Глава VI
Пока Гарольд обдумывал слова старого графа, Юдифь сидела на низкой скамеечке у ног английской королевы и слушала ее уговоры почтительно, но с тоской в душе.
Спальня королевы, как и кабинет короля, примыкала с одной стороны к молельне, а с другой - к обширной прихожей; нижняя часть стен была оклеена обоями; темно-красный свет, пробивавшийся сквозь цветные стекла высокого и узкого окна в виде саксонской арки, озарил склоненную голову королевы и окрасил ярким румянцем ее бледные щеки. В данную минуту она вполне могла служить изображением молодой красоты, увядающей во цвете лет.
Королева говорила своей юной любимице:
- Отчего ты колеблешься? Или ты воображаешь, что свет даст тебе счастье? Увы! Оно живет только одной надеждой и угасает вместе с ней!
Юдифь только вздохнула и печально склонила прекрасную головку.
- А жизнь монахини - это надежда, - продолжала королева. - Она не знает настоящего, а живет одним будущим, она слышит пение невидимых духов, как слышал его Дунстан при рождении Эдгара. Ее душа возносится высоко над землей к небесной обители!
- А где находится ее сердце? - спросила Юдифь с глубокой тоской.
Королева замолчала и с нежностью положила свою руку на плечо молодой девушки.
- Дитя! Оно не живет суетными надеждами и мирскими желаниями. Точно так и мое, - сказала королева. - Мы можем ограничить нашу душевную жизнь и не слушаться сердца; тогда горе и радость исчезают для нас… Мы смотрим равнодушно на все земные бури. Знай, милая Юдифь: я сама испытала взлеты и падения; я проснулась во дворце английской королевой, а солнце не успело зайти, как король уж сослал меня, без всякого почета, без слова утешения в мрак Вервельского храма. Мой отец, мать и братья были внезапно изгнаны, и горькие мои слезы лились не на грудь мужа.
- Тогда, королева, - подхватила Юдифь, покраснев от гнева, - тогда, наверное, в тебе заговорило сердце?
- О да, - невольно произнесла королева, сжимая руку девушки, - но душа взяла верх и сказала мне: "Счастливы страждущие!" Тогда я обрадовалась этому испытанию, так как Господь испытывает только тех, кого любит.
- Но как твои изгнанные родственники, эти храбрые рыцари, которые возвели короля на престол?
- Я утешалась мыслью, - ответила на это королева, - что мои молитвы за них будут угоднее Богу, если он услышит их не из царских палат… Да, дитя мое, я испытала почет и унижение и научила сердце смиряться.
- Тебе дана нечеловеческая сила, государыня! - воскликнула Юдифь. - Я слышала, что ты с молодых лет была такою же кроткой и чуждой земных желаний?
Королева невольно взглянула на Юдифь. В глазах ее появилось сходство с отцом, сходство людей, привыкших владеть своими чувствами. Более опытный наблюдатель, чем молодая девушка, задумался бы невольно: не скрывается ли под всем этим спокойствием тайная страсть?
- Юдифь, - проговорила королева с едва заметной улыбкой, - есть мгновения, когда все подчиняется общим человеческим законам. В моей бурной молодости и я читала, размышляла и мечтала только об одних знаниях… А потом бросила эти ребяческие мечты и если теперь вспоминаю их, то только для того, чтобы озадачить загадками… Но ведь я не затем послала за тобой, дорогая Юдифь: еще раз умоляю тебя повиноваться воле нашего властелина и отдать свою молодость на служение храму.
- Не могу и не смею… Это мне не по силам! - прошептала Юдифь, закрыв лицо руками.
Королева взяла эти нежные руки и, посмотрев на бледное, встревоженное личико, спросила печально:
- Так ты не хочешь, милая? Сердце твое привязано к суетным земным благам? И к мечтам о любви?
- Вовсе нет, - отвечала Юдифь уклончиво, - но я уже дала слово никогда не быть монахиней.
- Ты дала его Хильде?
- Хильда, - с живостью отвечала Юдифь, - не позволит мне этого! Ты знаешь ее твердость и ненависть…
- К нашей вере? Да, это-то и заставило меня приложить все старания, чтобы оградить тебя от ее влияния… Но ты, конечно, дала обещание не Хильде?
Юдифь промолчала.
- Кому же ты обещала: женщине или мужчине? - настаивала королева.
Но прежде, чем Юдифь успела ответить, дверь прихожей отворилась, и в опочивальню вошел Гарольд. Он окинул двух женщин быстрым, спокойным взглядом, и Юдифь вскочила с места; ее прекрасные глаза радостно засверкали.
- Добрый день, сестра! - сказал граф королеве. - Я пришел к тебе непрошенным гостем! Нищие и монахи не дают тебе побеседовать с братом.
- Это упрек, Гарольд?
- Нет! - ответил он дружески, с заметным состраданием посмотрев на сестру. - Ты одна только искренна среди лицемеров, которые окружают трон, но ты и я расходимся в способах поклонения Создателю: я чту его по-своему!
