил давно забытый сон: как плясали вокруг него и бесновались кости мертвых.
"При этом страшном видении, - говорит норманнский летописец, - граф побледнел и вздрогнул."
- Страшную клятву произнес ты, и естественно твое волнение, - заметил герцог, - мертвые слышали твою клятву и рассказывают ее в это мгновение в подземных селеньях.
Часть десятая
ЖЕРТВА
Глава I
Уважаемый всеми монах Альред был призван к Эдуарду, который заболел в отсутствие Гарольда. Этой болезни предшествовали видения тех горестных дней, которые должны были постигнуть Англию после его кончины; и король позвал Альреда, чтобы испросить совета и сочувствия.
После возвращения из загородного Геверингского дворца Альред сидел один, задумавшись над содержанием своей беседы с Эдуардом, которая, очевидно, сильно его встревожила. Вдруг дверь кельи отворилась, и в комнату вошел, оттолкнув слугу, который хотел доложить о нем, человек в запыленном платье и такой расстроенный, что Альред сначала принял его за незнакомца и только, когда тот заговорил, узнал в нем графа Гарольда.
Заперев дверь за слугой, Гарольд несколько минут постоял на пороге; он тяжело дышал и напрасно старался скрыть страшное волнение.
Наконец, как будто отказавшись от своих бесплодных усилий, он бросился к Альреду, обнял его и громко зарыдал. Старик, знавший детей Годвина и любивший Гарольда, положил руки на голову графа и благословил его.
- Нет, нет! - воскликнул граф. - Подожди благословлять, выслушай все сначала и потом скажи, какого утешения я могу ожидать?
И Гарольд рассказал историю, уже известную читателям. Потом он продолжал:
- Я очутился на воздухе, но не соображал ничего, пока мне не стало жарко от солнца. Мне показалось, что демон вылетел из моего тела, издеваясь надо мной и моим низким поступком… Отец мой! Неужели нет спасения от этой клятвы… принужденной насилием? Я лучше буду клятвопреступником, чем предателем родины!
Альред в свою очередь побледнел во время рассказа Гарольда.
- Слова мои могут запрещать или разрешать, - прошептал он тихо, - это власть, доверенная мне небом… Что же ты сказал потом герцогу? После твоей присяги?
- Не знаю… Не знаю ничего! Помню только, что я проговорил: "Теперь отдай мне тех, ради кого я отдался в твои руки, и позволь вернуться на родину с Гаконом и Вольнотом…" И что же ответил мне коварный норманн, с огненным взглядом и змеиной улыбкой? Он сказал мне спокойно: "Гакона я тебе отдам, потому что он сирота и ты вряд ли стал бы особенно печалиться о разлуке с ним, но Вольнота, любимца твоей матери, я оставлю у себя в качестве твоего заложника. Заложники Годвина свободны, но нужен же мне залог верности Гарольда. Это одна формальность, и тем не менее надежная гарантия." Я пристально взглянул ему в лицо, и он отвернулся. "Об этом не упоминалось в нашем договоре," - сказал я. На это Вильгельм ответил: "Положим, что в договоре не было упомянуто это обстоятельство, но оно скрепляет его." Я повернулся к Вильгельму спиной, подозвал Вольнота и сказал ему: "Из-за тебя я прибыл сюда и не намерен уезжать без тебя: садись на коня и поезжай со мною." Но Вольнот отвечал: "Нельзя так поступать! Герцог сообщил мне, что заключил с тобой договор, в силу которого я должен остаться у него в качестве твоего заложника. Скажу тебе откровенно, что Нормандия сделалась моей второй родиной и что я люблю Вильгельма." Я вспылил и начал бранить брата; но на него не действовали ни угрозы, ни мольбы, и я поневоле вынужден был убедиться, что сердце его не принадлежит больше Англии… "О матушка, как покажусь я тебе на глаза?!" - думал я, возвращаясь только с Гаконом… Когда я снова вступил на английскую землю, мне показалось, будто в горах предстал передо мной дух моей родины, и я услышал его голос в порывах ветра. Сидя на коне и спеша сюда, я узнал, что есть посредник между людьми и небом; прежде я менее ревностно преклонялся перед верховным судьей… А теперь я преклоняюсь перед тобой и взываю к тебе: или позволь мне умереть, или освободи меня от моей клятвы!
Альред поднялся.