Бдительный Гарольд не нуждался в этом предостережении: будто презирая летевшее на него копье, он продвинулся вперед и одним взмахом секиры разрубил его пополам.
Не успел Вильгельм вскрикнуть от злобы, как остальные стрелы разбились о щит.
- Я только отражал нападение, герцог, - проговорил спокойно Гарольд, приближаясь к противнику, - но моя секира умеет не только защищаться, но и нападать. Прошу тебя положить на этот древний камень самый крепкий шлем и панцирь: тогда ты увидишь, как мы можем нашими секирами отстоять свою родину.
- Если ты разрубишь своей секирой тот шлем, который был на мне, когда передо мной бежали франки со своим королем во главе, то я буду пенять на Цезаря, выдумавшего такое ужасное оружие, - сказал герцог злобно, уходя в свою палатку.
Он вскоре вернулся со шлемом и панцирем. Оба эти предмета были у норманнов массивнее, чем у датчан, которые сражались пешими и не могли носить особой тяжести.
Вильгельм сам все положил на указанный Гарольдом камень жертвенника.
Гарольд подверг лезвие секиры тщательному осмотру. Она была так изукрашена золотом, что ее можно было посчитать негодной к бою, но граф получил ее в наследство от Канута Великого, которому из-за своего небольшого роста (редкое исключение среди датчан) пришлось заменить телесную силу ловкостью и превосходным оружием. Если секира эта могла прославиться в руках Канута, то тем ужаснее она должна была быть, когда ею владел мощный Гарольд.
Он замахнулся с быстротой молнии - и секира с треском разрубила пополам шлем; вторым ударом были раздроблены панцирь и еще кусок камня.
Зрители остолбенели от удивления, а Вильгельм сильно побледнел. Он почувствовал, что, при всей своей силе, должен уступить Гарольду первенство и что его способность лицемерить не принесет уже больше пользы.
- Найдется ли во всем мире еще один человек, способный совершить подобное чудо?! - воскликнул Брюс, потомок знаменитого шотландца Брюса.
- О, таких кудесников я оставил по крайней мере тысяч тридцать в Англии! - ответил Гарольд. - Я только развлекался, а во время сражения моя сила увеличивается в десять раз.
Вильгельм скороговоркой похвалил искусство Гарольда, стараясь не показывать, что понял этот ловкий намек, между тем как фиц Осборн, де Боген и другие громко изъявляли храброму графу свой восторг.
Герцог снова подозвал де Гравиля и пошел с ним в палатку епископа Одо, который только в исключительных случаях принимал участие в сражении, но постоянно сопровождал Вильгельма в его походах, для того чтобы воодушевлять войско и высказывать свое мнение в военном совете.
Одо, несмотря на строгие нравы норманнов, отличавшийся не столько в бою, сколько на пирах, был занят составлением письма к одной прекрасной особе в Руане, с которой ему было очень трудно расстаться. При появлении герцога, который был чрезвычайно строг к подобным проделкам, он бросил письмо в ящик и равнодушно проговорил:
- Мне вздумалось написать маленький трактат о благочестии… Но что с тобой? Ты, кажется, чем-то сильно расстроен?
- Одо, Одо, этот человек издевается надо мной! Я теперь просто в отчаянии! Одному Богу известно, сколько я потратил на эти пиры и поездки… Не говоря о том, что у меня оттянул этот алчный Понтьеский граф… Все истрачено, все исчезло! - продолжал Вильгельм со вздохом. - Сакс так и остается саксом, несмотря на все наши старания пустить ему пыль в глаза, несмотря на то, что мы выкупили его… Дурак же я буду, если выпущу его отсюда! Жаль, что ты не видел, как этот колдун разрубил пополам мой шлем и панцирь, будто тонкие прутья… О Одо, Одо, душа моя полна скорби и мрака!
Малье де Гравиль коротко описал епископу подвиг Гарольда.
- Не понимаю, что же в этом особенного, о чем бы следовало так беспокоиться, - обратился епископ к своему брату, - чем сильнее вассал, тем сильнее герцог… Ведь он непременно будет твоим…
- Нет, в том-то и дело, что он никогда не будет моим! - перебил Вильгельм. - Матильда чуть-чуть не предложила мою прекраснейшую дочь ему в жены, а я… да ты сам знаешь, что я прибегал ко всевозможным уловкам, чтобы окрутить его. Но он ничем не прельщается. Даже смутить его нельзя. Меня беспокоят не его сила и неприступность - ум его приводит меня в отчаяние! А намеки, которые он делал, просто бесят меня… Но пусть бережется, не то я…
- Смею я высказать свое мнение? - перебил де Гравиль.
- Говори, с Богом, - воскликнул герцог.