- По-своему, Гарольд? - спросила королева с гордостью и нежностью.
- Да, этому я научился у тебя, Юдифь, когда стал преклоняться перед делами греков и доблестных римлян, решив в душе поступать, как они.
- Правда, правда! - отозвалась королева печально. - Я совратила душу, которая, быть может, нашла бы себе иной образец для подражания… Не улыбайся так недоверчиво, брат; поверь мне, что в жизни убогого и смиренного нищего скрыто больше мужества, чем во всех победах Цезаря и поражениях Брута!
- Может быть, - ответил ей Гарольд, - но из одного дуба получается и дротик, и костыль, и руки, недостойные владеть первым из них, владеют вторым. Каждому предназначен его жизненный путь, и мой - давно уже избран… Но хватит об этом! Скажи мне, сестра, о чем ты сейчас говорила с прекрасной Юдифью, что она так бледна и встревожена? Берегись, сестра, делать из нее монашку! Если Альгиву отдали бы Свену, он не скитался бы теперь, всеми отверженный, на далекой чужбине.
- Гарольд, Гарольд! - воскликнула королева, пораженная его выходкой.
- Но, - продолжал граф, взволнованный до глубины души, - мы не рвем свежих веток для своих очагов, а жжем сухие. Незачем губить юность; пусть она мирно слушает звонкое пение птиц. От сочной зеленеющей ветки, брошенной в огонь, идет дым; сердцем, оторванным от мира в полном расцвете молодости, овладевает жгучее сожаление.
Королева принялась в волнении ходить по комнате. Через несколько минут она указала Юдифи на молельню и произнесла с деланным спокойствием:
- Иди и смиренно преклони колени: умоли Господа, чтобы он просветил твой разум и дал тебе спокойствие. Я одна хочу поговорить с Гарольдом.
Юдифь вошла в молельню. Королева ласково посмотрела на девушку, склонившую головку для усердной молитвы. Плотно затворив дверь, она подошла к брату и спросила его тихим, но ясным голосом:
- Ты любишь эту девочку?
- Сестра, - задумчиво ответил ей Гарольд, - я люблю ее, как мужчина способен любить женщину, то есть больше самого себя, но меньше тех целей, ради которых дана нам наша земная жизнь.
- О свет, ничтожный свет! - воскликнула королева в негодовании. - Ты вечно жаждешь счастья, но, при первом порыве честолюбия, попираешь ногами дарованное блаженство! Вы говорили мне, что я, ради величия и могущества нашего дома, должна быть женой короля Эдуарда… И обрекли меня вечно жить с человеком, который ненавидит меня из глубины души…
Королева замолкла и затем продолжала уже спокойно, как будто в ней жили две совершенно противоположные женщины:
- Я уже получила награду за свою покорность, но, конечно, не от этого мира. Так и ты, Гарольд, сын Годвина, любишь эту девушку, и она тебя любит; вы могли быть счастливы, если бы счастье было возможно на земле; но, хоть Юдифь и высокого рода, у нее нет достаточно обширных и богатых поместий, нет родни, чтобы пополнить твои войска!.. Она не сможет стать ступенькой к достижению твоих тщеславных замыслов, и поэтому ты любишь ее только так, как мужчина способен любить женщину, - гораздо меньше своих целей!
- Сестра, - ответил граф, - ты говоришь так, как говорила со мной в былые годы, как женщина с душой, а не как кукла, скрытая под монашеской власяницей. Если ты будешь поддерживать меня, я женюсь на Юдифи, огражу ее от суеверий Хильды и от могилы, в которую ее положат еще живой!
- Но отец наш… Отец! С его железной волей?
- Я не боюсь отца. Но вот церковь! Ты разве забыла, что Юдифь и я состоим в дальнем родстве, при котором наш брак запрещен?
- Да, правда, - испуганно вскрикнула королева. - Гони прочь все мысли об этом! Заклинаю тебя: вытесни эту мечту поскорее из сердца!..
Королева ласково поцеловала его в лоб.
- Опять исчезла женщина и появилась кукла! - сказал Гарольд с глубокой досадой. - Ничего не поделаешь, я покоряюсь судьбе… Но наступит день, когда представитель английского престола не будет раболепствовать перед монахами, и тогда я, в награду за все мои услуги, попрошу короля, у которого будет биться живое сердце, разрешение на брачный союз. Оставь же мне, сестра, хоть эту надежду и не губи Юдифь во цвете лет!
Королева молчала, и Гарольд, считая это не совсем добрым знаком, пошел прямо к молельне и открыл дверь; но невольно остановился в благоговении перед невинной девушкой, еще стоявшей на коленях. Когда она встала, он мог только сказать:
- Сестра не будет больше настаивать, Юдифь!
- Я еще не давала этого обещания, - воскликнула королева.
- А если бы и так, - добавил граф Гарольд, - то не забудь, Юдифь, что ты дала слово мне!
Сказав это, он торопливо покинул спальню королевы.