- Так я позволю себе заметить, что льва не укрощают ласковым обхождением, а - угрозами и скрытой силой… В сражении он ничего не боится, смело борется с самым сильным врагом, но, если запутать его ловко расставленной сетью, то он поневоле смирится… Ты, герцог, только что упомянул, что не пустишь Гарольда отсюда.
- Не пущу, клянусь святой Валерией!
- Ну так ты дай ему знать, что он должен или покориться тебе, или подвергнуться вечному заключению… Пусть покажут ему, что из твоих подземных темниц никто не в состоянии вырваться! Я знаю, что для саксов дороже всего свобода. При одной только мысли, что они могут ее лишиться, вся их храбрость исчезает.
- Я понял тебя, ты молодец! - произнес Одо.
- Гм! - промычал герцог. - Раньше я опасался, что он узнает от Гакона и Вольнота, на что я способен! Жалею, что я разлучил его с ними после первого их свидания.
- Вольнот совершенно превратился в норманна, - заметил, улыбаясь, епископ. - Он вдобавок влюблен в одну из наших красавиц и едва ли думает о возвращении на родину; Гакон же, наоборот, наблюдателен и подозрителен.
- Вот его-то и надо соединить с Гарольдом! - сказал де Гравиль.
- Судьба назначила мне роль вечного интригана, - простонал герцог в порыве откровенности, - но я тем не менее люблю графа и от души желаю ему добра, насколько это согласуется с моими претензиями на трон Эдуарда.
- Разумеется, - подтвердил епископ.
Глава IV
Вскоре после этого разговора лагерь был перенесен в Байе. Герцог не изменил своего обращения с Гарольдом, но постоянно уклонялся от разговора, когда граф заявлял, что ему пора возвращаться в Англию, где его ждут важные государственные дела. Он старался как можно меньше быть с ним наедине и поручал Одо и де Гравилю развлекать его. Теперь уж у Гарольда зародились сильные подозрения; де Гравиль прожужжал ему уши рассказами о хитрости и бесчеловечности герцога, а Одо прямо сказал, что Гарольду не скоро удастся вырваться из Нормандии.
- Я уверен, - начал он однажды во время прогулки с графом, - что у тебя хватит времени помочь мне изучить язык наших предков. Этот Байе - единственный город, в котором старинные нравы и обычаи сохранились во всей своей чистоте. Большинство населения говорит по-датски, и я был бы чрезвычайно обязан тебе, если бы ты согласился давать мне уроки этого языка. Я довольно способный ученик и в течение одного года выучил бы его настолько, что смог бы произносить датские проповеди.
- Ты, должно быть, изволишь шутить, почтеннейший епископ, - произнес Гарольд серьезно, - тебе ведь хорошо известно, что я во что бы то ни стало обязан уехать отсюда на следующей неделе.
- Советую тебе, дорогой граф, не высказывать своего намерения герцогу, - предостерегал, смеясь, Одо, - ты и без того раздосадовал его своей неосторожностью, и мог убедиться, что он страшен в гневе.
- Ты просто клевещешь на герцога, стараясь уверить меня, что он способен нанести своему доверчивому гостю какое-нибудь оскорбление! - воскликнул Гарольд с негодованием.
- Он смотрит на тебя вовсе не как на гостя, а как на выкупленного узника… Впрочем, не отчаивайся: норманнский двор ведь не понтьеская темница, а цепи твои будут из цветов!
Заметив, что Гарольд может ответить дерзостью, де Гравиль под каким-то предлогом отвел его в сторону и шепнул по-саксонски:
- Ты напрасно так откровенничаешь с этим епископом: он передаст все твои слова Вильгельму, который действительно не любит шутить.
- Сир де Гравиль, вот уж не первый раз, как Одо намекает мне, что герцог может прибегнуть к насильственным мерам. Да и ты тоже - конечно, с добрым намерением, - предупреждал меня и возбуждал мою подозрительность… Спрашиваю тебя прямо, как честного человека и благородного рыцаря: имеешь ли ты основания предполагать, что герцог намерен задержать меня в качестве пленника - под тем или другим предлогом?
Согласившись стать участником интриги, де Гравиль утешался мыслью, что, посоветовав герцогу запугивать Гарольда, он угождал своему строгому повелителю и предостерегал на самом деле графа.
- Граф Гарольд, честь моя повелевает мне ответить тебе откровенно: я имею твердое основание думать, что Вильгельм задержит тебя до тех пор, пока он не убедится, что ты готов исполнить некоторые его желания.
- Ну, а если я буду настаивать на отъезде, не удовлетворив этих… желаний?
- При таком исходе в каждом замке есть такие же глубокие темницы, как у графа Понтьеского; но где же ты найдешь второго Вильгельма, который освободил бы тебя от этого?
- В Англии есть король могущественнее Вильгельма и есть воины, не уступающие в храбрости норманнам.